Форум » Свободная мысль » Дед-Дуб-Сноп наш » Ответить
Дед-Дуб-Сноп наш
Ять: Iа ЧенслоБг уцте дне нашiя а рещеть Бъговi ченсла сва А быте дне Сврзенiу нiже боте ноще а оусноуте Тоi бо се есе Явскi а Сыi есте во дне Бжьстiем А в носще нiкii есь iножде Бг ДiдДубСноп наш И Числобог считает дни наши и речет Богу числа все - да быть дню небесному или же быть ночи, и уснуть. Те ведь есть Явские, и Сей есть во дне божеском. А в ночи никого нет, лишь бог Дед-Дуб-Сноп наш
Ответов - 35 новых, стр:
1 2 All
Ять: 1 октября 1796г. родился Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский, граф, российский государственный деятель, генерал от инфантерии. Род Муравьёвых стал известен в XVIII в. и дал стране целую плеяду видных общественных, государственных и военных деятелей. Отцом Михаила Николаевича был генерал, участник наполеоновских войн Николай Николаевич, братьями — декабрист Александр, военный и государственный деятель Николай (позже получивший почётную приставку к фамилии «Карский») и православный духовный писатель и историк Андрей. Михаил Николаевич получил хорошее домашнее воспитание и в 1809г. поступил на физико-математический факультет Московского университета. Муравьёв показывал блестящие успехи в учебе и в возрасте 14 лет основал Московское математическое общество, в котором читал бесплатные публичные лекции по некоторым дисциплинам. Деятельность «Общества» получила прикладную направленность по подготовке колонновожатых — будущих офицеров Генерального штаба. Несмотря на юный возраст, Муравьёв, вступивший к этому времени в действительную военную службу, был назначен экзаменатором при Генеральном штабе. В начале 1812г. он был произведён в прапорщики свиты Его императорского величества, а весной того же года был прикомандирован к начальнику штаба Западной армии графу Л. Л. Бенингсену. В возрасте неполных 16 лет он участвовал в боевых действиях начавшейся Отечественной войны. Находясь во время Бородинской битвы на батарее Раевского, Муравьёв был тяжело ранен и долгое время лечился в тылу. В начале 1813г. он был вновь отправлен в действующую армию и принял участие в знаменитой битве под Дрезденом. После заграничных походов русской армии Муравьёв возвратился в Россию и занимался преподавательской деятельностью в школе колонновожатых. К этому времени относится его сближение с будущими декабристами и участие в ряде тайных обществ — «Священной артели», «Союзе спасения» и «Союзе благоденствия». После выступления в 1820г. лейб-гвардии Семёновского полка он оставил революционную деятельность. В конце 1820г. Муравьёв, произведённый к тому времени в подполковники, вышел в отставку по состоянию здоровья и поселился в своём имении в Смоленской губернии. В начале 1826г. он был арестован по делу декабристов и заключён в Петропавловскую крепость, однако в июне того же года был освобождён и вскоре вновь зачислен на службу. Летом 1827г. Муравьёв был назначен витебским вице-губернатором, а спустя год стал губернатором Могилёвской губернии. На этом посту Михаил Николаевич проводил активную политику по русификации белорусских земель; по его инициативе в губернии вместо прежнего литовского законодательства было распространено общероссийское, а в делопроизводстве был введён русский язык вместо польского. Деятельность Муравьёва в Могилёве пришлась на время польского мятежа 1830-1831 гг., однако благодаря энергичным мерам он не допустил его распространения на вверенную ему губернию. В 1831г. он был назначен гродненским губернатором. На этом посту Муравьёв снискал репутацию истребителя крамолы, чрезвычайно жёсткого и грубого администратора. Результатом беспощадной борьбы Муравьёва против польской шляхты стали многочисленные заговоры и доносы против него, в результате которых в 1835г. он был перемещён на должность курского военного губернатора. Летом 1842г. Муравьёв стал сенатором и тайным советником, и был назначен на должность управляющего Межевым корпусом, в 1849г. ему было присвоено звание генерал-лейтенанта, а в 1850г. он стал членом Государственного совета. При императоре Александре II карьера Михаила Николаевича стремительно пошла в гору: в 1856г. он был произведён в генералы от инфантерии и назначен председателем Департамента уделов, а спустя год — министром государственных имуществ. В начале 1863г. в западных областях Российской империи вспыхнул новый польский мятеж, и в мае того же года Муравьёв был назначен генерал-губернатором с чрезвычайными полномочиями сразу семи губерний — Виленской, Ковенской, Августовской, Витебской, Минской, Могилёвской и Гродненской. К весне 1864г. усмирение края было завершено. В годы своего правления он проводил политику радикальной русификации западных областей, а за решительность и непреклонность в подавлении мятежа либеральной общественностью был прозван «Вешателем». В апреле 1865г. М.Н. Муравьёв был уволен с занимаемых должностей по собственному желанию и получил титул графа и почётную приставку к фамилии — Виленский. В апреле 1866г. он был назначен председателем комиссии по делу о покушении Д.В. Каракозова на императора, однако пошатнувшееся здоровье не позволило ему довести расследование до конца. Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский скончался 31 августа (12 сентября) 1866г. в возрасте 69 лет и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Лит.: Н.К. Имеретинский. Воспоминания о графе М.Н. Муравьёве. Исторический вестник, 1892. Т.50. н.12; Д.А. Кропотов. Жизнь графа М.Н. Муравьёва в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно. СПб., 1874 М.Н. Муравьёв-Виленский. Готов собою жертвовать…М., 2009 В.В. Розанов. Был ли жесток М.Н. Муравьёв-Виленский?. Русское слово, 24 сентября 1896г. н.257 Р.М. Сорокин. Н. Муравьёв в Литве. 1831г. Русская старина, 1873. Т.8. н.7 Президентская библиотека http://www.prlib.ru/History/Pages/Item.aspx?itemid=1124
Ять: Глава III Основание студентом M.Н. Муравьевым Московского Общества Математиков Последние месяцы 1810 года Николай Николаевич находился в С.-Петербурге, куда он ездил для определения на службу второго своего сына Николая, колонновожатым в свиту Его Величества по квартирмейстерской части, где старший его сын Александр служил уже около года. Во время довольно продолжительного отсутствия отца, студент Михаил Николаевич оставался в Москве полным хозяином дома. Под его надзором находились двое младших братьев, Андрей и Сергий, бывшие тогда еще во младенчестве. К этому времени, то есть к концу 1810 года, должно отнести составление Михаилом Николаевичем устава Московского Общества Математиков — обстоятельство весьма интересное и по своим последствиям и как первый опыт его общественной деятельности. Общество это составлено было им большею частью из товарищей его, любителей математики, студентов и кандидатов университета, к которым присоединились потом и некоторые из старших преподавателей. Оно имело целью распространение в России математических знаний посредством издания лучших современных сочинений. Составленный молодым Муравьевым черновой проект устава общества по возвращении в Москву отца был передан сему последнему на разсмотрение. Покойный А.П. Болотов полагал, что первая мысль этого устава, равно как и самого общества, возникла вследствие основавшихся около того времени разных ученых обществ при московском университете, напр. императорского — истории и древностей российских и потом любителей российской словесности. Но Общество любителей словесности основалось позднее Московского Общества Математиков, по крайней мере устав сего последнего, как видно из дел министерства народного просвещения, получил высочайшее утверждение двумя месяцами ранее устава общества любителей российской словесности. Едва ли не будет ближе к истине искать происхождения Общества Математиков в пробудившемся тогда всеобщем и умственном движении, особенно между университетскою молодежью, не удовлетворявшеюся старинными программами своих старых профессоров. Не могли же оставаться в стороне от этого движения одни точные науки, применение которых к ежедневным потребностям общества встречались на каждом шагу. Весьма основательно замечает в своей брошюре г. Путята, что в начале нынешнего столетия в западной Европе математические науки были в полном своем развитии, озарялись знаменитостью имен Лагранжа, Лапласа, Монжа, Лежандра и многих других, привлекали всеобщее внимание и значительно изменили характер и систему всего прежнего учения. При преобразовании учебной части во Франции, после первых бурь революции, математика была поставлена во главе предметов преподавания. Слава политехнической школы простиралась повсюду. Направление это отразилось и в нашем отечестве. Польза математики неоспорима для образованного военного человека, а большинство молодых людей готовилось у нас к военной службе. Bсе стали учиться математике, которая при первых порывах сделалась, так сказать, модною наукою. Возникшая в голове молодого Муравьева мысль об основании Общества Математиков, без coмнения, составляет немаловажную заслугу в деле распространения у нас одной из самых полезных для общежития отрасли знаний. Нельзя не удивляться необыкновенной проницательности юного математика, умевшего угадать настоятельную потребность своего времени. Первоначальной редакции устава Общества Математиков до нас не дошло. Известно только, что при самом начале предполагалось направить деятельность Общества к занятиям преимущественно ученым и, как можно судить на основании показаний современников, — к издательским. Члены общества должны были способствовать распространению математических познаний посредством изданий сочинений и переводов. Для обсуждения порядка будущей деятельности общества и определения правил устава первые члены Общества Математиков собирались на заседания в доме Муравьевых, нa Большой Дмитровке. — При более внимательном разсмoтрении первоначальной редакции устава, по статьям, пришлось отказаться от многих предположений, казавшихся сначала основательными. Известная всем медленность распространения полезных истин даже в сословиях, получивших уже некоторое образование, должна была породить осмотрительность в затрате небольших еще средств и сил общества на предприятия сомнительные, к каковым, по всей справедливости, следовало отнести и издания математических книг, имеющих весьма немногих потребителей. Заседания эти, обыкновенно происходившие в присутствии Николая Николаевича Муравьева, привели к выводу весьма практическому, что умножение математических книг не составляет еще лучшего способа к распространению математических знаний. Склоняя молодых ученых к этому выводу, Николай Николаевич, под председательством которого происходило разсмотрение устава, заметил, что прежде чем приступать к изданию математических сочинений, не мешало бы еще озаботиться о подготовке людей, способных пользоваться подобными сочинениями, что в настоящее время число таких людей весьма ограничено, и поэтому полагает, что цель общества всего скорее будет достигнута открытием публичных и безденежных лекций математических и военных наук в современном их состоянии... Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874. 550с. http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63
Ять: — К этому им было добавлено, что для чтения лекций он предоставляет в своем доме безплатное помещение, имеющиеся у него книги, инструменты и другие учебные пособия, и сам охотно примет на себя преподавание военных наук. После такого великодушного предложения председателя уже не могло быть и речи о возражениях. Основательность и верность сделанных им замечаний были так очевидны, что нельзя было с ними не согласиться. Устав был изменен, и с тем вместе деятельность общества из ученой превратилась в учебную, как более соответственную общественным потребностям. Измененный таким образом устав Общества математиков был представлен Николаем Николаевичем Муравьевым, тогдашнему попечителю московского университета, тайному советнику Павлу Ивановичу Голенищеву-Кутузову при следующем весьма интересном письме. «Милостивый государь, Павел Иванович! Посвятив себя на воспитание моих детей, не имел я времени привести в исполнение давнего моего намерения, заняться преподаванием курса военных наук молодым людям, предназначающим себя в военную службу. Ныне возвратись из С-Петербурга, куда ездил я для записки в службу второго моего сына в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, где служит и старший его брат, нашел я, что третий из моих детей, большой любитель математики, с некоторыми из кандидатов и студентов московского университета составил Общество Математиков. Я немедля присоединился к ним и, заметив в них истинные и основательные в математике познания и даже навык и способность сообщать оные другим, решился не только привести в действо давно предположенный мною план курса военных наук; но распространить сие учение преподаванием всей чистой математики и из смешанной механику твердых и жидких тел. Вышеписанные сотрудники мои, будучи одушевлены истинною любовию к отечеству, без малейшего противоречия все дали на то согласие, почему и расположили сии курсы в следующем порядке: арифметику с алгеброй будет преподавать г. студент Терюхин, по руководству универсальной арифметики г. Силера, с дополнением к оной новых по сей части открытий, придерживаясь лучших новейших писателей; геометрию, тригонометрию плоскую и сферическую г. студент Щепкин, по руководству г. Лежандра, высшую геометрию, т.е. аналитическую, сын мой, студент Муравьев, по руководству гг. Гарнье, Биота и Лакроа; дифференциальное и интегральное исчиcление г. Андреев, по руководству г. Безу; механика твердых и жидких тел г. кандидат г. Боссю; военный же науки будут преподаваемы мною. Тактика по правилам г. Гиберта. Высшая же тактика по сочинениям г. Жомини. Фортификация долговременная и полевая по сочинениям г. Нуазе де Ст. Поль; сверх сего теория и практика съемки планов астролябией, менсулом, на глазомер, нивелирование; тут же будут производимы примеры военных описаний дорог, местоположений, разбивание на земле полевых укреплений, лагерей и для осады, траншеи, паралели, батареи, одним словом: показано будет в теории и практике все, что до военного искусства по квартирмейстерской части принадлежит и притом с рачением свойственным человеку, осмеливающемуся мыслить, что военное искусство и устройство в войске составляют одну из главнейших частей, споспешествуют их государственному благу. Имея не малое собрание нужных для сего книг и инструментов, почту себя счастливым, если труды наши и средства к тому соединенные будут иметь желаемый успех и доставлять в военную службу Его Императорского Величества несколько достойных офицеров. Нужным еще поставляю донести вашему превосходительству, что как выше изъясненные математические классы будут вдруг преподаваться, то каждый желающий пользоваться сими лекциями может по мере степени своих познаний приступать прямо к слушанию той части математики, которая еще ему неизвестна. Доставлением в службу Его Императорского Величества двух сыновей своих, которые, надеюсь, не обезславят меня, я считал еще не исполненным долг свой, а потому и решился заняться приготовлением молодых людей на службу, будучи движим к тому единою любовию к отечеству, а не корыстию, которая всегда была чужда моим чувствам, употребляя на то без всякой платы и труды, и книг и, и инструменты мне принадлежащие. К тому я присовокупить должен, что и в сотрудниках моих встретил и столь же безкорыстные намерения, а чрез то приведен в возможность выполнить мой план во всех его отношениях. Для большего оправдания своей ревности члены общества предприняли на себя труд переводить полезные математические книги, как-то: г. кандидат Афанасьев с гг. студентами Щепкиным и Андреевым с французского на российский: Architecture hydraulique de Prony, сын мой, студент Михайло Муравьев: Geometrie аnаlytique par Garnier, а студент Никита Муравьев: Elements de Geometrie par Legendre. Ваше превосходительство будучи попечителем московского университета и принадлежащего к нему округа, не только по званию, но и по просвещению своему и душевному расположению привести в цветущее состояние все, вверенное вашему начальству, безпрерывно показываете опыты неутомимого покровительства вашего всем тем, которые с усердием устремляют свои способности к распространению просвещения. Осмеливаюсь всепокорнейше просить ваше превосходительство, удостоить как собрание общества нашего, так и лекции своим посещением, и тем усилить ревность чистейшего нашего отечеству приношения.» Попечитель московского учебного округа с большим сочувствием отнесся к обществу московских математиков и, как можно видеть из представления его к тогдашнему министру народного просвещения, сам присутствовал на лекциях, читавшихся на Большой Дмитровке, еще до утверждения общества официальным порядком. В этом представлении он писал графу Разумовскому, что отставной подполковник Муравьев составил Общество Математиков, которое приняло намерение преподавать для желающих безденежно математический курс; сам же Муравьев будет преподавать военные науки; с показанием всего того, что до военного искусства по квартирмейстерской части принадлежит, желая и приуготовить тем молодых людей для поступления в военную службу. Он отдает собственную квартиру, в которой производимо будет преподавание наук, равным образом книги и инструменты, для того нужные. Общество, которое на первый раз составилось из студентов и кандидатов московского университета, приняло также намерение издавать переводы и сочинения по части математики. К этому попечитель присовокупляет, что он присутствовал при заседании общества и с удовольствием видел как благоразумные распоряжения учредителя, подполковника Муравьева, так удобство дома, достаточное число инструментов и весьма хорошую библиотеку, также охотность слушающих преподаваемые лекций, каковых слушателей находится уже до шестнадцати человек. Испрашивая затем содействия министра к исходатайствованию высочайшего утверждения Общества Математиков, он заключает свое представление следующими словами, обрисовывающими взгляд тогдашнего общества на обязанности воспитателей юношества: «сугубо побуждался я сею мыслию, что поелику в недавнем времени институт под надзором г. Измайлова под чужим именем, с весьма дорогою платою по 1500 руб. в год, по денежным расчетам заведенный, неоцененное монаршее внимание и щедроту обратил на г. Измайлова, потому единственно, что дворянин принял на себя заботливость с учебным заведением сопряженную, то какого же одобрения, какого подкрепления достоин г. Муравьев, решившийся действовать без всяких корыстных расчислений, без всяких видов, из единый любви к отечеству и из желания блага собрали своей дворянам». Патриотический поступок Муравьева граф Разумовский довел до сведения императора Александра Павловича, представя при том и устав Общества Математиков на высочайшее утверждение, которое и состоялось 7 апреля 1811г. При этом Государь приказал объявить подполковнику Муравьеву свое благоволение за похвальный подвиг и с тем вместе пожаловал ему брильянтовый перстень с изображением вязью своего имени. Московское Общество Математиков открыло действия свои. т.е. чтение лекций с первой недели великого поста 1811г. Когда же получено было от попечителя учебного округа уведомление о высочайшем утверждении устава, то в президенты общества был избран Н.Н. Муравьев, а вице-президентом или директором — основатель Общества и составитель устава, студент Михаил Николаевич Муравьев, имеющий от роду в апреле 1811 гола четырнадцать лет и шесть месяцев. Он был душою общества, возникшего по его мысли, и при oсновании его читал аналитическую и начертательную геометрию — предмет нe преподававшийся еще в то время в университете. Раннее развитое его душевных способностей, необыкновенная для его юного возраста зрелость ума и неутолимая настойчивость в достижении однажды избранной цели, еще в то время приобрели ему большое влияние и доверие между своими товарищами и сочленами по обществу. Деятельность Общества не прекращалась в течение всего 1811 года, и летнее время проведено было не без пользы. Московские математики приглашены были в имение Муравьевых, село Осташово, находящееся в Можайском уезде. Здесь все лето они занимались под руководством своего президента геодезическими работами и к половине августа, ко времени переселения в Москву, изготовили подробный топографический план всей окрестной местности. Из отчета, представленного президентом попечителю московского учебного округа в ноябре месяце того же года, после годичного экзамена, видно, что всех слушателей было 20 человек; что экзамены происходили по особым правилам: для каждой части учения написаны были вопросы, на особых листках, по одиночке свернутых, из коих каждый учащийся брал один листов наудачу и отвечал не единым предложением, удовлетворяющим вопросу, но тут же выводил и доказательства; что успехи слушателей, сделанные в этот первый год деятельности Общества, окончательно убеждают в возможности окончить в два года весь курс чистой математики, а из прикладной - механику твердых и жидких тел, фортификацию, тактику и геодезию со всеми принадлежащими к ней практическими действиями. При этом представлен был снятый в течение лета план, который, как сказано в отчете, отличается не столько чистотою рисовки, на которую впрочем и не было тогда обращено особенного внимания, сколько аккуратным представлением предметов внутренней ситуации, сообразно с правилами, принятыми при военных съемках. Кроме того занятия Общества состояли в переводах: первая часть гидравлической архитектуры Прони была переведена вся; курс математики Сюзана оканчивался; из курса математики Лакруа: арифметика, геометрия и аналитическая геометрия уже были переведены вполне, а остальные части должны быть окончены переводом в непродолжительном времени; переводился также трактат Бетанкура о составлении машин. «Но крайне затрудняемся,» говорит далее председатель, «отнечатанием сих книг, ибо сие требует не малого иждивения; разсматривая же какую пользу cии книги могут принести, полагаю, что архитектура гидравлическая и трактат о составлении машин наипаче полезны быть могут служащим в инженерах путей сообщения, а потому смею надеяться, что его императорское высочество принц Гольштейн-Ольденбургский) не отринет нашего прошения и может быть доставить средства к отпечатанию оных; что же касается до курсов математики, то осмеливаюсь ожидать от представительства вашего превосходительства пред его сиятельством графом Алексеем Кирилловичем разрешения на отпечатание оных на казенный кошт, в тииографии московского университета, предоставляя все экземпляры в пользу сей типографии, ибо мы ищем не прибытка, а желаем только доказать усердие наше к пользе отечества, в коем поддержаны покровительством его сиятельства г. министра просвещения и вашего превосходительства. В течение года поступили в члены Общества следующие лица, в почетные: генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский и инженер - генерал-майор путей cooбщения Александр Александрович Саблуков (сын крестного отца М.Н. Муравьева). В ординарные члены: Петр Александрович Рахманов, свиты его величества подполковник Густав Иванович Шефлер, поручик Павел Акимович Сулима, подпоручик Александр Николаевич Муравьев, доктор физико-математических наук Дмитрий Александрович Облеухов, кандидаты: Федор Иванович Чумаков и Алексей Петрович Терликов. Приведенное нами извлечение из годового отчета дает повод полагать, что московские математики вели дела свои весьма удовлетворительно: добрая слава, распространившаяся об их полезных и совершенно безкорыстных трудах, без сомнения, не мало способствовала умножению их Общества. В числе членов, пожелавших принять участие в трудах или по крайней мере заявить свое сочувствие к Обществу, мы видим при самом начале его существования два имени, пользовавшиеся в то время большою известностью: князя П.М. Волконского и капитана Рахманова. Первый был неотлучным сопутником императора Александра 1-го во время частых его путешествий по России, его походным докладчиком по делам военной коллегии (упразднена 27 января 1812 года) и военного департамента и, по положению своему, имел сильное влияние на совершавшиеся в военном ведомстве преобразования. Второй, Рахманов, принадлежал к числу даровитейших офицеров квартирмейстерской части, был основателем и первым редактором «Военного Журнала» и в кругу военных пользовался общим и справедливо заслуженным уважением. Но едва-ли не лучшим доказательством успехов юного Общества было умножение числа слушателей, явившихся на второй год уже в числе тридцати человек, не взирая на условие приема, отличавшиеся большою строгостию для вновь поступающих. Московское Общество математиков было зародышем Московского Учебного Заведения для коллонновожатых и имело связь с производившимся в то время преобразованием квартирмейстерской части (нынешнего генерального штаба). Князь П.М. Волконский, назначенный в мае 1810 года управляющим квартирмейстерскою частию, прилагал особое попечение о лучшем устройстве этой части и привлечении на службу в нее хорошо подготовленных и образованных офицеров и всеми средствами поощрил поступление в колонновожатые молодых людей обладавших основательными сведениями в математических науках. Для ознакомления же их с военными науками и усовершенствования в математике установлено было для них преподавание лекций в штабе некоторыми из старших офицеров. Основанное между тем в Москве Общество Математиков клонилось в той же цели, и потому князь Волконский, приняв звание почетного члена Общества Математиков, принял это Общество под свое покровительство. Познакомившись ближе с Н.М. Муравьевым, он увидел в нем полезного сотрудника, который частными средствами содействовал усилиям его возвысить и усовершенствовать одну из важнейших отраслей военной службы. С того времени он постоянно возбуждал и поощрял учебную деятельность М.Н. Муравьева. Приближение отечественной войны положило конец мирным занятиям Общества Математиков. Главный деятель и двигатель Общества М.Н. Муравьев отправился в Петербург и в декабре месяце поступил на службу колонновожатым. Вскоре после того и сам президент Общества, вызванный в Нижний Новгород для формирования ополчения, также должен был оставить Москву. За ним большинство молодежи, давно уже порывавшейся в действующую армию, тотчас поступило на службу в колонновожатые; остальные, более нетерпеливые, еще прежде определились в разные полки. Таким образом скромные аудиторы на Большой Дмитровке совершенно опустели. И слушатели и наставники обратились к математике совсем иного рода, к разрешению задач той головоломной механики, которая губить лучший цвет человечества, начиная с первой страницы Книга Бытия и до настоящей минуты. Мы сочли нужным пойти в некоторые подробности о Московском Обществе Математиков, и собрать, насколько то было нам доступно, в сохранившихся в разных архивах, а также в изданиях частных лиц, свидетельства о полезной, хотя и кратковременной его деятельности. Поводом к этому послужило между прочим и то обстоятельство, что самое существование Общества Математиков было подвергнуто одно время сомнению. Покойный С.П. Шевырев в своей прекрасной «Истории Императорского Московского Университета» говорит: что многие молодые ученые готовы были принять участие в этом Обществе, что попечитель много содействовал ему и ходатайствовал об утверждении, но что «дело не состоялось, потому что главный двигатель его не принадлежал к университету и устремил в иную сторону свои полезные действия». Нет никакого сомнения, что к этому выводу был приведен почтенный профессор отсутствием в делах университета переписки об учреждении Общества Математиков, которая, по всем вероятиям, вместе с другими делами университетского архива, была истреблена пожаром 1812 года. (с.53-68) Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm
Ять: ...к концу 1810 года, должно отнести составление Михаилом Николаевичем устава Московского Общества Математиков — обстоятельство весьма интересное и по своим последствиям и как первый опыт его общественной деятельности... Устав общества математиков Общество Математиков, будучи убеждено в необходимом содействии математических наук познанию во многих частях споспешествующих государственному благу, при том возбуждаемое истинною и чистейшею любовию к отечеству, поставило себе непреложным правилом всемирно стараться о распространении познания математических наук между своими соотечественниками, на что предстоят три главные средства: преподавание, сочинения и переводы; почему из совокупления всех трех составилась вся цель сего Общества; но как из прикладных частей математики вообще самые полезные суть: механика и военное искусство: то наипаче на них Общество обратило свое внимание, и устремило все труды к приуготовлению молодых людей особенно в военную службу. Здесь новое предложение явилось на paзрешение: при множестве частных учебных заведений, в Москве существующих, может ли Общество надеяться найти желающих пользоваться его преподаванием? Сие затруднение разрешилось следующим: так как военные науки едва ли в котором из сих заведений преподаются: ибо для этой важной части познаний очень мало в Москве учителей: то Общество имеет в числе своих сочленов такового, который не только теоретически может сию часть преподавать, — также и снятие планов, а при том снабжен он и книгами и инструментами к тому нужными. Сей класс Общества может принести очевидную пользу, будучи сопровождаем лекциями разных частей математики, а именно: арифметики с алгеброю. геометрию с тригонометрией плоской и сферической, геометрии начертательной, геометрии аналитической, механики твердых и жидких тел, дифференциального и интегрального исчисления, преподаваемым и от членов Общества так, что всякой желающий пользоваться лекциями, может избирать к слушанию те части математики, которые соответственны его познаниям и предназначению. Таковое co6paниe курсов, представляя учащимся большие выгоды, споспешествует к скорейшему усовершенствованию прилежных, особливо приобретших уже хотя некоторые понятия в какой либо части математики: а таковых очень много. Они могут, повторяя на лекциях сии неокончанные ими науки, в тоже время следовать курсу в неизвестной еще им части; а чрез то ускорить окончание своего учения: да и самые те, которые в математических науках никаких еще сведений не имеют, найдут в Обществе все средства к своему в них образованию. Ко всему вышесказанному присовокупить должно и то, что Общество, не имея в виду ни какой корысти, единогласно положило преподавать все вышесказанные лекции без всякой платы; почему и постановило правилами себе нижеследующие статьи: Глава I. О предметах упражнения Отделение 1. Преподавание. 1) Будут преподаваться из чистой математики арифметика вместе с алгеброй, геометрия с тригонометрией плоской и сферической, геометрия начертательная, высшая, или аналитическая геометрия, дифференциальное и интегральное исчисление: из смешанной: механика твердых и жидких тел, тактика во всем ее пространстве, фортификация долговременная и полевая, разбивание оной на земле, теория и практика снимания планов менсулом, астролябиею и на глазомер, также и нивелирование. 2) Ежели со временем Общество будет иметь большее число членов, чрез что получит возможность преподавать физику, физическую и математическую географию, артиллерию и гражданскую архитектуру, то и сии науки войдут в число упражнений Общества. Отделение 2. О сочинениях и переводах 3) Сочинения и переводы полезных математических книг как по чистой так и но прикладной математике входит в число упражнений членов. Роды этих упражнений назначаются обществом. Глава II. О составе общества и общих правилах в нем соблюдаемых Отделение 1. Состав общества 4) Общество состоит из почетных и ординарных членов, из коих избирается президент: а из числа только ординарных, директор, секретарь и лекторы. Также входят в состав Общества под названием сотрудников те из учащихся, которые окажут особые успехи в преподаваемых в обществе науках; также к обществу причисляется и письмоводитель oногo, вспомоществующий секретарю к содержанию в порядке письменных дел. Отделение 2. Общии правила для упражнений общества 5) Каждую часть преподавания Общество по большинству голосов возлагает на одного из своих членов, смотря на способности оного. 6) Авторы, коим следовать должно в преподаванию, избираются Обществом по большинству голосов. Позволяется однако же лекторам пополнять оные, где сочтут сие нужным. 7) Сочинения или переводы разсматриваются либо всем Обществом, либо назначенными от общества для этого членами. Таковое препоручено может быть сделано и одному из членов. 8) Те статьи сих сочинений или переводов, которые покажутся разсматривающему члену недостаточными, представляются на разсмотрение обществу, которое дает сочинителю или переводчику наставление, как оные исправить, или вовсе отменяет. Отделение 3. Собрание и экзамены 9) Общество собирается по приглашению директора сего Общества, с позволения президента, буде он не в отлучке, трактует о предметах, относящихся до преподавания, о представляемых сочленами его сочинениях и переводах, и каждый месяц производить экзамен учащимся. 10) Собрания бывают или частные или общие. Последние отличаются от первых тем, что бывают только два раза в год, и на оные приглашается по воле президента неопределенное число посторонних посетителей; при том экзамены учащимся делаются в их присутствие. 11) Частные собрания бывают по крайней мере один раз в месяц» для частных экзаменов и разсуждений о разных предметах в правилах общества постановленных. 12) Все члены должны быть уведомлены о назначенном дне собрания. Если же который из них не явился, тот не вправе протестовать против сделанного в собрании какого либо постановления: а потому Общество решит окончательно предлежащие ему суждения присутствующими членами. 13) Те из сотрудников, которые на общих экзаменах докажут свои познания в арифметике, алгебре, геометрии элементарной, начертательной и аналитической, в тригонометрии плоской и сферической, в дифференциальном и интегральном исчислениях, и в механике твердых и жидких тел, поступают в ординарные члены. 14) Те из учащихся, которые на общих экзаменах докажут свои познания в арифметике, алгебре, геометрии элементарной и аналитической, в тригонометрии плоской, также в механике твердых тел, поступают в сотрудники Общества. Отделение 4. Разные общие правила 15) Общество принимает или отвергает предлагаемых оному новых членов чрез баллотирование. 16) Ежели кто из членов нерадив будет в исполнении своих противу Общества обязанностей: то такового, по предложению президента, или по представлению директора, с согласия всех членов, или по большинству голосов, Общество исключает из членов, или буде возложена на него какая нибудь должность, от оной его отменяет и поставляет другого. 17) Журнал заседания Общества в следующее собрание читается и подписывается членами почетными, ординарными и сотрудниками, бывшими тогда в собрании. 18)Дипломы, выдаваемые членам на звания, ими в Обществе занимаемые, подписываются президентом, директором и секретарем. 19) Праздничные дни соблюдаются с положением в учебных заведениях означенным. Глава III. Обязанности и права членов вообще Отделение 1. О почетных членах 20) Почетные члены присутствуют на собраниях, и имеют голоса наравне с ординарными членами. 21) Общество не вправе требовать от них содействия в трудах своих: но не возбраняется почетному члену принимать в них участие, только сообразуясь с постановлениями Общества. 22) Почетные члены к собранию Общества занимают места пo правую сторону президента. Отделение 2. Об ординарных членах 23) Каждый ординарный член должен безотговорочно принимать на себя и исполнять в точности возлагаемую на него Обществом обязанность по предметам преподавания, сочинений или переводов, или по другим должностям Общества, как-то: директора и секретаря. 24) Член, занимающейся преподаванием, принимает в Обществе звание лектора той науки, которую преподает, и сохраняет это звание, пока сим занимается. 25) Каждый ординарный член имеет один голос. 26) Ординарные члены занимают места по левую сторону президента, ниже директора и секретаря. Отделение 3. О сотрудниках 27) Сотрудники заседают в Обществе, принимают участие в суждениях, но предварительных голосов не имеют. 28) Они продолжают слушать лекции тех частей наук, которые ими не пройдены, и подлежат экзаменам, пока не вступят в ординарные члены. 29) Сотрудники, по назначению Общества, могут быть занимаемы разными предметами, составляющими упражнения общества. 30) Они в обществе занимают места по левую сторону президента, и ниже ординарных членов. Глава IV. Обязанности и права должностных членов Отделение 1. О президенте 31) Президент есть глава Общества. К нему директор относится о всем происходящем в Обществе: он имеет один голос, а в случае равенства голосов, принимает второй голос. 32) Президент избирается на неопределенное время. 33) Если что-либо в обществе решится несогласно с мнением президента, то он имеет право словесно или письменно предложить о вторичном разсуждении об этом же предмете; не позже следующего собрания; когда же и при втором разсуждении решат по прежнему, тогда уже президент не имеет права противоречить исполнению этого определения. 34) В случае нерадивого исполнения должности своей директором, президент предлагает Обществу о перемене его. 35) Президент занимает первое место в собрании. 36) Президент может иногда и не присутствовать на частных собраниях, исключая теx, на которых бывают экзамены. Отделение 2. О директоре 37) Директор избирается на неопределенное время, из ординарных членов, и непосредственно печется о соблюдении порядка. Во всех учреждениях Общества он имеет один голос. 38) Директор не изъемлется от прочих обязанностей членов, относительно к преподаванию, сочинениям и переводам. 39) Он допускает, или отказывает желающим пользоваться лекциями Общества: отбирает мнения, на какие они курсы ходить намерены, и извещает о том лекторов тех курсов; он ведет список слушателям, с означением времени их вступления в сие звание, и курсы ими слушаемые; он прочитывает им при вступлении правила, обществом для благочинея и успехов постановляемые, и берет с них в выполнении оных подписки. Он же по донесениям лекторов, нестарательных или неспособных может исключать из числа слушателей. 40) Директор обязан присутствовать на всех собраниях и занимать первое место по левую сторону президента; он же обо всем доносит президенту. 41) Директор росписывает часы преподавания по удобности каждого лектора. 42) Если директор заметит нерадение секретаря или которого либо из лекторов, то с позволения президента представляет о сем Обществу. Отделение 3. О секретаре общества 43) Секретарь Общества избирается на один год из числа ординарных членов, собирает и храпит у себя дела общества, ведет журнал заседаний, и занимает место подле директора. 44) Каждые полгода, то есть при общих собраниях секретарь представляет записку, заключающую все труды Общества в продолжение истекших шести месяцев. 45) Он непосредственно наблюдает за точным исполнением должности письмоводителя, и ответствует обществу за порядок и сохранение дел общества: в случай же неисправности письмоводителя доносит о том директору. Отделение 4. О лекторах 46) Член занимающиеся преподаванием, принимает в Обществе звание лектора той науки, которую преподает, и сохраняет сие звание пока им занимается. 47) Лекторы избираются из ординарных членов на неопределенное время. 48) Каждый из лекторов имеет право давать вопросы как словесные во время лекции, и заставлять кого либо из слушателей повторять уроки прошедшие, так и письменные на дом. 49) Ежемесячно дает отчет Обществу о пройденных им материях в течении целого месяца. 50) Все преподаваемые части чистой математики должны быть оканчиваемы лекторами в течении одного года: а части смешенной математики в два года. 51) Лектор ведет список слушающим его лекции с означением имен, их фамшпй и времени вступления. 52) Не допускает в слушатели иначе, как с позволения директора. 53) Ежели кто из слушателей нарушит правила благопристойности, или покажет свое нерадение, то лектор напоминает ему обязанность его. Ежели же и за этим слушатель продолжает уклоняться от постановленных правил, тогда лектор доносит о сем директору. 54) Если же сверх всякого чаяния кто-либо из слушателей учинит важнейшее нарушение благопристойности, то и сам лектор немедленно, и не относясь к директору, имеет право такового выслать из своего класса. Отделение 6. О письмоводителе общества 55) Письмоводитель Общества может быть избран из числа сотрудников, и тогда пользуется правами им принадлежащими: если же он вступит в звание письмоводителя из особ обществу посторонних, то присутствует на собрании; сидит ниже сотрудников, но не имеете ни голоса, ни права вступать в суждения, а есть единственно помощник секретаря в отправлении письменных дел. Глава V. Обязанности слушателей общества 56) В слушатели допускаются молодые люди, желающие пользоваться лекциями в обществе постановленными. 57) Они объявляют директору лекции, которыми пользоваться намерены, и получают на это от директора позволение, или отказ. 58) Каждый слушатель при вступлении своем на особой для сего приготовленной тетради, в коей означены права на них директора, лектора и обязанности самих слушателей, подписывает согласие свое исполнять в точности вышеизъясненные постановления общества. 59) Всякой слушатель обязан исправно посещать все избранные им лекции, в классе сохранять молчание, уважение к лектору и всякую благопристойность, отвечать на вопросы сделанные ему лектором, без отрицания и со всевозможною рачительностью и вниманием. 60) Исполняя правила благопристойности, тем не менее должны быть прилежны и рачительны, дабы по истечении каждого месяца в частном собрании, а по истечении шести месяцев в общем собрании дать отчет в своих успехах и знании. В противном случае не исполняющий оных исключен будет из числа слушателей. Подлинный подписал Г. Алексей Разумовский *** Патриотический поступок Муравьева граф Разумовский довел до сведения императора Александра Павловича, представя при том и устав Общества Математиков на высочайшее утверждение, которое и состоялось 7 апреля 1811г. При этом Государь приказал объявить подполковнику Муравьеву свое благоволение за похвальный подвиг и с тем вместе пожаловал ему брильянтовый перстень с изображением вязью своего имени. Московское Общество Математиков открыло действия свои. т.е. чтение лекций с первой недели великого поста 1811г. Когда же получено было от попечителя учебного округа уведомление о высочайшем утверждении устава, то в президенты общества был избран Н.Н. Муравьев, а вице-президентом или директором — основатель Общества и составитель устава, студент Михаил Николаевич Муравьев, имеющий от роду в апреле 1811 гола четырнадцать лет и шесть месяцев. Он был душою общества, возникшего по его мысли, и при oсновании его читал аналитическую и начертательную геометрию — предмет нe преподававшийся еще в то время в университете. Раннее развитое его душевных способностей, необыкновенная для его юного возраста зрелость ума и неутолимая настойчивость в достижении однажды избранной цели, еще в то время приобрели ему большое влияние и доверие между своими товарищами и сочленами по обществу Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874. Приложение 1. c.397-405 http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63 Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm
Ять: Поступление Муравьева в свиту Его Величества. Война 1812 года Глава IV. Поступление Муравьева в свиту Его Величества во квартирмейстерской части. Война 1812 года (по запискам Н.Н. Муравьева). — Курута. — Бенигсен. — Тяжелая рана при Бородине. — Генеральный штаб того времени. — Московское заведение для колонновожатых. - Исторически очерк генерального штаба в России. — Заслуги Mypaвьевых. Выше уже было упомянуто о поступлении М.Н. Муравьева в декабре 1811 года в колонновожатые. Так как для производства в офицеры обычай требовал oт всех колонновожатых удостоверения в приобретении и основательных познаний в математике, то вероятно с этой целью бывший вице-президент Общества Математиков по желанию отца и быль подвергнут экзамену академиком Гурьевым. В оригинальном свидетельстве строгого и скупого на похвалы академика изложен следующий довольно любопытный отзыв: чинил испытание поступившему ныне в корпус колонновожатых, дворянину Михаиле Муравьеву, в чистой и прикладной математике; и по испытании оказалось, что он имеет весьма хорошие способности и особенную склонность к сим наукам. Судя по летам его, совсем ожидать было не можно, чтобы познания его, в оных такт далеко простирались, и паче всего то достопримечательно, что ему, юноше еще, известны лучшие по сим предметам писатели, которых сочинения он удобно понимает и разбирает. По сему без сомнения надеяться можно, что со временем, когда достигнет до совершеннолетия, он ознаменует себя отличными успехами -. В звании колонновожатого Муравьев был всего один месяц, и 27 января 1812 года получил первый офицерский чин прапорщика свиты Его Величества по квартирмейстерской части. Из числа произведенных тогда 18 человек в офицеры, Михаил Муравьев был поставлен в списке старшим, а Артамон Муравьев последним. Вместе с ним были произведены: граф Апраксин, граф Сергей Строганов, Лукаш, Глазов, оба Мейендорфа, Даненберг, Фаленберг, Цветков, Дитмар, Рамбург и др. — Кроме вышеприведенного испытания академика Гурьева, Муравьев был подвергнут еще другому в главном штабе и оказался сведущее своих экзаменаторов. На другой день после производства в офицеры, Муравьева назначили дежурным смотрителем над колонновожатыми и преподавателем математики вместо старшего его брата Николая. Вскоре после этого он был назначен по распоряжение князя Волконского экзаменатором при главном штабе. Бывший тогда председателем департамента дел военных в государственном совете граф А.А. Аракчеев, имея в виду необыкновенную молодость Муравьева, усомнился в способности его экзаменовать других и назвал при этом Муравьева ребенком. Когда же князь Волконский продолжал отстаивать сделанное им назначение и предложил графу лично удостовериться в экзаменаторских способностях молодого офицера, то граф Аракчеев сам явился на экзамен, внимательно следил за каждым словом Муравьева и сделал ему несколько вопросов, на которые тот отвечал весьма удовлетворительно. Князь Волконский, заметив, что молодой экзаменатор, произвел благоприятное впечатление на графа, наконец спросил его: как же вы теперь изволите полагать, может он исполнять обязанность экзаменатора, или же еще молод? — Граф Аракчеев, вообще нелюбивший отказываться от своих мнений, на этот раз ответил: может и очень может; что же касается до его молодости, то, с Божиею помощью, недостаток этот с годами совершенно исправится. Учебные занятия Муравьева вскоре однакож должны были прекратиться. На западной границе России наполеоновские полчища собирались грозными тучами. Ни для кого не было сомнения, что приближается борьба, долженствовавшая решить участь нашего отечества и с тем вместе судьбу Европы, давно уже пресмыкавшейся у пят венчанного полководца. Во всех управлениях военного ведомства всю зиму кипела у нас сильная деятельность. — Наконец в конце марта военный министр Барклай де-Толли выехал в Вильну для принятия начальства над 1-ю западною apмиею. Лица, принадлежавшие к штабу его, выехали из Петербурга еще прежде. В начале апреля отправился туда же и молодой Муравьев, в числе прочих прикомандированных к штабу армии. В Вильне впродолжение полутора месяца он оставался почти без дела, и только 1 июня когда состоялось распределение офицеров квартирмейстерской части по корпусам и дивизиям, он, вместе с братьями своими Александром и Николаем, получили назначение состоять при штабе 5-го гвардейского корпуса, бывшего в то время под начальством цесаревича Константина Павловича. Муравьев отправился к месту нового своего служения в г. Свенцяны, грязный жидовский городок в 76 верстах от Вильны. Когда, с открытием военных действий, войска 1-й армии, уступая натиску превосходного числом неприятеля, отступили к этому городу, находившемуся в центре расположения всей армии, то 5-й корпус, а за ним и остальные направились в лагерь под Дриссою. «По приходе к Смоленску», говорить в своих неизданных записках Н.Н. Муравьев, «мы стали лагерем в двух верстах от города. Квартира великого князя была на мызе: так как мне и брату не было никаких занятий, то мы отправились на несколько времени посетить знакомых. Брат Михайло отправился в семеновский полк, где его любили, а я — в кавалергардский, к Лунину, и мы таким образом провели дня три. Александр находился при генерале Лаврове, командовавшем тогда гвардейскою пехотою. Служба наша не была видная, но трудовая, ибо почти не проходило ни одной ночи, в которую бы нас куда-нибудь не посылали. Мы обносились платьем и обувью и не имели достаточно денег, чтобы заново обшиться; завелись насекомые; наши лошади потощали от безпрерывной езды и от недостатка в корме. Михайло начал слабеть в силах своих, но поудержался в здоровье до Бородинского сражения, где он, как сам потом мне говорил: к счастью был ранен, не будучи в состоянии болеe выдержать усталости и нужды. У меня открылась цынготная болезнь. Все приказания и распоряжения по войскам гвардейского корпуса передаваемы были от его высочества чрез состоявшего при его особе и исправлявшего должность обер-квартирмейстера, гвардейского корпуса полковника Куруту, и потому офицеры гвардейского генерального штаба находились в его владении». Нижеследующие подробности, извлеченные из упомянутых записок Н.Н. Муравьева, могут дать некоторое понятие как о нравственных свойствах этой личности, игравшей в свое время весьма значительную ролю, так и вообще о службе офицеров генерального штаба в эпоху отечественной войны. «Курута мало безпокоился о нашем положении – говорит Муравьев - а только быль ласков и с приветствиями безпрестанно посылал нас по разным поручениям. Брат Михайло сказывал мне, что, возвратясь однажды очень поздно на ночлег, и чувствуя лихорадку, он залез в шалаш, построенный для Куруты, пока тот где-то ужинал. Шел сильный дождь, и брат, продрогший от озноба, уснул. Курута вскоре пришел и, разбудив его, стал выговаривать ему, что он забылся и не должен был в его шалаше ложиться. Брат молчал; когда же Дмитрий Дмитриевич перестал говорить, то Михайло лег больной на дожде. Тогда Куруте сделалось совестно; он призвал брата и сказал ему: вы дурно сделали, что вошли в мой шалаш, а я еще хуже, что вас выгнал — и затем лег себе спокойно, не пригласив к себе брата, который охотнее бы согласился умереть на дожде, чем проситься под крышу к человеку, который счел бы cиe за величайшую милость, и потому, он не жалуясь на болезнь, провел ночь на дожде. Брат Михайло обладал необыкновенною твердостью духа, которая являлась у него еще в ребячестве. Часто случалось, что Константин Павлович, видя нас ночующими на дворе у огня и в полной одежде, т.е. в прожженных толстых шинелях и худых сапогах, называл нас в шутку тептерями, но мы не переставали исправлять должность слуги и убирать своих лошадей, потому что никого не имели для прислуги. Впрочем данная нам кличка тептер не сопрягалась с понятием о неблагонадежных офицерах; напротив того, мы постоянно слышали похвалы от своего начальника, и службу нашу всегда одобряли». По прибытии к армии князя Кутузова, старший брат Михаила Николаевича, Александр, был командирован в appиepгард в распоряжение генерала Коновницына; второй же, Николай, был переведен в новую главную квартиру под команду генерала Вистицкого. Сам же Михаил Николаевич, при дальнейшем отступлении к Можайску, постоянно следовал с гвардейским корпусом до 21-го августа, когда главная квартира подошла к Колоцкому монастырю. Здесь Муравьев получил приказание явиться к вновь назначенному начальником главного штаба западных армий графу Беннигсену и состоять при нем для исполнения поручений. Граф Леонтий Леонтьевич Бенниигсен (род. 1745г. в Брауншвейге, умер в Ганновере 1826г.), бывший виленским генерал-губернатором и главнокомандующим apмиею во время прусской войны 1806—1807г., жил по заключении тильзитского мира в Закрете, прекрасном своем имении в 3 верстах от Вильны. Обладая несомненными военными талантами, решимостью и холодным расчетливым умом, Беннигсен с тем вместе был надменен, неблагодарен и склонен к проискам. — Высокий и стройный, он, по словам Д. Давыдова, возвышался над полками как знамя, но сердце солдат к нему не лежало; они как-то немо к нему относились, боялись его, но не любили. Назначение главнокомандующим apмиею Барклая де-Толли, еще весьма недавно служившего под его начальством, не давало ему покоя. Находясь при главной армии со времени выступления ее из Вильны, Беннигсен был свидетелем постоянно возраставшего недоверия войск к новому своему предводителю. Солдаты и офицеры не могли равнодушно видеть уныния и слез православного народа, оставляемого на жертву шляхты, жидов и французов — трех адских бичей, под которыми должна была терзаться несчастная страна. Не только офицеры, но и генералы явно осуждали распоряжения своего главного военачальника, не стесняясь даже присутствием нижних чинов. Неудовольствие в войсках, невидевших конца своему отступлению, увеличивалось с каждым переходом и, наконец, с сдачею Смоленска — этого древнего русского достояния, достигло крайних пределов. Объезжая под Смоленском войска, главнокомандующий мог собственными ушами слышать ропот против себя своих подчиненных. Между высшими чинами армии в то же время брошена была анархическая мысль об избрании иного главнокомандующего из числа двух старейших полководцем, находившихся при армии. Полководцы эти были: Багратион и Беннигсен. Трудно решить теперь, в чьем уме могла зародиться подобная мысль: в голове ли английского коммисара Роберта Вильсона, следовавшего при главной квартире, или же у честолюбивого ганноверца Беннигсена; но можно с достоверностью полагать, что никогда чистая душа Багратиона не была источником себялюбивых замыслов или безначалия, разбивающего в дребезги повиновение младшего к старшему — основной догмат не только войска, но и всякого благоустроенного общества. Как бы то ни было, но Барклай был вынужден просить Беннигсена удалиться из армии. Новый главнокомандующий, князь Кутузов, назначил его, как уже было упомянуто, своим начальником главного штаба. Надо полагать, что дарования Беннигсена действительно были необыкновенны, если принять в соображение, что он до конца своей службы не знал языка, которым говорила русская армия, и что все бумаги переводились для него на французский язык. Можно посудить, какова же должна быть армия, которая и при непонимавшем ее предводителе могла отражать с успехом удары, наносимые ей первым полководцем в мире. Положение офицеров квартирмейстерской части, состоявших при Беннигсене, по временам было весьма тягостно: кроме исполнения других обязанностей, они иногда должны были просиживать ночи за переводами с русского на французский язык важнейших бумаг и печатных распоряжений, указов и манифестов. Таким образом в самый разгар сражения при Шевардине, почти под выстрелами неприятеля, Муравьеву довелось заниматься упражнениями в переводах для своего начальника. Но при Беннигсене Муравьев состоял весьма недолгое время. В день Бородинского сражения, находясь на батарее Раевского, в нескольких шагах от Беннигсена, Муравьев был ранен ядром в левую ляжку. Снаряд вырвал часть мускулов, но по счастью не задел самой берцовой кости. Повалившись вместе с убитою лошадью, Муравьев в безпамятстве распростерся на земле. Было уже около 11 часов. В это время прискакал с левого фланга в село Горки с каким-то донесением к главнокомандующему адъютант Беннигсена поручик л.гв. семеновского полка кн. Голицын. Бурка его была в крови. Обратившись в стоявшим тут же двум братьям Муравьевым, Александру и Николаю Николаевичам, он им сказал: это кровь брата вашего Михаила -. К этому Голицын присовокупил, что стоя с ним рядом, он видел, как его сбило ядром с лошади, но что затем не знает, остался ли он в живых или нет. В записках своих Н.Н. Муравьев говорит: «не выражу того чувства, которое поразило нас при сем ужасном зрелище и вести. Мы поскакали с Александром на левый фланг по разным дорогам, и я скоро потерял его из вида. Встревоженный участью брата, который представлялся мне стонающим среди убитых, я мало обращал внимания на ядра, которые летали как пули, осматривал груды мертвых и раненых, спрашивал всех, но не нашел брата и ничего не мог о нем узнать. Подвигавшаяся в это время к нашим линиям громады французской конницы и завязавшийся рукопашный бой побудили меня приостановится…Участь брата Михаила тревожила меня. Если его не успели вынести с поля сражения до этой схватки, то наверное не мог он уже быть в живых; если же успели, то его надобно было искать в Татарках. Следуя за ранеными, я спустился в лощину, по коей они тянулись вереницею и куда попадали только неприятельские гранаты, добивавшие их осколками своих взрывов. По всей лощине стояли лужи крови, среди которых многие из раненых умирали в судорожных страданиях. В таком же положении находилось множество изувеченных лошадей, боровшихся со смертью. Картина ужасная! Стон и вопль смешивался со свистом ядер и гранат! Выехав на большую дорогу, я поворотил вправо к Татаркам; но никто о брате ничего не знал; люди наши однако говорили, будто видели его сидевшим саженях в 30-ти от большой дороги. Александр возвратился с левого фланга и также не нашел брата. И так мы полагали Михайлу в числе того множества раненых, которых члены были разметаны ядрами, или раздавлены артиллериею...Но в надежде еще найти его, Александр, на всякой случай, выпросил у Вистицкого позволение, ехать в Москву, чтобы искать брата по дороге между множеством раненых, которых везли на подводах. Так как мы во всем терпели большой недостаток, то условились с Александром, чтобы мне отпроситься в село Осташово, взять оттуда несколько лошадей, продовольствие и, если бы оказалось возможным, денег. Село cиe лежит в 35-ти верстах от Бородина и 41 от Можайска. — Вистицкий отпустил меня 27 августа ввечеру. И отправился один верхом рысью, но отьехав верст 8, встретил казачий пост, которым меня не пустил далее, говоря, что имеют строгое приказание никого не пропускать по этой дороге, потому что неприятель ее уже занял. Это было справедливо, ибо тут же приведены были пленные французы разъездом казаков, от которых я узнал, что они взяли пленных в селе Бражникове, отстоящем от нашей деревни на одну версту. И так ночью я возвратился назад…В Осташово заходило человек 60 французских мародеров, которые побили стекла в доме, сорвали с билиарда сукно и поколотили управителя; но более ничего не могли сделать, потому что собравшиеся крестьяне часть их выгнали, а другую убили. Рано по утру, 28 числа, мы снова отправились отыскивать брата Михайлу. Медленно ехали среди множества раненных и всех распрашивали, описывая им приметы брата, но ничего не узнали. Наконец подпоручик Хомутов, ехавший мимо, сказал нам, что 27 числа он видел брата Михайлу жестоко раненого на телеге, которую вез московский ратник, и что брат поручил ему известить нас о себе. Равнодушие товарища Хомутова, не известившего нас о том накануне, заслуживает всякого порицания и он не миновал наших упреков. Мы продолжали путь свой и розыскания — проезжая через селения; один из нас заходил во все избы по правой стороне улицы, а другой по левой. Но в этот день мы его не нашли. Я остался ночевать в главной квартире, Александр же поехал далее. 29 числа я отправился в Москву. В горестном положении увидел я столицу...Я прискакал в свой дом, полагая найти там отца и братьев. Старший кучер, испуганный, подбежал ко мне и не узнав меня, принял лошадь. Я с шумом вбежал в комнаты, но Александр, встретив меня, остановил: тише, тише - сказал он — Михайло умирает; у него антонов огонь показался и теперь ему делают операцию -. Осторожно войдя в батюшкин кабинет, я увидел брата Михайлу, лежащего на спине; доктор Лемер (Lemaire) вырезывал ему снова рану и пускал из нее кровь. Михайло, узнав меня, кивнул головой и во все время мучительной операции лицо его не изменялось. Приятель его Петр Александрович Пусторослев тут же находился. Дом уже был почти совсем пуст. Князь Урусов выехал с батюшкой в Нижний-Новгород, куда все московское дворянство укрылось. В доме осталось только несколько старых слуг наших и те вещи, которых за скоростью не успели вывести. Я вышел из комнаты раненого. Лемер окончив операцию, подал нам некоторую надежду на выздоровление брата, впрочем очень малую. Ввечеру Александр разсказал мне случившееся с Михайлом, по его собственным словам». «Во время Бородинского сраженья Михайло находился при начальнике главного штаба, генерале Беннигсене на Раевского батарее в самом сильном огне. Неприятельское ядро ударило лошадь его в грудь и, пронизав ее на сквозь, задело брата по левой ляжке так, что сорвало все мясо с повреждением мышиц и оголило кость. Судя по обширности раны, ядро казалось было двенадцати-фунтовое. Брату был 16-й год от роду. Михайлу отнесли сажени на две в сторону, где он неизвестно сколько времени пролежал в безпамятстве. Он не помнил, как ударило его ядром, но пришедши в память, увидел себя лежащим среди убитых. Не подозревая себя раненым, он сначала не мог сообразить, что случилось с ним и с его лошадью, лежавшею в нескольких шагах от него. Михайло хотел было встать, но едва приподнялся, как узнал и почувствовал тогда сильную боль, у видел свою рану, кровь и разлетавшуюся в дребезги шпагу свою. Хотя он был очень слаб, но имел еще довольно силы, чтобы несколько приподняться и просить подле него стоявшего Беннигсена, чтобы его вынесли с поля сражения. Беннигсен приказал вынести раненого, что было исполнено четырьмя рядовыми, положившими его на свои шинели. Когда же они вынесли его из огня, то положили па землю. Брат дал им последний червонец и просил их не оставлять его, но трое из них ушли, оставя свои ружья, а четвертый, отыскав подводу без лошади, взвалил его на телегу, сам взявшись за оглобли, вывез ее на большую дорогу и также ушел, оставя ружье свое на телеге. Михайло просил мимо ехавшего лекаря, чтобы он его перевязал, но лекарь сначала не обращал на него внимания: когда же брат сказал ему, что он адъютант Беннигсена, то лекарь взял тряпку и завязал ему ногу просто узлом. В это время подошел к брату какой-то раненый гренадерский поручик —несколько хмельной, и сев ему на ногу, стал разсказывать о подвигах своего полка. Михайло просил его отслониться, но поручик ничего слышать не хотел, уверяя, что он такое же право имеет на телегу. Такое положение на большой дороге было очень неприятно. Мимо брата провезли другую телегу с ранеными солдатами. Кто-то из сострадания привязал оглобли братниной телеги к первой и она потащилась потихоньку в Можайск. Брат был так слаб, что его провезли мимо людей наших и он не имел силы сказать, чтобы остановили его телегу. Таким образом он был привезен в Можайск, где опять с телеги положили его на землю и бросили одного среди умирающих. Сколько раз ожидал он быть задавленным артиллериею или повозками. Ввечеру московский ратник перенес его в избу и, подложив ему пук соломы в изголовье, также ушел. Тут уверился Михайло, что смерть его неизбежна; он не мог двигаться и пролежал таким образом всю ночь один. В избу его заглядывали многие, но видя раненого, уходили и запирали двери, дабы не слышать просьбы о помощи. Участь многих раненых! «Нечаянным образом зашел в эту избу лейб-гвардии казачьего полка урядник Андриянов, который служил при штабе великого князя. Он узнал брата и принес несколько яиц в смятку, которыми Михайло и утолил свои голод. При уходе Андриянова, брат его просил написать мелом на воротах: «Муравьев 5-й». Ночь была холодная; платье же на нем было изорвано ядром. 27-го поутру войска наши уже отступали чрез Можайск и надежды к спасению, казалось, никакой более не оставалось, как неожиданный случай вывел брата из сего положения. Когда до Бородинского сражения Александр состоял в appиepгapде, при Коновницыне, товарищем при нем находился квартирмейстерской части подпоручик Юнг, который перед сражением заболел и уехал в Можайск. Увидя надпись на воротах, он вошел в избу и увидел Михайлу, которого он прежде не знал; не менее того долг сослуживца вызывал его на помощь. Юнг отыскал подводу с проводником и положив брата на телегу, отправил ее в Москву. По счастью случилось, что подводчик был из деревни Лукина, князя Урусова. Крестьянин приложил все старание свое, чтобы облегчить положение знакомого ему барина и довез его до 30-й версты, недоезжая Москвы. Михайло просил везде надписывать его имя на избах, в которых он останавливался, дабы мы могли его найти. Александр и нашел его по этим надписям. Он тотчас поехал в Москву, достал там коляску, которую привез к Михаиле и уложив его, продолжал путь. Приехав в Москву, он послал известить Пусторослева, который и пригласил известного оператора Лемера. Но когда сняли с ноги повязку, то увидали что антонов огонь уже показался. Я приехал в Москву в то самое время, как рану снова разтравляли». «Спустя несколько лет пocле того, Михайло приезжал в отпуск к отцу в деревню и отыскивал лукинского крестьянина, чтобы его наградить; но его в деревне не было. Он с того времени не возвращался и никакого слуха о нем не было. Вероятно, что он погиб во время войны в числе многих ратников, не возвращавшихся в дома свои. Я слышал от Михайлы, что в минуту, когда он лежа на поле сражения, опомнился среди мертвых, то утешался мыслью о приобретенном праве оставить армию, размышляя, что если ему суждено умереть от раны, то и смерть сия предпочтительнее того, что он мог ожидать от усталости и изнеможения, ибо он давно уже перемогался. Труды его и переносимые нужды становились свыше сил. Если ему предстояло выздоровление, то он, все-таки предпочитал страдания от раны тем, которые он должен был переносить па службе. Посему можно судить о тогдашнем положении пашем. Мы с Александром были постарее Михаилы и от того могли лучше переносить усталость и труды, но истощилось и наше терпение! «Денег у нас между тем не было ни гроша, а надобно было отправить раненого брата в Нижний Новгород, к отцу: надобно было ему в дорогу достать лекаря и снабдить кое-каким продовольствием. Я поехал к бывшему тогда в Москве полицмейстеру Александру Александровичу Волкову, двоюродному брату отца. У него во всех комнатах лежали знакомые ему раненые гвардейские офицеры, за которыми он ухаживал. На просьбу в займы денег, он вынул бумажник и дал мне счесть, сколько у него их осталось. Я нашел 120 рублей и он мне отдал половину их. С шестидесятью рублями я возвратился домой. Александр с своей стороны также достал несколько денег, и мы отдали их Михайле». «Заложив оставшуюся в сарае коляску парою, мы отправили на ней раненого. За ним же ехала телега с поклажей, а за телегою шли оставшиеся дворовые люди, старики, бабы и ребятишки. Пусторослев также отправлялся в Нижний Новгород; он поехал вместе с братом и с ними известный врач того времени, Мудров, который полюбил брата, лечил и спас во второй раз от смерти. Александр проводил обоз сей верст 20 за Москву, и там простился с Михайлом, не надеясь когда либо с ним опять свидеться, потому что когда сняли перевязку, то нашли, что антонов огонь вновь открылся. С тех пор, о брате я ничего не слышал до времени обратного занятия нами Вильны». Под родительским кровом и при попечениях М.Я. Мудрова, Муравьев скоро стал поправляться. Находясь тогда в Нижнем Новгороде, Муравьев получил известие о пожаловании ему за раны, полученные при Бородине, орден Св. Владимира 4-й ст. с бантом, — награду в то время весьма важную, даже и не для шестнадцатилетнего прапорщика. В начале следующего 1813 года, как только рана закрылась, он отправился к войскам, находившимся тогда за границей, и состоял при начальнике главного штаба. В августе участвовал в трехдневном сражении при Дрездене и в конце сентября командирован был в Петербург. Здесь он оставался до начала мал 1811 года, когда был отправлен с поручением на Кавказ. В половине февраля 1815 года снова был командирован на Кавказ, и также по особенному поручению. Об этих командировках мы ничего не можем сообщить, так как в делах генерального штаба не сохранилось о том никаких сведений. Можно однакож думать, что сделанное Муравьеву поручение было исполнено удовлетворительно, потому что тотчас по возвращение из первой командировки на Кавказ он был переведен в гвардейский генеральный штаб подпоручиком со старшинством с 16 августа 1813 года. Из частных же сообщений, относящихся к этому периоду времени, известно только, что Муравьев находился в продолжении нескольких педель в Пятигорске для пользования своей раненой ноги тамошними минеральными источниками и что он приобрел тут себе множество друзей своим прямодушием н неистощимым остроумием. В числе лиц, вспоминавшись потом с удовольствием о знакомстве с ним на водах, был некто Иероним Стрельбицкий, помещик Слонимского уезда, сосланный на жительство в Пятигорск за поступление в войска, формированные в Слониме генералом Конопкой для французской армии. В Петербурге Муравьев жил в 1815г. в Грязной улице, в доме Крестовского, вместе с братом своим Николаем, двумя Колошиными и Бурцовым, сослуживцами своими но генеральному штабу. Отец давал ему, как и другим братьям, по 60 руб. ассигнациями в год, — пособие чрезвычайно умеренное, заставлявшее его, как он говорил, скитаться по перифериям столицы. Живя в пятером артелью, они имели общий стол. Едва ли нужно добавлять, что обед молодых офицеров не отличатся лукулловскою изысканностью. По возвращении из похода Муравьев вместе с братом своим Николаем расположились на жительстве в деревянном одноэтажном доме гоф-фурьера Сергея Захаровича Крылова, существующем и поныне в переулке, разделяющем Аракчеевские казармы. Старший брат, Александр Николаевич, жил особо в Офицерской улице, во втором доме от Вознесенского проспекта. Служба в гвардейском генеральном штабе оставляла Муравьеву очень много досужего времени, особливо зимой. К этому времени, кажется, следует отнести первый его ученый труд, написанный под влиянием впечатлений, вынесенных им с Кавказской линии. В то время еще не существовало хотя сколько нибудь удовлетворительной карты Кавказа. Неимение достаточная числа хороших геодезистов, знакомых с употреблением барометра при определены высот, составляло главнейшее препятствие к производству на Кавказе правильной и точной съемки. Для устранения этого недостатка, Муравьев все свои досуги в 1816 и 1817 годах посвящал составлению руководства, названного им: Измерение высот посредством барометрических наблюдений. Это руководство, оставшееся в рукописи, по всем вероятиям, предназначалось им для преподавания в московском учебном заведении для колонновожатых. Никогда не быв большим охотником до театров, концертов и прочих развлечений, которыми изобилует столица, он большую часть времени проводил в чтении или за любимыми своими математическими выкладками. Подобная уединенная жизнь и выбор занятий, вызывавших на размышление, весьма естественно должны были породить в душе его ряд убеждений, независимых от окружавшей его среды. Брошенный в водоворот жизни несовершеннолетним еще юношей, он очень рано приобрел привычку, обходиться без посторонней помощи и с тем вместе навык руководить действиями других, хотя не на широком поприще преподавателя аналитической геометрии, но все-таки, поприще весьма удовлетворительным для самолюбия пятнадцатилетнего юноши. С производством же в офицеры порученная ему обязанность экзаменатора при главном штабе, конечно, вовсе не удовлетворяла ни снедавшей его жажды к деятельности, ни его честолюбия. Старинное государственное правило: si vis pacem para bellum казалось было тогда забыто: из офицеров генерального штаба не подготовлялись для будущих армий предводители и администраторы; они уже не изучали театры войн в политическом, экономическом и других отношениях. Утрачивая свою специальность, они исполняли при войсках роль жалонерных офицеров, и часть их, находившаяся при польской армии, получила малиновый прибор. Из дел того времени видно, что чрез генеральный штаб выписывались для придворных дам варшавские башмаки. Вообще круг обязанностей офицеров квартирмейстерской части с окончанием войны принял одностороннее техническое направление военных топографов и ограничевался составлением маршрутов, расквартированием войск и съемками. Самая служба в генеральном штабе не взирая на мощное покровительство князя Волконского, не представляла особой заманчивости: вся карьера заканчивалась чином полковника и только немногие поднимались выше. Поэтому Муравьев был недоволен своим служебным положением и в ожидании лучшего, сидел у моря и ожидал погоды (с.69-90) Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874 http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63 Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_467.htm
Ять: Московское заведение для колонновожатых По окончанию войны с французами, отец Михаила Николаевича вышел в отставку и поселился в Москве, с тем, чтобы посвятить все досуги свои хозяйству и устройству своих имений. Но эта решимость продолжалась однако же очень не долго. Вскоре Николай Николаевич занялся по прежнему образованием молодых людей, готовивших себя к военному поприщу. Не взирая на очевидные невыгоды для хозяйства, Николай Николаевич возобновил у себя чтение лекций, вследствие настоятельных просьб своего сына, побуждаемого, как кажется, честолюбивым желанием, сделаться со временем преемником своего отца и вместо Общества для чтения математических лекций создать другое, в более обширных размерах, постоянное правительственное учреждение для образования офицеров генерального штаба. Очень может быть также, что Муравьев, опасаясь склонности своего отца к дорогим и опасным агрономическим опытам, думал направить деятельность отца к занятиям более определенным, совершенно знакомым и не столь разорительным. Во всяком случае, какое бы ни было тайное побуждение к открытию этих лекций и, наконец, кому бы ни принадлежала эта благая мысль, отцу или сыну, но лекции были открыты в самом начале 1815 года, в том же доме на Большой Дмитровке, в том же самом размере и на тех же самых основаниях, как они читались до 1812 года в Обществе Математиков, возникшем, как мы уже видели, по мысли молодого Муравьева. Не взирая на свое краткое существование, прежнее Общество Математиков принесло уже хорошиeплоды. Вышедшие из него молодые люди поступили в 1812 году на службу в армию и вообще все оказались отличными офицерами. В продолжение отечественной воины они были распределены по различным корпусам и частям армии и назначены к исправлению обязанностей офицеров квартирмейстерской части; — в следующем 1813 году уже все они были переведены в квартирмейстерскую часть, а в 1814г. некоторые из них и в гвардейский генеральный штаб. Знаниями своими и отличным исполнением обязанностей, они обратили общее внимание как на себя, так и на Н.Н. Муравьева, давшего им в столь короткое время такое отличное для квартирмейстерской службы образование. Князь Волконский, имевший возможность в предшествовавшие войны убедиться в способностях офицеров, вышедших из Общества Математиков, предложил Николаю Николаевичу Муравьеву чрез его сына Михаила Николаевича, возобновить чтение лекций, но уже не в виде Общества Математиков, но с целью более определенною и под названием Московского Учебного Заведения для колонновожатых, с тем, что те из молодых людей, его слушателей, которые пожелают служить по квартирмейстерской части, могут немедленно вступить в службу колонновожатыми. Двенадцать человек тотчас же приняли это предложение. По прежнему, лето было посвящено практическим работам, ознакомлению с геодезическими инструментами и съемке планов. Занятия эта производились в 12 верстах от Москвы, в селе Хорошеве. В сентябре 1815 года Михаил Николаевич Муравьев возвращаясь с Кавказской Линии, где он находился по делам службы, провел несколько дней у своего отца в Осташовском имении. По случаю открывшейся раны, он ходил тогда на костылях. Пребывание его в деревне доставило ему возможность на месте увидеть летние занятия молодых людей, препровождение ими своего свободного времени и, наконец, соответственность всей научной подготовки с будущим служебным поприщем. Наблюдения его оказались не совсем удовлетворительными. Молодые люди, по большей части дети богатых и известных фамилий, освободясь от родительского надзора, не только слабо занимались науками или геодезическими работами, но, пользуясь мягкосердечием и может быть чрезмерною снисходительностью его отца, не мало времени проводили в пирушках, праздности и забавах, выходивших по временам из разряда детских. Хотя по случаю приезда Михаила Николаевича, колонновожатые сочли нужным приостановить свою разгульную жизнь, но непривычная сдержка не могла долго продолжаться. При первом случае, Михаил Николаевич счел долгом обратить внимание отца на распущенность доверенных ему юношей и неминуемый затем упадок их заведения в общественном мнении и в глазах князя Волконского. Эта беседа с отцом не осталась без добрых последствий. По общему соглашению, были обсуждены необходимые меры для занятий молодежи и лучшего ими управления и с тем вместе составлен план для будущего устройства основанного ими заведения. Муравьев видел, что отец его, уже утомленный летами, несет на себе труд превышающий силы одного человека, и что ему нужен помощник. Осенью того же года, с началом нового курса, поступили еще 13 человек в колонновожатые. Для преподавания математики были приглашены: профессора московского университета Чумаков и магистр Щенкин, старинные члены Общества Математиков; а преподавание географии и статистики принял на себя ректор университета, трудолюбивый профессор Гейм, издатель известного французско-русского словаря. При этом следует заметить, что эти почтенные московские профессора, получавшие весьма умеренное содержание от университета, приняли на себя преподавание без всякого возмездия — образец безкорыстия, достойный всевозможного подражания, но столь редко уже встречаемый нами! Между тем Михаил Николаевич по возвращении своем в Петербург, отдавая отчет князю Волконскому о поездке своей на Кавказскую Линию, упомянул между прочим, что на обратном пути заезжал к своему отцу и видел там летние занятия колонновожатых. При возникших по этому случаю расспросах князя, Муравьев между прочим объяснил, что если смотреть на московское заведение для колонновожатых, как на разсадник хорошо образованных офицеров для квартирмейстерской части, то желательно бы было воспитывающихся приучить к их будущему поприщу, ознакомлением с некоторыми военными порядками и требованиями дисциплины; между тем отец его, занятый хозяйственным управлением заведения и в то же время преподаванием нескольких предметов, при всем желании не может иметь достаточного надзора над юношами в неклассное время, несет вообще труды свыше своих сил и нуждается в офицерах, которые бы могли быть его помощниками, как для поддержания дисциплинарного порядка, так и для облегчения его в преподавании военных наук, незнакомых профессорам университета. Замечания Муравьева, были одобрены князем Волконским и приняты к сведению. Об этом можно судить по сделанным вскоре распоряжениям. Таким образом в конце 1815 года колонновожатые стали обучаться фронтовой службе, для чего командированы были лучшие унтер-офицеры из квартировавшей в Москве дивизии. Одежда слушателей установлена была однообразною и сшита по образцу колонновожатых, состоявших на службе. Из одного донесения Н.Н. Муравьева к князю Волконскому видно, что даже образцы одежды были высылаемы из Петербурга подпоручиком гвардейского генерального штаба Myравьевым 5-м. Молодой экзаменатор находился в безпрестанной переписке с своим родителем, которому сообщал из Петербурга о всех новостях и преобразованиях по военному ведомству. Между тем число новых слушателей безпрестанно возрастало: в 1816г. поступили колонновожатыми еще 19 человек и на летнее время все отправились с Н.Н. Myравьевым в имение его - село Осташово. В июне Муравьев известил своего отца о приезде в августе месяце в Москву Государя, присовокупляя при том, что с Государем прибудет и кн. Волконский, который вероятно сам пожелает убедиться в успехах колонновожатых, для чего советовал отцу немедленно перебраться в город и не щадить трудов для приготовления команды своей наилучшим образом. При этом сообщил отцу для соображения роспись или программу офицерских экзаменов, объявленную в приказе по квартирмейстерской части 2 марта н.58. Князь Волконский одновременно с Государем прибывший в Москву, действительно, для поверки успехов колонновожатых по части наук, назначил им публичное испытание в своем присутствии, на которые были приглашены многие генералы, находившееся тогда в Москве в свите государевой. — В числе посетителей были граф Аракчеев и генерал-адъютант Дибич. — Недовольствуясь предметами, определенными вышеприведенною росписью, многие из колонновожатых весьма удовлетворительно отвечали еще из аналитической геометрии, конических сечений и геодезии. Последствия этого испытания были очень важны для Московского заведения колонновожатых. В день тезоименитства государя, 30 августа, одиннадцать человек из них были произведены в прапорщики свиты Его Величества по квартирмейстерской части. Тогда же Н.Н. Муравьев, по приглашению, снова вступил в службу генерал-майором свиты Его Величества по квартирмейстерской части. Из числа новопроизведенных офицеров оставлены при нем, для преподавания математики и других наук — прапорщики Вельяминов-Зернов, Хриcтиани и Бахметев и прикомандирован на тот же предмет гвардейского генерального штаба прапорщик Колошин. Этими офицерами были заменены приглашенные для преподавания профессора московского университета. Но едва ли не самым важным назначением было прикомандирование к московскому заведению М.Н. Муравьева, бывшего тогда уже поручиком гвардейского генерального штаба. С его прибытием заведение колонновожатых получило ту внешнюю военную обстановку, которая вызывалась новым направлением заведения. Первое дело, которым он занялся с особым рвением, было составление подробных программ всем наукам, читавшимся до того колонновожатым без строгой системы, от чего некоторые второстепенные предметы читались слишком обширно и отнимали время от преподавания предметов существенно необходимых. Для устранения такого неудобства составлена была тогда им новая программа наук, отличавшаяся лучшим распределением учебных занятий. По утверждении князем Волконским 17 сентября 1817г., она была напечатана отдельною книгой под заглавием: Программа для испытания колонновожатых Московского учебного заведения, под начальством г. генерал-майора Муравьева состоящего. — Предметы преподавания, определенные этой программой, были следующие: I. из математики: 1) арифметика; 2) алгебра, до уравнения 2 степени включительно; 3) геометрия; 4) тригонометрия плоская; 5) тригонометрия сферическая; 6) приложение алгебры к геометрии вообще и аналитическая геометрия со включением конических сечений и 7) начала высшей геодезии. II. из военных наук: 1) фортификация полевая; 2) фортификация долговременная; 3) начальные основания артиллерии, и 4) тактика. Сверх того история русская и всеобщая, география и черчение особенно ситуационных планов. — Из языков, кроме основательного знания русского, требовался при поступлении который нибудь из иностранных: французский или немецкий. — Для усовершенствования же в русском и французском языках занимали воспитанников уже в самом заведении упражнениями в переводах и сочинениями. Все означенные в программе предметы были распределены на четыре класса: четвертый, самый младший, продолжался один месяц. Он считался приуготовительным для вновь поступающих. Из него переходили в третий класс, делившихся на два отделения, из которых второе при начале не существовало, но образовалось по окончании четвертого класса. В нем занимались всего полтора месяца и потом поступали на два с половиною месяца в первое отделение того же класса. Из третьего класса переходили во второй, в котором оставались не более двух месяцев, и затем переходили в первый класс. Таким образом весь курс оканчивался в течение года, но если кто не выдерживал экзамена в котором либо классе, то оставался в заведении еще на год. Кроме предметов, показанных в выше приведенной программе, излагались еще существовавшие в то время правила для продовольствия, одежды и вооружения нижних чинов. Правила эти составляли краткий и несовершенный курс военного хозяйства. Впоследствии, при учреждении офицерских классов присовокуплено было преподавание краткой астрономии, теоретической и практической и краткой военной истории. Устройство этих классов было поручено особому комитету, председателем которого назначен был М.Н. Муравьев, а членами П.И. Колошин и В.X. Христиани. — Таким образом курсы были пополнены теми специальными предметами, которые по современным понятиям считались необходимыми для образования ученых офицеров генерального штаба. Не обширное, но основательное знание этих предметов требовалось во всей строгости на экзаменах и главный характер учения состоял в том, чтобы возбудить любовь к наукам и доставить средства заниматься ими потом в продолжение жизни. Кроме вышеупомянутых программ М.Н. Муравьев составил еще устав для Московского Учебного заведения, которым оно и руководствовалось до конца своего существования. Проект этого устава быль утвержден кн. Волконским 23 октября 1819 года и в том же году появился в печати под названием: Учреждение Учебного заведения для колонновожатых. Так как при делах генерального штаба не сохранилось экземпляра этого устава и он не был включен в Полное Собрание Законов, хотя и носит на себе некоторые признаки высочайшего утверждения, как наприм. право употреблять печать с государственным гербом, то выписываем здесь некоторые правила из сего устава, любопытные как материал для истории нашего генерального штаба. — Заведение имело целью приуготовление российского дворянства к военному званию; особенно же к службе генерального штаба. Так как все поступающее в заведение должны были иметь по крайней мере 15 лет от роду и оставаться жительствовать в родительских домах; посему нравственное образование, хотя и входит в непременную цель сего учебного заведения, однакож по невозможности, как из вышесказанных причин явствует, всегда за оным блюсти, предоставляется благомыслию родителей, которые конечно обращали особенное внимание на сию важнейшую отрасль воспитания. При всем том Учебное заведение для колонновожатых, занимаясь умственным образованием юношества для военной службы, всевозможное обращает внимание и на нравственное, принимая самые строгие меры для прекращения всяких благородному званию неприличных поступков. — Число учащихся ничем не ограничивается. Те из них, которые желали поступить в генеральный штаб, должны были подать о том прошение и если имели 16 лет от роду, то по испытании принимались в колонновожатые. Колонновожатым определено от казны по положению квартирмейстерской части жалованье и указный месячный провиант. Число их не должно было превышать 60 человек; желающие же и достойные принятия в службу сверх сего числа могли быть приняты, но не пользовались ни жалованьем, ни провиантом до поступления в комплект. Учащиеся с колонновожатыми, слушая преподавание наук, поступали наравне с ними в равные классы и подчинялись общим порядкам. По сделанном испытании, колонновожатые ежегодно производились в офицеры генерального штаба. Шесть месяцев в году, т.е. с 1 ноября по 1 мая, заведение находилось в Москве; остальные же шесть месяцев для практических занятий проводило вне города. Зимние месяцы посвящались теоретическим занятиям, а летом к теории присоединялась практика, и колонновожатые вместе с учащимися прикомандировывались к офицерам, составлявшим большую тригонометрическую и топографическую съемку московской губернии; они также занимались разбивкою лагерей и полевых укреплений. Сверх того каждый день и в продолжении целого года, исключая времени, посвящаемого на съемку, колонновожатые и учащиеся, в часы утра, свободные от преподавания наук, занимались черчением и рисованием планов. Учебное заведение для колонновожатых не уклоняясь от цели приуготовлять юношество, попечениям его вверенное, для военной службы, предполагало сверх того ознаменовать свое существование составлением большой тригонометрической съемки московской губернии. Заведение имело печать с изображением государственного герба. Приведенные выше программа и устав Московского Учебного заведения без сомнения много способствовали внешнему порядку, без которого не могла быть достигнута благая цель самого заведения; но чтобы судить с некоторою основательности о заслугах, оказанных Муравьевыми, отцом и сыном, отечественному просвещению, необходимо выслушать показания бывших воспитанников Московского заведения. Один из них, уже в преклонных летах и которому пришлось, как он сам говорит, испить горькую чашу испытаний, сообщает в своих воспоминаниях весьма любопытные подробности о месте своего воспитания (См. Записки Басаргина в „Русском Архиве" за 1868г. и в первой книжке „Девятнадцатый Век”, изд. П.И. Бартенева). «В нашем заведении - говорит он - между взрослыми воспитанниками существовала такая связь и такое ycepдие помогать друг другу, что каждый с удовольствием готов был отказываться от самых естественных для молодости удовольствий, чтобы передавать или объяснять товарищу то, что он не хорошо понимал, или когда случайно пропускал лекции. Сами даже офицеры на дому своем охотно занимались с теми, кто просил их показать что нибудь, не понятое ими. Случалось даже обращаться за пояснениями к самому генералу, и он всегда с удовольствием удовлетворял нашу любознательность. Этот дух товарищества и взаимного желания помогать друг другу, был следствием того направления, которому он умел подчинить наши юные умы. В Осташове, на квартирах у крестьян мы помещались по двое и по трое. Каждый избирал себе в товарищи того, с кем он был более близок, кто более сходился с ним в характере и в образе мыслей. При этом входили в расчет и финансовые средства. Богатые обыкновенно жили по одиночке или с такими же богатыми. — Имевшие ограниченные способы находили равных себе по состоянию. Хотя многие из колонновожатых были люди зажиточные, даже богачи и знатного аристократического рода, но это не делало разницы между ними и небогатыми, исключая только неравенства расходов. В этом отношении надобно отдать полную справедливость тогдашнему начальству. Как сам генерал, так и все офицеры не оказывали ни малейшего предпочтения одними перед другими. Тот только, кто хорошо учился, кто хорошо, благородно вел себя, пользовался справедливым вниманием начальства и уважением товарищей. Замечу здесь, что всего чаще даже попадались под взыскание молодые аристократы. Имея более средств, они иногда позволяли себе юношеские шалости, за которые нередко сажали их под арест. Между нами самими, богатство и знатность не имели большого веса и никто не обращал внимания на эти прибавочные к личности преимущества. Безнаказанно не проходило ничего. Но тут поступаемо было Н. Николаевичем с величайшим тактом, с большою осмотрительностью и совершенным знанием юношеской природы. Принимались в соображение не столько самый проступок, сколько причина, побудившая к нему. Если эта причина не имела ничего в себе противного правилам нравственности, если это было увлечение, следствие прежнего неправильного воспитания, пылкого характера, необдуманности, резвости, одним словом, если провинившийся не сделали, ничего такого, чтобы унижало его — наказание было легкое, иногда ограничивалось простым выговором или увещанием. Но за то, когда поступок показывал испорченность характера, явный предосудительный порок, тогда взыскивалось очень строго, и виновный подвергался иногда исключению из заведения. Без преувеличения можно сказать, что вышедшие из этого заведения молодые люди отличались — особенно в то время — не только своим образованием, своим усердием к службе и ревностным исполнением своих обязанностей, но и прямотою, честностью своего характера. Многие из них теперь уже государственные люди, другие — мирные граждане, некоторым пришлось испить горькую чашу испытаний, но все они - я уверен — честно шли по тому пути, который выпал на долю каждого, и с достоинством сохранили то, что было посеяно и развито в них, в юношеские их лета» (с.90-102) Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874 http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63 Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_467.htm
Ять: Исторически очерк генерального штаба в России Усадьба Н.Н. Муравьёва в Осташёве на берегу реки Руза (Летнее Московское учебное заведение для колонновожатых) Кроме приготовления молодых людей для службы в генеральном штабе в стенах Московского Учебного заведения положено также начало и образовавшемуся впоследствии корпусу топографов. При заведении устроены были классы для обучения сначала крестьянских мальчиков из крепостных Муравьева, а потом присоединены к ним и двадцать кантонистов, учившихся подобно колонновожатым топографической съемке и рисованию планов. Когда же 28 января 1822 года последовало учреждение при генеральном штабе особого корпуса топографов, то 11 человек из них поступили в топографы первого, а семь в топографы второго разряда. Из этих топографов некоторые впоследствии оказались весьма способными и полезными офицерами, а один, полковник межевых инженеров, Мамонтов, был преподавателем вышей геодезии и черчения в Константиновском межевом институте. В начале 1823 года, отец Михаила Николаевича просил об увольнении своем в отставку, как он выразился тогда в письме своем к кн. Волконскому: «по совершенному расстройству своего состояния и слабости здоровья.» Кн. Волконский отвечая ему на это письмо, говорить между прочим: «чрез увольнение ваше я теряю в вас, к душевному прискорбию моему, достойнейшего сотрудника моего по службе; поставляю приятнейшим себе долгом изъявить вам искреннейшую мою благодарность за те особенные труды ваши, которые вы прилагали к образованию колонновожатых. Многие из них уже сделались отличными офицерами, и квартирмейстерская часть останется навсегда вам обязанною. Правками и методою вашею в обучении молодых людей будут навсегда руководствоваться в училище колонновожатых без малейшего от оных отступления.» — Он был уволен от службы за болезнью и с мундиром 15 февраля 1823 года, как значится в его указе об отставке. Из этого указа можно видеть, что имения его находились в пяти губерниях: с.-петербургской в лужском, тверской в бежецком, костромской в кинешемском, московской в можайском и орловской в кромском уездах. — В некоторых из них он не бывал уже несколько лет и, как всегда бывает при заглазном управлении, доходы с имений с каждым годом стали уменьшаться. Между тем управление Московским Учебным заведением и кроме того порученною ему съемкою московской губернии требовало неотлучного пребывания его в Москве, особенно в летнее время. — Отвлекая от надзора за хозяйством, Заведение для колонновожатых сверх того поглощало и все доходы с имений Муравьевых. В последствии издержки до того сделались значительными, что пришлось прибегнуть к займам. Наконец Николай Николаевич быль вынужден просить кн. Волконского об исходатайствовании пособия для поддержки заведения, существование которого становилось сомнительным. — Из дел не видно, была ли удовлетворена его просьба, но долги уплачивались еще долгое время. Из пяти сыновей, четверо уже состояли на службе и получали из родительского дома весьма скромные субсидии, и то еще не постоянно, а когда случится. Чтобы понять, до какой степени денежная помощь детям, служившим в столице, в гвардейском генеральном штабе, была ограничена, то необходимо припомнить при этом, что каждый из сыновей Н.Н. Муравьева получал от своего отца, всего-на-все, по пяти рублей ассигнациями в месяц. Но к чести Муравьевых следует сказать, что никогда, ни один из них, не только не позволил себе сделать отцу намека, но даже и подумать о разорительности учебного заведения для их благосостояния. Напротив, братья Муравьевы почитали все отяготительные для них издержки на заведение не пожертвованием, а естественною обязанностью и прямым долгом в отношении своей великой родины. — Бремя занятий Николая Николаевича еще более увеличилось, когда помощник его во всех трудах, Михаил Николаевич, вышедший в отставку еще ранее, окончательно покинул деятельность свою по Московскому Учебному заведению. С выходом М.Н. Муравьева, а потом и отца его в отставку, должно было прекратиться существование Московского Учебного заведения для колонновожатых. На основании высочайшего повеления от 19 февраля, небольшое число молодых людей, оставшихся там после выпуска в офицеры, было отправлено в С.-Петербург, во вновь учрежденное училище колонновожатых, директором которого быль назначен генерал-майор Хатов, известный переводчик Истории Бутурлина о нашествии на Россию Наполеона в 1812г. — Но училище это существовало не долго; оно было упразднено в 1820г. Имя Муравьевых так тесно связано с генеральным штабом, особенно в начале столетия, что мы полагаем не лишним привести здесь несколько исторических заметок об этом учреждении в России, едва ли не более важном ныне в государственном отношении, чем в военном. Полагаю, что заметки эти будут интересны и потому, что история генерального штаба доныне еще не имеется в печати (При этом приношу искреннюю признательность многоуважаемому князю И.С. Голицыну за сообщение им мне некоторых сведений по этой части). Подобно всем учреждениям в мире и генеральный штаб и его обязанности в начале представлялись нашим военным администраторам довольно смутно и даже отрицательно. Таким образом Адам Вейде, посланный Петром I в Австрию для изучения военных учреждений, в своем воинском уставе говорит о генерале-квартирмейстере, высшей должности генерального штаба, что «сей чин есть в русской земле ни к чему не потребен.» — Первый государственный акт, в котором упоминается о составе и устройстве генерального штаба, составляет указ правительствующего сената 23 июня 1712 года, определяющий жалованье чинам генерального штаба. Затем в воинском уставе, подписанном Петром I в Данциге 30 марта 1716 года, посвящена особая глава для чинов генерального штаба. Но, следует заметить, как в упомянутом указе, так и в воинском уставе, под именем генерального штаба подразумевался тогда весь личный состав управления армиею и все нестроевые чины. Таким образом не только весь генералитет, начиная с генералиссимуса, но и адъютанты, священники, доктора, аптекари, фискалы, курьеры, коммисарcкие подъячие и даже аптека входили в состав генерального штаба. Собственно же квартирмейстерская часть, по смыслу устава, ограничивалась обязанностью вести военный журнал, собирать топографические сведения, размещать войска в лагерях и на квартирах и добывать проводников. Знание фортификации и артиллерии, последней не обязательно, требовалось только от генерал-квартирмейстера и его помощника. Картографическая часть заключалась в составлении чертежей лагерного распоряжения. Фельдмаршал Миних видел в чинах квартирмейстерской части военных топографов, обращал постоянное внимание на картографические их работы, составил очень хорошие карты всех театров войн, в коих начальствовал над войсками, и планы всех крепостей; но, по необъяснимому заблуждению, вооружался против тригонометрической съемки и всеми доводами убеждал Екатерину II приостановить начатое в 1763г. измерение первого треугольника (петропавловский шпиц, петергофская и кронштадтская колокольни). Указом 4 января 1763 года определено иметь при военной коллегии и в войсках 38 колоночных офицеров, и 27 июля 1764г. дан им в первый раз и особый мундир. В каком положении находился тогда генеральный штаб, можно видеть из донесения в военную коллегию генерал-квартирмейстера 2-й армии — генерал-майора Бауера, который говорит, что в некоторых чинах генерального штаба вовсе не было надобности; в других же ощущался крайний недостаток, для пополнения которого приходилось брать из полков офицеров вовсе незнакомых с службою генерального штаба, что скудость жалованья, одинакового с полевыми полками, при безпрестанных командировках и разъездах, заставляли всех уклоняться от этой службы, а служащих — переходить в полки и другие места, и наконец, что штатами не положено иметь необходимо нужных при армии, особливо в военное время, колонновожатых унтер-офицерского звания. Вследствие этого донесения указом 30 января 1772 года определены были новые штаты и отпуск на содержание чинов генерального штаба из доходов камер-коллегии 24,844 руб. — С тем вместе все управление генерального штаба сосредоточено было в лице генерал-квартирмейстера и вновь учрежденной экспедиции генерального штаба. К этому времени относится составление квартирмейстерскими офицерами, под руководством генерала Бауера, известной карты Молдавии, гравированной в 1771 году в Амстердаме, оказавшейся впрочем в последующую с Турциею войну 1789—1791 до того неудовлетворительною для расквартирована войск, что полкам неоднократно доводилось блуждать по нескольку недель, тщетно отыскивая селения, которых в действительности не существовало. По воцарении императора Павла 1-го, экспедиция эта за упущения быта упразднена, а чины ее распределены в другие войска. Вместо ее учреждена в декабре 1796 года собственная для особы Его Величества чертежная. С назначением генерал-квартирмейстером барона Аракчеева из этой чертежной образовано собственное Его Величества депо карт, на обязанность которого возложено было составление и издание карт для общественного употребления. В 1800 году, географический департамент, состоявший с 1733 года при академии наук и с 1797 года при экспедиции государственного хозяйства, был причислен к депо карт. Таким образом все картографические работы в государстве сосредоточены были в одном г. учреждении, издавшем в 1799 году весьма хорошую генеральную карту России. Тогда же было произведено несколько съемок по западным границам империи. Упраздненная же в 1796 году квартирмейстерская часть, в 1798 году вновь образована под названием свиты Его Величества по квартирмейстерской части. Управление этою частью графа Сухтелена с июля 1801 по май 1810 года ознаменовалось соединением в 1804 году квартирмейстерской части с топографическою. Для пополнения квартирмейстерской части офицерами, разрешено было по примеру подпрапорщиков прочих войск, принимать в службу колонновожатых унтер-офицерского звания из дворян, которые для практического усовершенствования распределялись потом по государственным съемкам и в депо карт. Кроме того в сентябре 1809 года состоялось распоряжение о замещении дежурных штаб-офицеров в дивизиях и корпусах офицерами свиты Его Величества. С назначением 23 мая 1810 года управляющим квартирмейстерскою частью князя Волконского исходатайствовано было им, для поощрения служащих, производство в чины, одинаковое с офицерами кадетских корпусов, при чем был уничтожен, тогда майорский чип. В 1812 году 27 января собственное Его Величества депо карт было преобразовано в военно-топографическое депо с целью собирания, составления и хранения карт, планов, чертежей, топографических и статистических описаний, журналов и донесений о военных действиях, проектов и диспозиций наступательной и оборонительной войны и особенно для сочинения из всех собираемых материалов основательных исторических записок. Квартирмейстерская часть получила новое, лучшее устройство, сохранившееся до последнего времени. Но главнейшее внимание князя Волконского было обращено на личный состав квартирмейстерской части, переполненный иностранцами французской, сардинской и австрийской службы. В офицерских списках генерального штаба тогда числилось много иностранцев: Мишо, Вольцоген, Коцебу, граф де-Местр, (Ксаверий) и др., может быть и весьма достойные люди в известных отношениях, но для службы генерального штаба совершенно безполезные, не оставившие в ней ни малейшего следа своей ученой, военной или иной деятельности. При таких-тo обстоятельствах возникшие по мысли Муравьевых Московское Общество Математиков и потом Заведение для колонновожатых, подготовив ряд способных людей, доставили возможность правительству образовать впоследствии генеральный штаб преимущественно из русских уроженцев. Московское учебное заведение для колонновожатых было продолжением Московского Общества Математиков. Как то, так и другое были основаны и преобразованы по мысли Михаила Николаевича, который написав для обоих этих учреждений уставы и определив предметы их знаний, был по истине душою их, главнейшим двигателем и распорядителем до конца их существования. Отец Михаила Николаевича, уже утомленный годами и часто прихварывающий, предоставил все внутреннее управление заведением своему сыну. Встречая иногда какое-нибудь упущение или ошибку со стороны колонновожатых, Николай Николаевич говаривал им полушутя: «берегитесь, чтоб не узнал об этом Михаил Николаевич». В Московское учебное заведение, как свидетельствует Н.В. Путята, поступило с 1812 по 1823г. около 180 человек колонновожатых и несколько пажей. Выпущены же из него офицерами 138 человек, в том числе 127 в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части и 11-ть в разные армейские полки (Список офицерам, выпущенным из Московского заведения колонновожатых, мы поместили в приложении н.11). Можно положительно сказать, что большая часть офицеров генерального штаба того времени были учениками Муравьева, образовавшимися в Учебном Заведении для колонновожатых или посещавшими курсы Общества Математиков. Многие бывших воспитанников Московского Учебного Заведения с честью занимали и занимают еще высшие места в государственной службе, например: действительный тайный советник Павел Александрович Муханов, член государственного совета и председатель археографической ком. бывший главным директором народного просвещения в Царстве Польском, один из просвещенных патриотов и знатоков истории Польши и Западной России, издавший в свет в течении сорока лет ряд любопытнейших исторических памятников и документов; покойный Павел Алексеевич Тучков, бывший начальником военно-топографического депо и потом московским военным генерал-губернатором: Павел Евстафьевич Коцебу, бывший начальником главного штаба армии, а ныне начальником одесского военного округа; барон Вильгельм Карлович Ливен, бывший генерал-квартирмейстером главного штаба Его Величества и начальником рижского военная округа; сенатор Василий Христианович Xристиани, бывший генерал-контролером военных отчетов; генерал-лейтенант Дмитрии Сергеевич Левшин, бывший попечитель харьковского учебного округа: генералы от инфантерии: Александр Клеонакович Ушаков, покрывший себя славою при совершении им кровопролитной переправы чрез Дунай в 1854 году и Михаил Мартынович Роговский, — оба состоят ныне членами военного совета; Алексей Павлович Болотов, бывший профессором геодезии в военной академии, издавший несколько весьма полезных математических сочинений; Сергей Дмитриевич Полторацкий, известный знаток русской библиографии и археологии и некоторые другие. Нельзя не присоединить к этой плеяде даровитых людей и управлявшего Московскою оружейною Палатою, умершего 11 Января 1870 года, известного Александра Фомича Вельтмана, столь много обогатившего и русскую археологию и литературу прекрасными своими трудами (c.102-11) Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874 http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63 Сообщество геодезистов и картографов направило президенту Владимиру Путину обращение с просьбой пресечь целенаправленный развал отрасли. «Кадровые проблемы, непрофессионализм руководителей-временщиков приводят к хаосу, регрессу и упадку отрасли, обоснованному пессимизму профессиональной общественности», - пишут авторы обращения. Еще в начале перестройки Россия играла ведущую мировую роль в этой сфере и могла гордиться наличием единой системы координат (взаимоувязанные карты местности) всего мира. Но банкротство многих предприятий, сокращение военных геодезистов и реорганизация профильных учебных заведений и научных центров привели к полной разбалансировке как гражданской картографии, так и оборонной. Без развития этой отрасли, говорят эксперты, невозможно нормальное функционирование экономики, а высокоточное вооружение попросту перестанет попадать в цель. Уже есть и геополитические «потери». Росреестр, который сейчас управляет отраслью, создал Геопортал на основе системы координат от Пентагона. В результате Абхазия и Южная Осетия оказались в составе Грузии, а границы с Японией не очерчены вовсе, в связи с чем не ясна территориальная принадлежность Курильских островов. Отвечавший за введение отечественной системы координат СК-2011 и автор Геопортала заместитель руководителя Росреестра Сергей Сапельников сейчас находится в бегах... Александр Лабыкин. Россия теряет себя на карте. Александр Лабыкин «Expert Online» 2013 http://expert.ru/2013/10/8/rossiya-teryaet-sebya-na-karte/ Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_467.htm
Ять: Записка о ходе мятежа в губерниях от Польши возвращенных Глава VIII…Записка, поданная им государю в Петербург о ходе мятежа в западных губерниях …По окончании службы своей при главном штабе резервной армии, Муравьев отправился в Петербург. К великому сожалению нашему, мы не имеем никаких сведений и подробностей представления его императору Николаю по приезде в столицу.— Нам известно только, что вследствие разговора, происшедшего при упомянутом представлении, была подана Муравьевым государю в высшей степени любопытная: Записка о ходе мятежа в губерниях от Польши возвращенных и заключения о причинах столь быстрого развитая оного, извлеченные из сведений почерпнутых на месте происшествия и подлинных допросов. В этой замечательной записке Муравьев говорит, что главною причиною мятежа в западных губерниях была вовсе не фанатическая ненависть литовского народа к русскому правительству и даже не желание возстановить отечество, но предстрекательства политических обществ, создавшихся в Польше и высылавших оттуда множество тайных агентов, что при безпредельной власти латинского духовенства над всеми сословиями обывателей вовсе не существовало в стране сколько нибудь удовлетворительного гражданского управления, что неспособность правителей губернии и областей, назначенных из местных уроженцев, доходила до того, что они узнавали о мятеже, когда уже в уездах были разрушены правительственный власти. (Необходимо припомнить, что под конец царствования императора Александра I все почти гражданине губернаторы Западных губерниях были польского происхождения. Это было уклонением от неизменного петровского правила, назначать на все высшие должности только лиц принадлежащих по вере и языку к господствующему Русскому племени. Обнаруженное секретным следствием соучастие двух губернаторов в возмущении 1831 года, подтверждает государственную прозорливость великого преобразователя нашего отечества). Муравьев при этом полагает, что если бы страна пользовалась деятельным гражданским управлением и хорошею полициею, то вероятно не случилось бы и самого мятежа. В заключение он говорит о необходимости воспользоваться опытом прошедшего и изменить существующую систему управления Западным краем: «только одни решительные меры, при благоразумном применении, могут упрочить моральное и политическое присоединение края сего к России; теперь настало, продолжает он, настоящее время к сему преобразованию, ибо причин для сего слишком много, все обыватели сих губерний, более или менее, словом или делом, нарушили присягу свою. Умы утомлены и поражены разрушением их замыслов и всякая решительная мера, в отношении сего края принятая, будет почтена справедливою»( с.390-391)
Ять: Приложение XV к Главе VIII Записка о ходе мятежа в губерниях от Польши возвращенных и заключения о причинах столь быстрого развитая оного, извлеченные из сведений, почерпнутых на месте происшествия и подлинных допросов Случившиеся мятежи в Литве и других от Польши возвращенных губерниях, возбужденные агентами тайных сообществ и имеющих неразрывную связь с произшествиями в Царстве Польском, должны обратить тщательною внимание правительства на настоящие коренные причины, возродившие толикои безпорядки; на начала, собственно в тех губерниях способствовавшие мятежам, отчего достигли они до такой силы и наконец столь продолжительно и упорно продолжались, не взирая на многочисленность войск, к усмирению оных посланных. Цель сего открытия тем необходимее для правительства, что существующее еще поднесь управление в губерниях от Польши возвращенных должно быть исправлено и изменено в самых началах своих, соображаясь с теми истинами, которые могут быть извлечены из внимательного наблюдения всего хода мятежа. Общий взгляд на причины бунта Горестные сии события, превосходящие даже всякое вероятиe, заключают в себе и могут раскрыть гораздо более полезных истин, нежели сорокалетнее мирное управление краем сим и обнаружить (не касаясь до общих правительственых причин), что недостаток в системе управления сими областями, долголетняя апатия и слабость местных правителей и несоответственное образование самого внутреннего состава управления оными, при благоприятных внешних для мятежников обстоятельствах и при постоянном действии секретных агентов из Царства Польского, были главными причинами допущения тайных кромол и бунтов и наконец морального политического развращения мнений обывателей, которое обнаружилось при первой искре мятежа в Царстве Польском, в последствие некоторых непредусмотрительных местных распоряжений, ускоривших начало оного. Долговременною слабостью и безпечностью местного начальства до такой степени были разрушены все пружины управления сих областей, что новые правители, при всем усердии своем, не в силах уже были вдруг предупредить всего зла и некоторые буйные головы из среды литовских обывателей, несчастные жертвы тайных кромол секретных сообществ, собрав в уездах, в начале марта месяца, небольшие шайки бунтовщиков, не скрывая даже своих намерений еще за несколько месяцев до явного обнаружения мятежа, от берегов Немана до самой Двины, постепенно разрушали в уездах правительственную власть, учреждали мятежные правительства, наводили робость на военных и гражданских правителей, возбуждали народ к возстанию и в неимоверном безумии своем, дерзали даже обнародованными прокламациями, в церквах с амвонов читанными, преступным духовенством объявлять независимость края от благодетельного владычества Августейшего могущественного Государя. О том, что обыватели от Полыни возвращенных губерний не были движимы предполагаемою общею энергиею и фанатизмом мечтательной свободы. Все сии неимоверные произшествия с значительною удачею для бунтовщиков, некоторое время совершавшиеся и мятежи, столь долго противустоящие силе многочисленных войск, к усмирению оных посланных, естественно должны били заставить полагать высшее правительство, что мятежные кромолы ведены были с особым искуством, что в сем участвовали с большою энергиею все сословия обывателей и что наконец, фанатизм и дух обывателей Литвы к возстановлению независимости Польши превосходит даже многие примеры, бытописанием вам представляемые в иных народах. Но внимательный взгляд и наследование всего хода обстоятельств доказывает совершенно противное. Первоначальный мятеж в Самогити, в остальной части Виленской губернии и в некоторых уездах Минской, развернулся кроме общих правительственных причин (долгое время дававших способ народу польскому, всегда ненавидящему Русских, упрочить свое отчуждение) от влияния происшествий в Царстве Польском и агентов секретных сообществ и наконец от причин частных (а в особенности в Самогитии и Литве), которые послужили средством к ускорению мятежа и привлечению даже в оный хотя временно, но грубых и неспособных к таковым действиям крестьян самогитских, главнейшею же причиною всему были: многолетняя неспособность местных правителей, смертный сон, объявший столь долгое время все управление сих областей, несуществование никакого полицейского внутреннего порядка, неприятие своевременно должных мер к остановлению кромол и после толикой безпечности, непостижимый страх, овладевший как гражданскими так и военными начальниками, которые в неимоверном ослеплении своем, в совершенном мраке окружавших их событий, удесятеряя опасность, вместо действий решительных и благоразумных, прибегали сначала к робким полумерам, чем самым возродили самонадеянность и дерзость бунтовщиков, коих всю силу составляла оплошность наша, отважность — робость наша, успех в предприятиях — несуществование энергии, единства и системы в мерах противодействия, словом наши возлелеянные, развернутые и наконец до толиких успехов доведенные замыслы бунтовщиков, получили всю силу в отрицательных, выше сего сказанных, качествах и действиях местного, уже многие годы разрушенного управления, которыми не переставали пользоваться тайные агенты мятежа, подстрекаемые внешними врагами нашими в Царстве Польском. Многие полагают, что народ Литовский был руководим и движим необыкновенным фанатическим духом и энергиею к возстановлению отечества, но опыт доказал совершенно противное; от берегов Двины до самого Немана бунтовщики развернули и показали во всех случаях те же черты легкомыслия, низости и коварства, которые отличают обитателей Литвы; ни один из главных мятежников, дерзких и наглых в кругу своем, при открытии кромол его, не показал того духа и характера, который еще может заставить уважать и самого преступника и в особенности в деле мечты освобождения отечества, возродившей в иных народах толикие примеры доблестей и величия. Слабое и уже многие годы разрушенное внутреннее управление сими губерниями было главною причиною, что мятеж сей был допущен и даже сословие крестьян было с принуждения увлечено бунтовщиками. В возвращенных от Польши губерниях мятеж везде начинался одинаким образом и от тех уже общих причин, но не был и не мог, по политическому составу края, быть общим всему народу; рабство крестьян, не взирая на их исповедание, всегда могло быть верным средством к уничтожению всяких скопищ владельцев противу правительства и нужна лишь была малая своевременная предусмотрительность, чтобы воспользоваться сим верным орудием или по крайней мере благоразумными внушениями и действиями, остановить принужденное соучастие простого народа в бунте. Но по несчастью, здесь случилось противное, — обольщенные крестьяне разными обещаниями, устрашенные неимоверными, неудобоисполнимыми в самую распутицу повинностями для действующей армии и рекрутским набором, насильственно высланные из домов своих в виде исполнения господских повинностей, против воли своей пополняли ряды мятежников, — одна шляхта сословие буйное и развратное, неимеющее никакой оседлости, с охотою подняла оружие и составляла с дворовыми людьми, экономами, комиссарами и иными бродягами из того же шляхетского сословия, злобные и постоянные полчища бунтовщиков. Что наиболее способствовало к развитию мятежа. В Виленской губернии более всего способствовало к развитию мятежа долговременное дряхлое управление оной, преисполненное злоупотреблениями. Виленский университет нисколько не образующий тамошнего дворянства и дающий лишь некоторый наружный оттенок просвещения будучи, средоточием соединения молодежи из всех польских губерний и гнездищем вольнодумства, естественно был первым зародышем мятежа. Тайные общества, существовавшие в Царстве Польском и Литве, многие годы готовившие умы к возстанию. Дворянство польское всегда легкомысленное и в самой даже Литве, вообще мало образованное, управляемое воспаленным воображением мечтательных женщин и в руках коварного духовенства, пользующегося чрезмерными привилегиями и богатствами, поддерживающими моральное и политическое влияние их на народ, а преимущественно в Самогитии, были сильными пружинами мятежа. Общая масса литовского дворянства, не взирая на все побудительные внутренние и сильные действия внешних причин, при всей всегдашней душевной готовности возстать против нашего правительства, долго колебалось и все усилия бунтовщиков не были-бы в состоянии заставить оное принять деятельное участие в возмущении, ежели бы оплошность местного управления не дала им поводу мечтать о возможности yспехa. Решительно сказать можно, сколько самый опыт и последствия доказали, что все безсмысленное предприятие бунтовщиков не было поддержано духом фанатической любви к отечеству, которую они лишь везде выставляли в прокламациях, заимствованных из Царства Польского и дух мятежа распространился наиболее от непринятия первоначально должных мер, давших со временем возможность бунтовщикам, представить обывателям правительство наше безсильным. Поляк везде одинаков: легковерен и самонадеян в успехе и столько же низок и покорен при мерах решительных, но оные к сожалению в свое время предприняты не были и зло распространилось с неимоверною быстротою, увлекая за собою все сословия; главный же лица бунта старались оный поддерживать для личных выгод корысти и честолюбия. Оплошность и ошибочный меры местного начальства. Начальство при самом начале ошиблось в своих действиях, оно не постигло настоящих пружин бунта и не обратило внимания, что мятеж есть моральная зараза, к прекращению которой должно было действовать с большею осмотрительностью, соображаясь с разными его периодами, — что как искусному врачу надлежало правителю области со вниманием высматривать первые периоды болезни и прекращать оную благовременно мерами, строгими и решительными, очистив губернию от людей опасных и вредных, чем и могло быть все при самом начале остановлено; — когда же напротив того, время было упущено и моральная язва cия всею силою повсюду распространилось, то не следовало раздражать их мнений средствами сильными, а укрощать оную распоряжениями гражданского управления, делаемыми не из губернского города, но на месте, по мере вступления в оные войск, словом надлежало учреждать противодействующие временные управления в уездах, основанные на взаимной ответственности главных лиц в округе; и произвести контр-революцию в умах мерами благоразумной кротости, справедливости и снисхождения к увлеченным. Опыт доказал всю пользу такового распоряжения в Минской губернии и Самогитии, но по несчастию, правители Виленской губернии видели вещи иначе; не предусмотревши начала бунта и не приняв в свое время надлежащих мер строгости, они почли период сильного развития бунта за начало оного, и мерами строгими, без введения приличного управления в уездах, раздражали наиболее умы, предавая суду и заточению увлеченные жертвы. Таковые самоуправные меры усилили язву и свершаемый в продолжении нескольких месяцев переходы воинских отрядов в разных уездах Виленской губернии, без учреждения гражданского порядка и следовательно без пользы, умножили лишь самонадеянность бунтовщиков. Кто хотел со вниманием наблюдать за ходом умов, тог мог легко заметить еще с исхода ноября месяца 1830г., сколь явно все готовилось к мятежу; с января же и февраля, общий дух бунта столько был ощутителен, что надобно удивляться, отчего не было принято надлежащих против оного мер, особенно в крае, давно известном своею готовностью нарушить верноподданническую присягу к Августейшему престолу и начальство не обратило внимания, что главная обязанность его в столь критическое время состоит в приобретении морального верха над мнениями и обуздании оного своевременно благоразумным своим влиянием и немедленным отстранением лиц опасных. Народ везде одинаков, десятки лиц более умных, решительных, часто даже глупых, но богатых и имеющих значительный связи, управляют самовластно тысячами. В Польских губерниях необходимо было покорить сии лица влиянию правительства, которое столь легко прибрести всякому начальнику, знавши характер Поляков или наконец удалить своевременно непокорных и опасных и тогда бы конечно никогда не подумали или по крайней мере не могли бы Литвины возстать противу правительства. Снятые показания с мятежников обнаруживают, что в Литве и Минской губернии еще с января н февраля месяцев тайные агенты бунтовщиков были повсюду разосланы и явно безбоязненно во всех обществах и сословиях, приготовляли умы к мятежу и даже запасались оружием. Одни местные правители областей и губернии продолжали оставаться в неведении или по крайней мере, не предпринимали должных противу сего мер; большая же часть членов городских и земских полиций, составленных из туземцев, участвовали в оном или молчали; в Гродненской же и Минской губерниях трудно предполагать, чтобы сии приготовления к мятежу и начальникам губерний не были известны. Минская и Гродненская губернии, долгое время управляемые с неимоверною, как будто умышленною оплошностью губернаторами из туземцев, имеющих многочисленные родственные связи в крае, не уступали в готовности к мятежу самой столице Литвы. Самогития, край отдаленный и богатый, менее других, по моральному состоянию обывателей, способный к бунту, первый возстал противу законной власти. Сему способствовало, с одной стороны безпредельная власть тамошнего духовенства над всеми сословиями обывателей, а с другой — неосторожные распоряжения о рекрутском наборе и затруднительной доставке чрезмерной реквизиции в самую распутицу. Сии два обстоятельства, в особенности в Самогитии, дали возможность злонамеренным обратить на свою сторону простой народ, далекий и вовсе неспособный к мятежу. Многочисленное сословие шляхты и преимущественно те из них, которые получили некоторый оттенок образования в гнездище литовского вольнодумства и занимающие места экономов, управителей и комисаров у самогитских и литовских владельцев, были первым орудием. Состав внутреннего управления из туземцев способствовал мятежу. Прочие узды Виленской губернии постепенно последовали тому же примеру и смежные Минской. Действия возмутителей были везде одинаковы: малозначительные шайки молодежи с несколькими десятками вооруженной шляхты и дворовых людей с содействием большей части членов земской полиции и предводителей дворянства воспользовавшись выводом войск из того края, обезоруживали внутреннюю стражу, составленную из туземцев и приготовленную к тому своим составом, а потому, первое правильное вооружение, снабжение порохом и воинскими снарядами получали бунтовщики от безоруженных инвалидных команд. Правители губерний и областей, не наблюдавшие духа обывателей и не предпринимавшие своевременно никаких мер предупредительных, могущих спасти тысячи несчастных жертв, узнавали о мятеже, когда уже правительственный власти в уездах были разрушены и притом дух мятежа объял уже все власти и чины в губернии, составленные также преимущественно из туземцев, так что меры правителей губерний противу бунта принимаемые, были уже позднии и часто ослаблены коварными исполнителями и предварительно известные бунтовщикам; и при том нужна уже была военная сила к возстановлению порядка, которой в то время в некоторых уездах вовсе не было; а потому несколько буйных голов легко распространяли заразу в уездах и скоро увлекли за собою и более благоразумных, старавшихся сначала удалиться от них, видя безсмысленность замыслов. Главные элементы мятежа. Из всех подученных сведений, первым элементом мятежа было духовенство, подстрекаемое агентами тайных обществ в Варшаве и Литве существующих. Женщины по чрезмерному влиянию своему были орудием к воспламенению сих мечтательных чувств, и молодежь, возлелеенная в гнездище литовского вольнодумства, были деятельными исполнителями и явными распространителями язвы. Шляхта, класс народа не оседлого, буйного и развратного, всегда готового ко всем безпорядкам, послужила первым основанием к образованию воинской силы бунтовщиков. Крестьяне же, сословие более страдательное, нежели действительное, обольщенное бунтовщиками и принужденные своими помещиками постепенно наполняли и расходились из рядов мятежников. К удержанию сих последних в своих толпищах, бунтовщики пользуясь их простолюдимостию, обещали свободу и разные льготы в повинностях. Сила мятежников состояла в приличном, устроенном ими гражданском управлении. Bсе сии собранные толпища мятежников не могли бы с толиким успехом достигнуть до цели своей, если бы бунтовщики, пользуясь совершенным безначалием в управлении областей, не образовали своевременные правительства в уездах на основании прочном, способном к скорым действиям и могущем даже служить примером для внутреннего управления сим краем. Учреждением такового внутреннего управления все обыватели, при общей готовности, более или менее были вынуждены к содействию и можно решительно сказать, что никакие повеления бунтовщиков не оставались неисполненными; обмундирование, вооружение, продовольствие, высылка ратников (так называемых кантонистов) все производилось безостановочно и без замедления. Местные правители ошибочно действовали к усмирению бунта без учреждения соответственого управления в уездах. К удивлению наши правители областей и военные начальники, с многочисленными силами с апреля месяца проходившие в разных направлениях Литву для истребления мятежников, не обратили внимание, что сила бунтовщиков состояла в устройстве гражданском и что необходимо было, по мере движения войск, разрушать управления их и учреждать соответственные временные правительства, поддержанные военной силою, отнюдь не раздражая мнений, не разсудительным самоуправством; тогда бы все изменилось, — возложенная ответственность на правительственный лица, в уездах на духовенство и самих помещиков произвела бы гораздо более действий, нежели все, впоследствии времени обнародованные милостивые меры, относящиеся вообще ко всему краю и могущие лишь быть полезными при хорошем гражданском управлении. Неприятие выше сего сказанных гражданских мер к укрощению бунта и неуместные уже поздние меры строгости были причиною, что многочисленные отряды, посланные в Литву, не только что не принесли никакой пользы, но следуя за толпами мятежников, уступавших силе повсюду вновь соединявшихся, возродили в них вящщее самонадеяние: между тем, от несуществования системы в управлении, военные начальники забирали под стражу по произволу своему без надлежащего разбора виновности многих лиц, отсылали невинных и виноватых к главному гражданскому управлению, которое наполняло губернские города множеством арестантов и не имея там никакой системы в действиях, не составив никакого плана в изысканиях виновности лиц и категорий, на которые бы должно было оных разделить, без всякой пользы, лишь к единому ожесточению, томило их многие месяцы к заточении. Вредное действие следственных коммисий, в губернских городах устроенных и не существование системы в обнаружении виновности. Наконец учрежденный в городах губернских особые следственные коммисии, действующие и ныне отдельно, тогда как мятеж в Царстве Польском во всей Литве и вообще во всех губерниях от Полыни возвращенных, имел и имеет еще между собою неразрывную связь, служили и служат лишь к вящщему безпорядку и будучи составлены из секретарей и из чиновников, имеющих связи в теx губерниях, хотя и под мнимым председательством военных и гражданских губернаторов которые, по затруднительности нынешних обстоятельств, не имеют времени заняться формальностью таковых изысканий, умножают только случаи несправедливости, лицеприятия и вселяют презрение к нашему правительству, наполняя губернские города просителями и просительницами, которые часто с довольною удачею прелестями своими, деньгами и разными иными средствами склоняют к несправедливому снисхождению. Я весьма далек от той мысли, чтобы теперь меры снисхождения относительно увлеченных были вредны, напротив того полагаю оные необходимыми, но тем не менее в сем случае еще более нужна справедливость, ибо выпущенный преступник по ходатайству женщин, богатству и связям, когда увлеченные и невинные томятся еще в заточении и не имеют скорой надежды к освобождению, производит ничем неизгладимый ропот и вред и общем мнении, которое должно стараться сколько возможно смирить справедливостью разбора винности каждого. Для успокоения края и поддержания достоинства правительства необходимо на счет сей принять самые решительные и строгие меры. По мнению моему, комиссии не должны бы вовсе существовать в губернских городах и вместо оных необходимо определить разные категории винности, по предварительным изысканиям, сделанным на месте, в уездах самим начальником губернии; лица же неблагонамеренные и опасные, таковым образом обнаруженные, отправлять во внутрь Империи, где б можно было если угодно будет высшему правительству, составить особую центральную коммисию, которая обнаружила бы винность каждого, а между тем, люди опасные были бы удалены, все лицеприятные ходатайства устранены по крайней мере в том крае и желаемое моральное действие на умы произведено уже одним сим отдалением замешанных лиц в мятеже; здесь несправедливости нельзя бы ожидать, ибо сей разбор зависел бы от личных действий начальников, губерний, которые могли бы быть подкреплены письменными подтверждениями на месте благомыслящей части обывателей; увлеченных же можно бы отдавать на поручительства; сие не могло бы подвергнуться ни малейшему затруднению, ибо по мнению моему, начальник губерний обязан сам ввести в уездах гражданский порядок и следовательно в несколько дней бывши сам в уездах, мог бы судить о винности лишь посредством расспросов на месте, гораздо с большею основательностью, нежели чрез формальность следственных коммисий, впрочем как правительство имеет в виду, не карание за преступление, но предупреждение на будущее время возобновления таковых же произшествий, то домашние обстоятельства и жизнь каждого участвовавшего деятельно в мятеже может лучше всего обнаружить побудительный причины участия его в бунте и дать настоящую идею правителю губернии о степени должного опасения и можно ли надеяться на будущее исправление. При таковых разведываниях обнаружатся и такие особы, которые по наружности не принимали будто бы участия в мятеже, но тайно были вреднее правительству, нежели несчастный легкомысленные жертвы их тайных кромол. Вредное применение высочайшего указа 4-го июня. Дозволенная выдача свидетельств отдельным военным начальникам в раскаянии мятежников, без надлежащих местных розысканий и распоряжений, есть также отрасль гнусной промышленности и следствия обеих сих учреждений; есть уничтожение справедливости, закрытие винности, обращение презрения на правительство наше и не обнаружение того малого числа виновных, которые будучи тайным орудием зла были причиною толиких бедствий и несчастных жертв и впредь могут быть опасными для общего спокойствия. Благодетельные намерения Великого Государя, чрез ошибочные применения на месте, теряют всю силу и пользу свою: предшествовавшие ошибки не служат уроком для будущего и цепь бедствий, постигших несчастный край сей от кромол малого числа злонамеренных, допущенных долговременною безпечностью и непредусмотрительностью местных управлений, стоющих толиких пожертвований и крови, могут легко возобновиться еще с большим успехом для мятежников, ежели тотчас не будут приняты должные меры к систематическому водворению справедливого порядка и внутреннего устройства в губерниях от Полыни возвращенных. Прибытие мятежника Гелгуда послужило к уничтожению мятежа в Литве. Мнимая теперь наружная тишина в сих губерниях нисколько не должна успокоивать правительство; ибо корень зла везде существует и тишина сия есть моральное утомление после продолжительной гибельной язвы, объявшей весь политический состав и все сословия обывателей от Польши возвращенных губерний; нравственная зараза сия слишком глубоко вкоренилась и развратила понятия обывателей, чтобы можно было оставаться покойным, теперь необходимо для прочного успокоения края употребить решительные меры благоразумной осторожности и предприимчивого управления. Обратившись к прошедшим событиям легко можно убедиться, что причины, произведшие мнимую сию тишину в Литве были случайные, нисколько не истребившие начала зла и что несчастный край сей долго бы еще оставался позорищем толико бедственных произшествий, если бы Провидению Всевышнего не благоугодно было обратить в пользу нашу случая, который по первому взгляду предвещал способы к усилению мятежей. Вторжение Гелгуда с значительными силами регулярных мятежных войск положило конец всем бунтам в Литве. Литовские и самогитские бунтовщики давно призывали к себе регулярные войска из Царства Польского и опытного начальника, обещавшие ему до 70,000 разного рода повстанцев; с торжеством узнавши о вторжении мятежника Гелгуда в пределы Литвы, вместе с переходом его чрез Неман, нестройные толпища бунтовщиков, разсеянные по всем местностям и дотоле поддерживавшие силы свои средствами каждого уезда и столь долгое время противостоящие всем нашим усилиям раздробительной войною и уничтожением всех наших сообщений, поспешно устремились к присоединению к новому своему вождю в конец области и с тем вместе очистили всю восточную часть Виленской губернии, лишал себя ежедневно сею грубою ошибкою участников, которые убегали, не желая удаляться от домов своих. Таким образом мятежник Гелгуд вместо обещанных 70,000, едва сосредоточив 20,000 всякого сброда повстанцев, наполнил ими ряды свои, которые потому только считались регулярными, что получили некоторое обмундирование, а между тем из остатка оных начал формировать новые полки. Неудачный для него бой под Вильною лишил его большей части новобранцев, которые от первых пушечных выстрелов покинув оружие, во множестве возвратились домой. Гелгуд старался объявлением поголовного возстания во всей Самогитии от 15 до 60 лет, умножить силу свою и сам направил туда скорое бегство, но все было тщетно; моральный удар был уже нанесен, литовское дворянство всегда легкомысленное, обманувшись в надеждах своих от первого сего поражения начало уже терять дух. Прибытие резервной армии под начальством графа Истра Александровича Толстого довершило остальное. Предпринятый его сиятельством план действий, с успехом в политическом смысле совершенный, не дозволяя мятежникам раздробиться, и наконец изгнание Гелгуда уничтожило и весь мятеж в Литве, который с таковым же легкомыслием начался и кончился, то есть без настоящих причин; ибо без всякого сомнения, если бы в народе польском существовал хотя несколько дух фанатизма и бунтовщики имели бы начальников более способных, словом если бы народ сей имел более духа, энергии и основательной предприимчивости, конечно образовавшееся мятежи в Литве могли бы еще весьма долго и упорно продолжаться, в особенности пользуясь удобною местностью.
Ять: О причинах допущения мятежей Гродненской губернии, изложенных в особой записке. Bсe те же причины, которые изложены относительно Виленской губернии, были поводом допущения явно делаемых приготовлений к бунту во многих уездах Минской и Гродненской, и ежели в сих губерниях не могли образоваться с такою силою мятежи, то единственно, местность сих областей на безпрестанном проходе войск и прибытие резервной армии удержало от сего. Касательно же Гродненской губернии прилагается здесь особая записка. Тайные кромолы мятежников, преусиленные успехи их разсказами обывателей и непонятною робостию военных и гражданских правителей были причиною, что и в самых белорусских губерниях, мнение обывателей явным образом предвещали мятеж. О необходимости коренного преобразования во внутреннем управлении губерний от Польши возвращенных. Я не вхожу в подробное описание всех действий мятежников, тайных связей их и многих их сообщников, разсеянных на огромном пространстве от Польши возвращенных губерний, достаточно уже обнаруженных подлинными актами и действами, ибо цель сего моего писания клонится лишь к тому, чтобы обнаружить пред правительством, что произшедший мятеж наиболее распространился от общих недостатков правительственных мер, по сим областям, многолетней безпечности и непредусмотрительности местных правителей и ошибочного состава внутреннего управления сими губерниями, которое как опыт доказал, почти вовсе не существовало в продолжении многих лет или составлялось из таких элементов, как в главном управлении губерний, так и во внутреннем политическом, которые еще более способствовали бунтовщикам к исполнению их преступных намерений. Следуя в продолжение более трех месяцев за ходом всех сих мятежей и будучи случаем поставлен узнавать даже все тайные кромолы их, я бы не решился с такою откровенностью излагать все сии обстоятельства, если бы несчастные события не убедили, что весь край от Польши возвращенный и наружно усмиренный готов, при первом благоприятном случае, поднять вновь оружие против благодетельного государя, что местное управление, невзирая на все бедственные уроки, не имея настоящей системы действий, не приемлют по ныне надлежащих мер к предупреждению зла и ежели, где оные местными правителями и приемлются, то от недостатка общей системы в главном управлении сими областями, бсзпрестанно встречаются противоречащие распоряжения, возрождающие безпорядок и дающие возможность злонамеренным, остающимся на свободе с успехом возобновлять при удобном случае свои кромолы. Губернии от Польши возвращенные обратили уже благодетельное внимание Государя Императора, опыт настоящих событий еще более подтверждает совершенную необходимость коренного их преобразования во всех тех началах, которые доселе упрочивали их отчуждение от России. Я знаю, что на сей предмет могут быть различные мнения, и люди, не знавшие достаточно политического и морального положения сих областей, могут полагать, что не должно касаться теперь сего предмета, могущего будто бы возродить новые безпокойсгва. Но кто захочет вникнуть с должною утонченностью во все произшедшие события, тот извлечет на неоспоримых доказательствах основанную истину, что одни утешительные меры, при благоразумном применении, могут упрочить моральное и политическое присоединение края сего к России, что теперь настало настоящее время к сему преобразованию, ибо причин для сего слишком много, все обыватели сих губерний более или менее, словом пли делом, нарушили присягу свою. Умы утомлены и поражены разрушением их замыслов и всякая решительная мера в отношении сего края принятая, будет почтена справедливою. Но для сего необходимо предварительно образовать соответственное строгое полицейское управление — в губерниях и поручить главное управление оных особым наместникам, облеченным доверием Государя Императора и опытных в способностях, нравственных качествах и знающих с должною точностию местность и свойства обывателей. Прообразование сего не должно делать всенародно опубликованными распоряжениями, но особыми повелениями на имя наместников даваемых, о удобстве же и успехе применения доносить также не общим порядком по министерствам (раздробительность коих в сих случаях совершенно вредна), но в соответственные руки благодетельного государя, обьемлющего все отрасли управления сих областей; ибо распоряжения касательно преобразования края сего должны зависеть от совокупного деятельного содействия всех отраслей управления - и потому собственно от лица Государя Императора, в противном случае никакого успеха ожидать нельзя (с.504-519). Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_467.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_468.htm
Ять: Глава VII…записка императору Николаю об улучшении местных административных и судебных учреждений и истребления в них взяточничества …По своему нравственному складу Муравьев не мог оставаться в бездействии. Перебирая свои старые бумаги и записки, набросанные им во время многолетнего пребывания своего в Смоленской деревне, он решился воспользоваться множеством любопытных заметок об устройстве и необыкновенных злоупотреблениях тогдашних гражданских управлений, с которыми довелось ему находиться в частых сношениях, начиная со времени неурожая 1820 года. Из этих-то отрывочных заметок Муравьев задумал на досуге составить нечто целое и, в течение лета и осени 1826 года, занялся приведением их в порядок. — Плодом этих занятий было составление записки об улучшении местных административных и судебных учреждений и истребления в них взяточничества. Записку эту Муравьев представил Государю при своем письме от 20 января 1827 года. В письме своем, написанном по-французски, Муравьев говорит, «был вынужден, лет семь тому назад, вследствие своей раны оставить военное поприще и поселиться в отдаленной от столицы провинции, я старался употребить с пользою свободное время, подготовляя себя к ознакомлению с гражданскою службою, единственной, — в которой я мог бы еще надеяться служить моему Государю. Уединение доставило мне необходимый досуг для изучения существующего у нас устройства внутреннего административного управления, печальных злоупотреблений повсюду совершаемых, уничтожения или искажения самых полезных установлений, наконец, гибельного влияния такого порядка вещей на общественную нравственность. При виде этого печального зрелища, у меня всегда надрывалось сердце от невозможности быть полезным своим существованием на гражданском поприще, почему и должен был ограничиться наблюдением и записыванием своих замечаний об этом источнике зла, подтачивающего наши нравы и породившие почти всеобщую страсть к лихоимству и продажности. Может быть, Государь, я и ошибаюсь в своих замечаниях о предмете столь великой важности, но осмеливаюсь представить Вашему Величеству свои размышления, будучи убежден в великодушии и снисходительности, с которыми Вы примете всякое чувство честное и искреннее, внушенное верноподданному естественною привязанностью к своему Государю и желанием споспешествовать своими слабыми силами всеобщему благу». Далее Муравьев говорит, «что представляемая им краткая записка составляет извлечение из большого собрания наблюдений, что если основная мысль этой записки удостоится внимания, то он может представить другую, болеeподробную, подкрепленную примерами, извлеченными из опыта, равно как и практическими указаниями для исправления зла. — В заключении своем Муравьев поясняет, что в этом труде он говорить вообще, не указывая на неправильный действия отдельных лиц, ибо имеет в виду не намерение вредить кому либо, а найти лекарство для исправления зла, заразившего наши административные и судебные учреждения.» На сохранившейся с этой записки копии помечено собственною рукою Муравьева: «подана Государю Императору 20 генваря 1827 года. Карандашом сделанные отметки суть места, Государем замеченные, при отсылке сей бумаги графу Кочубею, с которой сияесть копия. 31-го Января того же года, при представлении Государь Император лично изволил меня благодарить.» Чтобы дать понятие об откровенности, с которою Муравьев относился к неудовлетворительности тогдашнего порядка вещей, мы приведем здесь некоторые отрывки из представленных им тогда записок, обратившиена себя внимание императора Николая 1-го. «Ни в котором сословии, говорит Муравьев, ни в частном, ни в общем воспитании, страсть к лихоимству не внушается, кроме довольно многочисленного разряда бедных дворян и разночинцев, отдающих обыкновенно детей своих в самые юные годы на обучение, т.е. на разврат в правительственные места; что там несчастные юноши сиибез всякого надзора и в нищете научаясь безсмысленному писанию, вместе с тем приобретают совершенные познания всей промышленности торга служебного; научаются безстыдно брать взятки и познав весь смысл и теорию губернской гражданской службы, состоящей по большой части лишь в очищении бумаг, в явном лицеприятии и лихоимстве, мнимым порядком закона прикрытыми, со временем занимают места столоначальников, секретарей всех палат, и даже письмоводителей у самих губернаторов; тут они по своему произволу решают дела и еще более утверждают постыдную сию систему лихоимства, извлекая свои частные выгоды и поощряя ненаказанностью своею других на подобные деяния. — В сих-то людях (заключается) разсадник большей части чиновников гражданской губернской службы, школа, в которой образуются наши законоведы, которые часто под скромным именем секретарей управляют целыми губерниями и областями; можно ли ожидать от такого образования иных плодов и от подобных чиновников правды и правосудия». Об университетских профессорах Муравьев сообщает следующие замечания: «обратите вниманиена многиенаши университеты и вы увидите профессоров, читающих, под предлогом высших наук, самые элементарные части оных, приличные гимназиям; в преподавание не найдете ни постепенности, ни методы; профессор преподает ту азбуку, которую затвердил тому тридцать лет; наука двинулась вперед, а он остался при старом и сделался совершенно ей чуждым. У нас профессора не имеют надобности заниматься науками и следовать за их успехами; они ищут чинов; ничто другое не подстрекает их честолюбия и любви к науке они не имеют. — Между тем спокойная, ленивая и безполезная жизнь их доставляете им чины и они любимы начальниками за смиренномудрие, а на успехи их преподавания никто не обращает внимания. Устройте, чтобы профессора обязаны были издавать ежегодно в свет свои лекции и вы увидите, что большая половина оных столько уже чужды наукам, что не в состоянии будут сего исполнить. - У нас наука среди великолепных зданий, для нее сооруженных, при множестве служителей, поставленных для прославления и распространения благодетельного света ее, есть настоящая сирота. Прислужники ее носят лишь наружную примету — мундир почтенного звания своего: они нисколько не преданы ей, а под предлогом мнимого усердия ищут лишь величия светского, а не смиренной славы, приличной служителям наук, — вот причина, почему науки чужды еще нашему отечеству; они там водворяются и пускают корни свои, где им душою преданы и служат из фанатической к ним любви.» Совершенно новая в то время мысль устройства в наших городах ремесленных училищ выражается им следующими образом: «желательно, чтобы кроме существующих уже учебных заведений, были еще в некоторых городах, особенно в столицах устроены народные училища, имеющие предметом не одну теорию наук, но самое простое применение оных к искуствам и ремеслам; известно, что большое преимущество английских мастеровых над мастеровыми прочих государств происходит не столико от врожденного искуства рук, как от теоретико-практического образования, которая у нас в сем классе совершенно нет, и потому сродная склонность русских к переимчивости и удивительные могущие быть успехи в изделиях, — в невежестве мастеровых наших имеют ужасную и необоримую преграду. — Все довольно совершенные изделия делаемые в России, производятся же русскими под смотрением иностранных подмастерьев. Придайте нашим мастеровым поверхностные сведения сих иностранцев и увидите искуства водворенные у нас прочно, и сами без толчков иноземных возрастающие». Для устройства многочисленного класса бедных дворян Муравьев предлагает устроить в губернских городах училища на самом умеренном казенном содержании, с тем, чтобы можно было в них, каждому, смотря по способностями получить удовлетворительный сведения для поступления в военную службу, дня законоведения и стряпческого производства дел, для хозяйства и даже для теоретического и практического занятия ремеслами и художествами. По поводу последнего предложения Муравьев замечает: «сие последнее может показаться странным; но ежели обратить внимание на сей многочисленный класс бедных дворян, не имеющих средства к существованию, то, конечно, увидим необходимость его образовать и занять чем либо полезным для государства, хотя бы и ремеслами. Я думаю, что столь многочисленное сословие праздных людей, в теперешнем положении, весьма для государства пагубно и, кроме того, каждый бедный дворянин сам тяготится своим праздненством и невежеством. В некоторых губерниях, особенно пограничных к древним польским пределам, есть еще особенный разряд бедных дворян, живущих целыми деревнями в виде однодворцев; они сами обрабатывают свою землю, которой весьма мало имеют, и по свойственной им лени, невежеству, распутству, нищете и гордости, приобретаемых от своих привилегий, поставляют за стыд заниматься каким либо ремеслом, а потому обыкновенно питаются мирским подаянием, которое снискивают в соседственных губерниях, и в побродяжестве своем стыда не полагают; другие же предаются грабежу и разбою — впрочем можно ли от них ожидать иной жизни (Муравьев говорить здесь о шляхте, многочисленном сословии, доставшемся нам по наследству от бывшего Польского государства)». Разсматривая образование юношества в частных пансионах, Муравьев по этому поводу делает следующие замечания: «так как воспитание юношества по существу своему и важности в государственном отношении не может бить отраслью промышленности и предметом денежного барыша, то весьма бы полезно было отнять сей торг у иностранцев и даже у русских, пансионами своими к сей цели стремящихся…необходимо немедленно подчинить сии вольные, теперь существующие пансионы, предоставленные мнимому присмотру университетов и потому, совершенному произволу промышленников, устроителей их, иной строжайшей ответственности и постоянным правилам, дабы тем отвратить источник разврата ими часто вселяемый, в сердца воспитанников. Необходимо также остановить промышленность иноземцев, неизвестной нравственности, часто с купленными аттестатами скитающихся по государству, которые по слепоте родителей и для мнимой надобности правильного выговора иностранных языков, приемлются в гувернеры или наставники к российскому юношеству; от них весьма часто кроме разврата нравственности и безполезной траты времени для юношей не бывает иных плодов. — В замену же сих наставников побродяг учредить приличные заведения, в которых бы истинные образователи юношества могли составиться». К канцелярской тайне Муравьев отнесся весьма неблагоприятно и даже выставляет ее источником постоянных злоупотреблений. «Соблюдаемая тайна, говорить он, во всех делах судных и следственных, не подвергая действия чиновников благодетельному суждению мнения общего, делает неизвестными их нравственные достоинства и отьемля у хороших чиновников приятную для них молву их соотечественников, сохраняет втайне постыдные действия чиновников неблагонамеренных. — От сего последствием необходимая порча нравственности служащих, самоуправства, лицеприятия и многие злоупотребления. Где тайна, там всегда удобно возродиться злу, особенно когда постановления сему способствуют. — Допущением тайного производства дел правительство усыпляя мнениеобщее и отнимая соревнование и стремление к пользе, само лишает себя возможности судить о достойных чиновниках, ибо не будучи вспомоществуемо мнением общим, совершенно, так сказать, отвлекает себя от государства. По сей причине правительство теперь по большой части судит о людях не по истинным их нравственным и умственным достоинствам, а по исправности бумажного порядка, которым всегда удобно прикрываются все злоупотребления; а потому назначение в губернаторы, вице-губернаторы, председатели палат и к прочим губернским должностям делается лишь но разсмотрению чинов и искательству.» Жалуясь на безпрестанные выступления из законных границ власти, генерал-губернаторов, губернаторов и приближенных в ним чиновников, Муравьев говорит: «когда в губернии существует самоуправство, тогда мнение судей не свободно и исполнительная власть, смешиваясь с судебною, отъемлет у подсудимого, не имеющего покровителей, все способы к оправданию, и обратно, иногда виновного освобождает от преследованиязакона. Подобные примеры, довольно часто у нас встречавшиеся, породили необходимость снискивать не правосудия, а всеми возможными и угодными для судей способами их доброжелательства; от чего утвердилось неуважение к судьям и закону, развратилось мнение народное и утвердилась несчастная истина, что с деньгами будешь всегда прав». Говоря об укоренившемся в гражданском ведомстве взяточничестве и необходимости принятия против него сильных мер, Муравьев замечает: «никакие строгие, но справедливый меры не страшны для народа, они гибельны для законопреступников, но приятны массе людей, сохранивших добрые правила и желающих блага общего.» Не менее также любопытно мнение Муравьева о неудовлетворительности общих постановлений, особенно по финансовой части, и необходимости предварительно издавать их в виде опыта: «кроме сказанных причин зла, встречаются еще многие весьма важные, в числе которых я поставляю обнародование иногда постановлений, которые по теории могут быть весьма хорошими, но в приложениях, особенно в России, часто не возможны и даже гибельны. Постановления,изданные в Дрездене, могут примениться ко всем частям сего малого королевства: но в России,где столько разнообразных царств и областей, где выгоды одних часто противоположны выгодам других, общие постановления существовать не могут, и потому как скоро таковые издаются, то почти всегда в неудобностях своих не выполняются и порождают ужаснейшее зло, презрение велений правительства и мздоимство со стороны мнимых исполнителей оного. Примером тому может служить гильдейское положение, казенная продажа вина, паспорты на тридцати верстное разстояние и проч., которых постановлений несчастные последствия я сам быль свидетелем. Мне кажется необходимым для предупреждения подобных бедствий, чтобы таковые общие постановления, особенно финансовый, влияющие столько на благосостояние народа, прежде настоящего утверждения, первый год приводились бы в действиес обязанностью известным властям в губерниях присылать о неудобствах их свои замечания; ибо, мне кажется, не возможно требовать от министров толикого знания всех подробностей государства, столь многообразного, чтобы сделать постановления безошибочные для всех частей оного». При всей отрывочности и безсвязности сделанных нами извлечений из записок Муравьева, можно однако же видеть, что летаргическое состояние главнейших отраслей тогдашнего внутреннего управления было не столько продуктом воображения или прихотливой критики Муравьева, сколько печальною действительностью, засвидетельствованною впоследствии и другими лицами, имевшими возможность ближе наблюдать за общим ходом дел того времени. Кроме верного изображения недостатков нашей гражданственности, записка Муравьева, не взирая на многие несовершенства, представляет еще любопытные черти для характеристики ее составителя. В авторе ее видна спокойная наблюдательность, практический ум и замечательная зрелость взглядов на самые важные вопросы внутренней политики и управления, вопросы и поныне смутно представлявшееся большинству так-называемого нашего образованного общества. В описываемое же нами время общество не столько занималось изучением бытовых особенностей нашего народа, сколько вопросами высшей политики, почерпая основу для своих убеждений не из явлений действительной жизни, а из макулатурных произведений заграничной печати. От такого несовершенного приемапреобразователей могли произойти одни только реформы, но не улучшения, и вместо ожидаемой пользы для общества получались лишь административный новизны, нередко превращавшие сносный порядок вещей в совершенно неудобный для практической жизни. К чести Муравьева должно сказать, что представленные им замечания целиком взяты из действительности; даже самая резкость их отчасти свидетельствует о свежем, не потерпевшем еще транзитного пути, происхождения. Рядом с больными местами нашей гражданственности он указывает и на простейшие, домашние средства для их исправления. Без сомнения некоторый из предлагаемых им средств, как например, о привлечении детей бедных дворян к изучениюремесл, очень трудны и едва-ли возможны для осуществления, но самая мысль учреждения во всех городах ремесленных училищ, конечно, могла быть высказана только таким лицом, которому хорошо известны истинные потребности своего отечества. К тому же, предлагаемые Муравьевым училища если непригодны были для низших слоев дворянства, вследствие сословных предрассудков, то для реального или технического образования прочих сословий подобные ремесленные школы безспорно были бы истинным благодеянием. Повторяем, что при оценке внутреннего достоинства представленных тогда Муравьевым заметок о потребностях нашего общества необходимо иметь в виду, что если некоторые из предположений его и не были приведены в исполнение, то это обстоятельство нисколько не уменьшает очевидного их практического достоинства. Недостатки общества или управления не могут быть внезапно устраняемы. Время их создало, время должно постепенно и изгладить их. Впрочем, мы и не думали придавать заметкам Муравьева значение широкой программы для государственного преобразования. Для нас, особенно в настоящую минуту, записки его несравненно важнее и любопытнее, как верная, хотя в некоторых случаях и резкая картина того положения административных и судебных учреждений, в каком их застал император Николай Павлович при восшествии своем на престол. Конечно, эта яркая картина одних недостатков государственного домостроительства той эпохи представляет мало утешительного, но очень может быть, что впечатление, произведенное этой картиной на молодого и энергического государя, принесло свою долю пользы и хотя отчасти споспешествовало совершенно в последующее тридцатилетие неоспоримых успехов нашей гражданственности и таких громадных законодательных сооружений, как Свод и Полное Собрание Законов. Выраженные Муравьевым в своих записках взгляды на тогдашнюю учебную часть не ограничились одними только университетами; они коснулись и воспитания в частных учебных заведениях, сделавшихся предметом самых недостойных спекуляций. Выше мы уже высказали свое мнение о замечании Муравьева относительно важности для народного образования предложенных им ремесленных училищ, — замечании нисколько не утратившем своей свежести, даже и в настоящую минуту. Будущий историк судебных учреждений в России, конечно, поспешит записать подмеченный Муравьевым обычай, ныне уже исчезнувший, но в то время повсеместно существовавший в приказном сословии отдавать детей своих для обучения судебному письмоводству и законам в местные суды. Конечно, такой способ юридического образования мог изредка доставлять дельцов для отдельных частей обширной правительственной машины, но вообще порождал массу приказных рутинеров, почти столь же недобросовестных, сколько незнакомых с духом целого законодательства своей страны. Можно затем представить себе, сколько происходило в то время неправд и злоупотреблений от недостатка правительственного сборника законов и каких либо школ для образования русских правоведов. Судя по отметкам государя, желавшего прежде всего узнать истинное положение разных частей управления, эта сторона записок Муравьева преимущественно и обратила на себя его внимание. Необыкновенно смелое и прямодушное изложение темных сторон нашего гражданского строя не только не возбудило неудовольствия со стороны императора Николая, но, напротив, записка была принята со вниманием и даже с признательностью, о которой, как мы упомянули выше, Муравьев отметил на своем черновом письме к государю. Последнее обстоятельство было весьма добрым знаком и подавало надежду Муравьеву выпутатьсл наконец из того неопределенного положения, в которое поставили его неблагоприятные обстоятельства. Впоследствии граф Кочубей потребовал от Муравьева доставления дополнительных сведений некоторым местам записки, почему Муравьев и представил в первых числах марта другую записку, не менее интересную. Кроме этих двух, около того же времени, были им представлены еще две записки, но какая судьба постигла их, нам неизвестно. Из вышеупомянутых четырех записок, первая и вторая помещены нами в Приложениях V и VI. Записка составленная Муравьевыми об уничтожении в присутственных местах взяточничества Дмитрий Андреевич Кропотов (1817-1875). Жизнь графа М.Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биографический очерк, составленный Д.А. Кропотовым. Санкт-Петербург: в типографии В. Безобразова и комп., 1874 http://dlib.rsl.ru/01003604069 http://www.knigafund.ru/books/8511/read#page63 Дед-Дуб-Сноп наш http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_469.htm http://kirsoft.com.ru/skb13/KSNews_466.htm
Ять: Представляем вашему вниманию один из важнейших документов - «Воспоминания М.Н. Муравьева о восстании 1863-1864гг.», надиктованные Михаилом Муравьевым в 1866 году незадолго до его смерти и многие годы, ходившие в списках. В 1882-1883гг. они были опубликованы в нескольких номерах журнала «Русская старина». Этот журнал был самым известным в дореволюционной России периодическим историческим изданием, основанным в 1870 году М.И. Семевским, выходившим до 1918 года и внесшим огромный вклад в развитие русской историографии и культуры. Номера журнала объединялись по 3-4 выпуска в одном томе. И, например, первая и вторая главы записок графа Муравьева, изданных в ноябрьском и декабрьском выпусках «Русской старины» за 1882 год, вошли в 36 том, а третья и четвертая главы с приложениями к ним, напечатанные в 1-6 номерах за 1883 год, вошли в 37 том. С приходом к власти большевиков и в ходе «культурной революции» по всей стране было проведено методическое уничтожение дореволюционных книг, и на сегодня, даже в Российских библиотеках не сохранилось ни одного полного издания «Русской старины». Полный комплект журнала был впервые переиздан в 2008 году в Санкт-Петербурге силами издательства «Альфарет» в дорогом подарочном формате и тиражом всего 100 экземпляров. Журнал по прежнему остается недоступным широкому кругу, кроме как в отсканированных неполных версиях плохого качества в различных файлообменниках и электронных библиотеках. Что касается записок графа Михаила Николаевича Муравьева, то в 2008 году они вышли отдельной книгой в издательстве «Пашков дом» небольшим тиражом в тысячу экземпляров и в продаже ее давно уже нет. Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь» http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html В январе 1863г. в Царстве Польском вспыхнуло вооруженное восстание, которое начало распространяться на территорию Литвы и Белоруссии, затронув, прежде всего, Гродненскую и Ковенскую губернии. Центральное руководство восстанием осуществляло подпольное польское «правительство», которое находилось в Варшаве. В Литве и Белоруссии руководил восстанием исполнительный отдел, управляющий провинциями Литвы, который подчинялся подпольному польскому «правительству». Руководители восстания рассчитывали добиться успеха с помощью иностранной военной интервенции в Россию западноевропейских государств и, прежде всего, Англии и Франции. Внутри империи ставка делалась на приверженцев Римско-католической церкви - помещиков, шляхту, чиновников и разночинцев. Предусматривалось также разжигание крестьянских мятежей в Царстве Польском, Западном крае, включая и центральную Россию. Таким образом, обретение государственной независимости второй Речи Посполитой должно было осуществиться в результате разрушения Российского государства. Общей целью повстанцев было отторжение Литвы, Белоруссии и части Малороссии от Российской империи и включение этих земель в состав независимого Польского государства в границах 1772г. Для подавления польского восстания в Литве и Белоруссии в мае 1863г. император Александр II назначил М.Н. Муравьева. (Пребывал в должности виленского генерал-губернатора с 1863-1865 гг.). Свою управленческую деятельность Виленский генерал-губернатор начал с организации эффективной системы мер по борьбе с вооруженными выступлениями польской шляхты и уничтожению краевой подпольной организации. Не менее важной по своему общественно-политическому значению для жизни населения края была борьба с повстанческим террором, направленным на устрашение мирных жителей, сохранявших верность российской монархии. Твердое руководство М.Н. Муравьева войсками и администрацией позволило в короткий срок покончить с жестокими убийствами мирных жителей, грабежами, насилиями и бесчинствами, которые сопровождали вооруженные действия польских повстанцев. К концу 1863г. Северо-Западный край был «совершенно усмирен». Получив разрешение государя императора Александра II на продолжение своей деятельности в качестве генерал-губернатора Северо-Западного края, М.Н. Муравьев активно приступил к решению вопросов реформирования практически всех сторон административной и общественной жизни региона. Таким образом, «с декабря 1863г. в Северо-Западном крае начинается совершенно новый период управления Михаила Николаевича, период внутреннего спокойного преобразования края». Всего лишь два года Михаил Николаевич Муравьев управлял обширным Северо-Западным краем, но это короткое правление превратило регионального администратора обширной империи в политика национального масштаба, навсегда вошедшего в историю России, Литвы и Белоруссии. М.Н. Муравьева благословлял митрополит Московский Филарет (Дроздов), а поэт Ф.И. Тютчев посвятил ему замечательные стихи. Его как «истинно русского государственного деятеля» глубоко почитало местное православное духовенство и митрополит Литовский Иосиф Семашко, а император Александр II называл графа Муравьева «гениальным человеком». Виленский генерал-губернатор был объектом поклонения белорусских крестьян, которые видели в нем «заступника», подлинного освободителя от экономического гнета польских панов. Крестьяне с любовью называли его «батька Муравьев», строили церкви и часовни в честь Архистратига Михаила - небесного покровителя М.Н. Муравьева. Историческая справка сайта «Западная Русь» http://zapadrus.su/ruszizn/1573-v-minske-otsluzhili-pamyatnyj-moleben-po-grafu-mikhailu-muravevu-vilenskomu-vpervye-posle-stoletnego-pereryva.html Предисловие редактора...Записки эти продиктованы графом Михаилом Николаевичем в течение трех месяцев, именно с 3-го января по 4-ое апреля 1866 г., одному из бывших при нем чиновников А. М-ву, и несколько лет спустя разошлись по рукам, в С.-Петербурге, в нескольких списках. Наш список получен из первых рук, и 7-го декабря 1881 г. мы получили от старшего достопочтенного внука покойного графа весьма любезно выраженное согласие на то, чтобы поделиться с читателями «Русской Старины» этим историко-биографическим памятником. I ...Я оставил в исходе 1861г. министерство (государственных имуществ) и в марте 1862г. отправился за границу для лечения. Возвратившись из-за границы осенью 1862г. и находя необходимым в следующем году вновь ехать за границу для лечения, я испросил себе увольнение от управления департаментом уделов и межевым корпусом, сохранивши звание члена государственного совета и присутствующего в комитете финансов. В 1863г., начавшиеся еще с 1861г., волнения в Западном крае приняли характер вооруженного восстания. Правительство наше, до того времени послаблявшее всем польским проискам и революционным манифестациям, коим сочувствовала и в России вся демократическая партия, устрашилось неминуемых бедственных для России от того последствий. Маркиз Велиопольский, поставленный еще в июне 1862г. во главе (гражданского) управления Царства Польского, начал уже терять свое влияние во мнении Государя и вообще Петербургского общества, устрашенного быстрым развитием вооруженного мятежа как в Царстве Польском, так в особенности в Северо-западных губерниях. Польская революционная партия была покровительствуема Западными европейскими державами, которые, видя слабость нашу и значительное сочувствие высшего общества и вообще демократической русской партии польскому делу, признали возможным настойчиво требовать восстановления Польши. Правительство наше, устрашенное совершающимися в Царстве и в Западных губерниях событиями, угрожаемое опасностью от европейских держав, долго еще колебалось предпринимать решительные меры к укрощению мятежа. В Царстве Польском мятеж возрастал ежедневно. В Литовских губерниях генерал-губернатор Назимов, человек (недалекий) и слабый, но пользовавшийся полным доверием Государя и личною даже привязанностью его, при всей своей добросовестности, не понимал положения края и не находил никаких разумных средств к подавлению мятежа. Впрочем, надо в оправдание его сказать, что направление, даваемое из Петербурга, преимущественно министром внутренних дел, также шефом жандармов князем Долгоруковым и министром иностранных дел, не давало ему возможности действовать твердо и решительно. Ибо первые два заботились только о том, как примириться с поляками и склонить их к снисхождению к России разными уступками, которые, как известно, еще более возрождали в них самоуверенность в успехе, а последний, кн. Горчаков, разделяя систему действий Валуева, кн. Долгорукова и Велиопольского, (который овладел почти всеми правительственными умами в Петербурге, в последнюю бытность свою в столице), страшился еще угроз Западных держав, которые настойчиво требовали признания независимости Польши в пределах 1772г. Государь колебался, хотя и чувствовал необходимость решительных мер. Из Варшавы прибыла депутация Замойского, который на аудиенции у Государя настойчиво требовал автономии Польши и восстановления ее в пределах 1772 года. Страх правительства нашего был так велик, что Замойского приняли и выслушали весьма милостиво, хотя не согласились на его предложения; но и не смели подвергнуть его ответственности и отпустили с обязательством лишь ехать за границу и не возвращаться в Царство. Замойский, по прибытии в Париж, огласил слабость и колеблемость нашего правительства. В Петербурге, в начале марта месяца 1863г., князь Горчаков склонил Государя к изданию манифеста об амнистии всех поляков, которые положат оружие к 1-му маю. Мера эта послужила к вящему поощрению их к мятежу. Они увидели из нее страх, обуявший наше правительство, и западные державы еще более стали настаивать на исполнении прежних их требований на счет Польши. Дела в Царстве Польском и Западном крае более и более запутывались и усложнялись: насилия, грабежи, неистовства, производимые мятежными шайками над русскими, захваченными везде врасплох, увеличивали обуявший наши правительственные лица страх. Они боялись уже не за Литву, а за Петербург и за себя, они страшились всеобщего развития демократических начал: в Петербурге во второй половине апреля 1863г. между главными правительственными деятелями была общая паника. События под Динабургом т.е. разграбление графом Плятером транспорта с оружием, до того устрашили Петербург, что по железной дороге был послан уланский полк для усмирения ничтожной этой шайки, с которой не могли справиться местные власти, потому что само высшее правительство не принимало на месте никаких мер; министерство внутренних дел и жандармская часть вполне бездействовали. Надо заметить, что восстание Динабургское было перетолковано поляками, имевшими большое влияние на Петербургские власти, совсем иначе, чем было. Жандармерия уверяла, что это есть бунт раскольников против помещиков, что это предвещает резню, бывшую в Галиции в 1848г., что Плятеры, Моли и прочие помещики совершенно покойны и нет никакого заговора против правительства. Виленский окружной жандармский генерал Гильдебранд, в душе поляк, и имевший много родных в Динабургском и Режицком уездах, всеми средствами старался уверить, что в крае нет мятежа и что надобно смирить старообрядцев, которые грабят мызы помещичьи. Князь Долгоруков уверил в этом Государя и 16-го числа испросил высочайшее повеление отправить туда войско и генерала для усмирения старообрядцев, которые управлялись министерством государственных имуществ, и известил о том министра Зеленого. Ген.-адъют. Зеленый, знавши превратное толкование этого дела со стороны жандармов, ввечеру 16-го апреля отправился к Государю, объяснил ему настоящее положение дела и испросил отмену посылки особого генерала от шефа жандармов и разрешение о предоставлении ему, министру государственных имуществ, прекратить тамошние беспорядки без вмешательства жандармов, для чего и послан был им служивший в министерстве ген.-лейтен. Длотовский, с предоставлением ему прав военного начальника той местности. Генерал Длотовский, по прибытии в Динабург, обнаружил настоящее положение дел, весь заговор тамошних помещиков и развивавшийся мятеж во всех соседних уездах, как в Витебской, так и в Виленской губерниях, причем принял меры к охранению крепости Динабурга, в которой все управление было в руках польских чиновников и почти не было для охранения оной войск, кроме одного резервного батальона и прибывающих для комплектования его рекрутов. Динабург не был взят мятежниками по собственному их бессмыслию, ибо не дождавшись предназначенного ими дня для взятия его (что было сделать весьма легко), гр. Плятер, со своими сообщниками, семью днями ранее кинулся на транспорт и тем обнаружился их замысел и вооруженный мятеж. Старообрядцы, ненавидящие поляков, давно видели их приготовления к восстанию и при первом покушении Плятера все вооружились, отбили транспорт, рассеяли шайку и взяли самого Плятера. Не ограничиваясь сим, старообрядцы отправились по Динабургскому и Режицкому уездам укрощать мятеж и тем самым отняли возможность сформироваться собиравшимся мятежным бандам. Поляки испугались, в особенности помещики, ибо увидели, что все их замыслы уничтожены одними старообрядцами, которые, за неимением войск, сами усмирили мятеж в Динабургском уезде. Вот причина всех возгласов, бывших в Петербурге, против старообрядцев, которые подверглись бы страшному гонению от нашего правительства за исполнение ими верноподданнической присяги. Таково было настроение Петербургского управления. Генерал Зеленый первый показал необходимость принять решительные меры против мятежа и противодействовать петербургским деятелям. По причине возгоравшегося мятежа, я не признавал возможным оставлять Россию и потому отложил предположение о поездке за границу. 17-го апреля 1863г., в день рождения Государя, я был на малом выходе в церкви; там только и говорили о Динабургском происшествии. Государь подошел ко мне и спросил: «Слышали ли вы, что случилось в Динабурге?» Я отвечал его величеству, что слышал и что этого ожидать надо было не только в Динабурге, но и везде в Западных губерниях, и в особенности в Ковенской (надо заметить, что до апреля месяца Ковенский губернатор и Виленский генерал-губернатор уверяли, что в Самогитии все спокойно и никаких нет приготовлений к мятежу, тогда как там было все его основание). Государь отвечал мне, что «послал туда полк и надеется, что все будет прекращено». Я же старался его уверить в противном, прибавив, что уже более 30-ти лет знаю тот край и что те фамилии, которые замешаны в Динабургском деле, участвовали и в мятеже 1831 года. Тем и прекратился разговор мой с Государем. Между тем восстание европейских держав против нас увеличилось; по-видимому, готовились грозные силы и в особенности во Франции, где польские революционеры с необыкновенным успехом вооружали общее мнение против нас. Правительство наше готовилось к отпору. Войска наши были в самом неустроенном положении и только что формировались из кадров. Батальоны, квартировавшие в Западном крае, наполнялись рекрутами, которые в апреле месяце едва прибывали в оные и не были ни вооружены, ни одеты. В Литве стояли одни только: 1-я пехотная и 1-я кавалерийская дивизии, с которыми можно было предпринять войну; остальные же едва только могли бороться с мятежными бандами. Правительство вынуждено было отправить в Литву 2-ю гвардейскую пехотную дивизию, потому что там не было войск, и на случай войны с Европой нельзя было дать отпора. В виду европейского напора и могущих быть военных действий, в апреле месяце 1863г., вызван был сюда (в Петербург) брат мой ген.-адъют. Николай Николаевич для совещания о защите всего прибрежья от Свеаборга, в Финляндии, до границ Пруссии. II 25-го апреля 1863г. брат мой был у Государя, и, как я после узнал, Государь был очень расстроен полученными из Литвы сведениями. Я ожидал с нетерпением возвращения брата от Государя, чтобы узнать о ходе дел на Западе, как вдруг приезжает от Государя фельдъегерь с приглашением меня к нему. Я немедленно отправился во дворец и нашел в аванзале Государя одного министра иностранных дел, кн. Горчакова, очень смущенного. Я у него спросил, не знает ли он, зачем Государь меня потребовал и кто теперь у Государя? Он отвечал, что у его величества еще мой брат и что Государю угодно со мной поговорить о делах Западных губерний. Не прошло пяти минут, брат вышел от Государя и сказал, что Государь меня требует (ему Государь объявил о своем намерении на счет меня). Взойдя к Государю, я его нашел весьма смущенным. Он мне рассказывал о положении Литвы и Царства Польского, обо всех своих опасениях относительно возможности удержать за нами Литву, в особенности при европейской войне, которую должно ожидать после сделанных нам угроз Франциею и Англиею. При этом его величество сказал, что имеет до меня просьбу, чтобы я принял на себя управление Северо-Западным краем, с командованием всеми войсками, в нем расположенными, и с присоединением к четырем губерниям Виленского генерал-губернаторства двух Белорусских; он надеется, что я прекращу мятеж и приведу там все в надлежащий порядок; что он даст мне все полные права действовать по усмотрению надобности, и что от меня будет зависеть, по укрощении мятежа, ежели пожелаю, или оставаться там генерал-губернатором, или возвратиться. Предложение Государя было для меня совершенно неожиданно. Мне и в мысль не приходило, что я буду послан в Литву, а в особенности когда, оставляя министерство, я видел нерасположение Государя…На предложение Государя я отвечал, что, как русскому, было бы бесчестно мне отказываться от исполнения возлагаемой ныне на меня его величеством обязанности: всякий русский должен жертвовать собою для пользы отечества, и потому я беспрекословно принимаю на себя эту трудную обязанность генерал-губернатора в том краю; что от его величества будет зависеть приказать мне оставаться там столько времени, сколько он найдет это нужным, но что вместе с тем прошу полного со стороны его величества доверия, ибо в противном случае не может быть никакого успеха. Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России: но с тем вместе желаю, чтобы мне были даны и все средства к выполнению возлагаемой на меня обязанности, и, главнее всего, условиться предварительно в системе действий; при чем я сказал его величеству, что нахожу действия по управлению Царством Польским вовсе несоответственными настоящим обстоятельствам; необходимо, чтобы как в Западных губерниях, так и в Царстве была одна система, т.е. строгое преследование крамолы и мятежа, возвышение достоинства русской национальности и самого духа в войске, которое теперь негодует оттого, что оно, будучи постоянно оскорбляемо поляками, не имело даже права противодействовать их буйству; что необходимо дать решительный отпор иностранным державам, которые будут всеми средствами опорочивать предлагаемую мною систему строгого преследования мятежа и польского революционного духа; что необходимо, дабы и министры Его Величества были проникнуты тою же системою и теми же мыслями, ибо, в противном случае, не может быть успеха в действиях на местах. Все это, совокупно взятое, заставляет меня просить его величество еще раз обсудить, не найдет ли он другое лицо для выполнения возлагаемого теперь на меня поручения, система действий которого привлекала бы к себе более расположения Европы и петербургских правительственных лиц. Я вперед знаю, что система моих действий не будет нравиться; но я от нее отступить не могу и заявляю вперед, ибо знаю довольно народ польский и уверен, что уступчивостью и послаблениями мы только ухудшим дело, а единственно мерами строгой справедливости и преследования крамолы мы можем восстановить спокойствие в крае. При этом я выразил его величеству мое убеждение, что край тот искони русский, что мы сами его ополячили, и что опыт 1831г. нам не послужил в пользу и что теперь надо решительно подавить мятеж и уничтожить крамолу и восстановить русскую народность и православие в крае. Говоря о политическом и нравственном положении края, я ссылался его величеству на приобретенный мною опыт в распознании польского характера и враждебных его против России направлений; что в бытность мою в том крае, т.е. в Витебске – вице-губернатором, в Могилеве и в Гродне – губернатором, и находившись во время всего похода 1831 года в Литве при главнокомандующем, графе Толстом, который вверил мне все распоряжения по гражданской части во время мятежа, я мог узнать, как тот край, так и революционные замыслы и польские крамолы. На все это Государь мне ответствовал, что он меня благодарит за самоотвержение и готовность принять эту трудную обузу, что он вполне разделяет мой образ мыслей, предлагаемую систему и от оной не отступит. Весь этот разговор с Государем был так неожидан, что когда мне Государь сказал, что поэтому можно отдать в приказах о назначении меня генерал-губернатором, я просил его еще повременить и приказать своим министрам со мною объясниться по делам Западных губерний, дабы я мог разъяснить им мой взгляд на управление тамошним краем, ибо я должен быть уверен, что и министры будут мне во всем содействовать. Государь на это согласился и сказал: «Я поручаю вам объясниться по этому делу, в виде комитета, с кн. Долгоруковым, военным министром Милютиным, министром государственных имуществ Зеленым и министром внутренних дел Валуевым. Но прошу вас только ускорить этим, ибо время не терпит. По окончании с ними соглашения, вы мне напишите, и я вас тотчас призову для окончательных мероположений». Во исполнение высочайшей воли, 27-го числа апреля 1863г. мы окончили совещание. Министры все были со мною согласны на словах, хотя видимо было, что кн. Долгоруков и Валуев колебались; но видя трудность положения дел, вынуждены были согласиться, ибо, как я выше сказал, страх обуял их всех. 28-го числа апреля я был уже у Государя, объявил ему соглашение с министрами и представил Его Величеству некоторые вопросы по управлению с расширением прав действия; на все мои предположения Государь изволил согласиться. Но вслед за тем я увидел уже возрождавшееся противодействие со стороны Валуева и Долгорукова. Им не нравились испрошенные мною права по управлению. 30-го апреля я опять был у Государя и заметил уже в нем некоторую холодность, так что я вынужден был повторить ему, что не лучше ли послать другого в Западные губернии. Государь прогневался и сказал: «Я однажды высказал свои убеждения и не намерен их повторять». А когда я ему сказал, что его министры не совсем разделяют его убеждения, то он мне с некоторою грубостью отвечал: «Это не правда». Тогда я встал и сказал его величеству: «Найдите другого вместо меня». Государь взял меня тогда за руку и просил извинения в неправильном выражении, которое вырвалось, как он говорил, невольным образом. Я сказал Государю, что неправды не говорю и еще раз повторил: «Найдите другого, который вашему величеству будет говорить правду». Тогда Государь меня обнял, просил еще раз извинения и чтобы я навсегда это забыл, что такой у него «дурной характер, иногда высказывает против его желания не должное слово». Мы примирились, и Государь спросил только: «Итак, я могу отдать в приказах о вашем назначении?» Я отвечал, что «когда и как будет угодно вашему величеству. Я согласен и сделаю все, что могу для исполнения этого важного возлагаемого на меня поручения. Я служу России и готов жертвовать собою для нее и для вашего величества. Прошу только не оставлять жены и дочери». Мы обнялись с Государем и расстались очень дружелюбно; но, может быть, на сердце у него что и осталось. При сем Государь мне повторил, что он желал бы, чтобы я скоро ехал, что дела в Литве очень плохи, что Назимов просит поскорее его сменить. Я просил у Государя, по крайней мере, неделю времени, чтобы приготовиться, собрать людей и вообще русских деятелей, ибо мне одному делать там нечего, а в особенности желал я устроить лучшее управление в Белоруссии прежде, чем прибуду в Вильну, откуда было бы уже трудно распоряжаться, по случаю прекращения всех внутренних сообщений мятежными шайками. 1-го мая 1863г. отдано было в приказе о назначении меня генерал-губернатором шести Северо-Западных губерний. До 12-го мая я оставался в Петербурге, приискивая людей на службу, входил в сношения с министрами на счет различных мероположений, кои я признавал необходимыми, как в отношении гражданского, так и военного устройства; был несколько раз у Государя в Царском Селе с докладами. Перед отъездом представился и императрице, которая была в большом смущении о положении дел в Царстве и Западных губерниях. Она благодарила меня за решимость и самоотвержение и, между прочим, объясняя трудность положения дел и о напоре против нас западных держав, сказала: «Если бы мы могли удержать за собою хотя Литву», а о Царстве Польском не было уже и речи, – вот в каком расположении были тогда сами царственные лица. 12-го мая, помолившись в Казанском Соборе, в 10 часов вечера, я отправился по железной дороге в гор. Вильну. Грустна была разлука с женою и с детьми. Меня провожали брат Николай Николаевич (Муравьев-Карский), Зеленой и многие другие...(с.6-15; 389-398) Граф Михаил Николаевич Муравьев. Записки его о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html
Ять: Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь» http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html III Я, скрепя сердце, расстался со всеми, полагая одну надежду на помощь Божью, ибо я видел, что в Петербурге не будет мне никакой опоры; в крае я также не мог ожидать ничего благоприятного, ибо все шесть губерний были охвачены пламенем мятежа; правительственной власти нигде уже не существовало; войска наши сосредоточивались только в городах, откуда делались экспедиции, как на Кавказе в горы; все же деревни, села и леса были в руках мятежников. Русских людей почти нигде не было, ибо все гражданские должности были заняты поляками. Везде кипел мятеж и ненависть и презрение к нам, к русской власти и правительству; над распоряжениями генерал-губернатора смеялись, и никто их не исполнял. У мятежников были везде, даже в самой Вильне, революционные начальники; в уездных городах окружные и парафиальные; в губернских городах целые полные гражданские управления, министры, военные революционные трибуналы, полиция и жандармы, словом, целая организация, которая беспрепятственно, но везде действовала, собирала шайки, образовывала в некоторых местах даже регулярное войско, вооружала, продовольствовала, собирала подати на мятеж, и все это делалось гласно для всего польского населения и оставалось тайною только для одного нашего правительства. Надо было со всем этим бороться, а с тем вместе и уничтожать вооруженный мятеж, который более всего занимал правительство. Генерал-губернатор ничего этого не видал; русские власти чувствовали только свое бессилие и вообще презрение к ним поляков, ознаменовавшееся всевозможными дерзостями и неуважением даже к самому войску, которому приказано было все терпеть и переносить с самоотвержением; так все это переносили русские, и даже само семейство генерал-губернатора было почти оплевано поляками. В таком безвыходном положении находился край, когда я прибыл в Вильну 14-го мая 1863г., к 3 часам пополудни. Дорогою я остановился ночевать в Динабурге с 13-го на 14-е число мая. Я был болен и притом крепко устал. Мне необходимо было видеть также власти динабургские, чтоб узнать о положении края, ибо в Петербурге ничего не знали. Генерал Длотовский мне подробно изложил все бедственное положение гражданского и военного управления. Я здесь еще более удостоверился в необходимости принять строгие и решительные меры, ибо мятеж разгорался, поляки были уверены в успехе и уверили в том все население, так что даже русские старожилы в том крае считали дело потерянным и убеждены были, что мы будем вынуждены уступить требованиям поляков, желавших присоединения к независимой Польше наших западных губерний. Никто не верил, что правительство решится на какие-либо меры, не согласные с намерениями западных держав, и что оно уступит необходимости, т.е., что оно признает законность польских притязаний о восстановлении Польши в ее прежних пределах. Мне надо было на первых порах рассеять польскую дурь и возродить в русских и в войске уверенность в непоколебимости предпринимаемых правительством мер. Словом, надобно было восстановить правительственную власть и доверие к оной – без этого ничего нельзя было делать. Задача трудная, но я, решившись на все самопожертвования, как материальные, так и моральные, с полным упованием на Бога, взялся за дело. В Динабурге я сделал все необходимые распоряжения для охранения его от мятежных покушений и, призвав предводителя дворянства и бывших в городе дворян, громогласно, в присутствии всех военных и гражданских чинов, высказал им свой взгляд на дело и ту систему, которой буду руководиться в моих действиях. Чтобы выказать свою решимость действовать не на словах, а на деле, я тут же приказал отдать под строгий надзор полиции предводителя дворянства, который явным образом показывал уверенность, что польское дело останется торжествующим. Это был двоюродный брат того Плятера, который напал на транспорт с оружием и впоследствии был расстрелян. Но моим словам еще мало верили, ибо в продолжение почти десяти лет не было никакого управления и власти в крае, и поляки везде господствовали, так что даже войска были наполнены офицерами польского происхождения, бывшими по большей части в заговоре и многие из них ушли в лес для формирования шаек. Римско-католическое духовенство было везде во главе польской пропаганды, раздувало мятеж и внушало это всем от мала до велика даже и на исповеди. Усмотрев в Динабурге, что главнейшие силы мятежников совокупляются в лесах за Двиною, в Новоалександровском и Дисненском уездах, я присоединил эти два уезда к району действий генерала Длотовского. В Вильне я был принят генерал-губернатором очень радушно, он угостил обедом меня со всем штабом (прибывшими из Петербурга военными и гражданскими чиновниками). Назимов, по-видимому, был доволен моим приездом, ибо действительно находился в безвыходном положении; он не знал и не понимал ни края, ни обстоятельств, среди которых находился, и видел только, что все идет очень дурно; был крайне недоволен петербургскими властями и в особенности министром внутренних дел, которому неоднократно писал о необходимости изменить систему уступчивости и, так называемой, легальности, которыми…хотела побороть мятеж. Назимов не мог мне ничего рассказать о положении края и, после обеда, провожая меня наверх в мой кабинет, пригласил только зайти в церковь посмотреть изготовленные им ризницы, разложенные нарочно для показа на столах, и потом объяснил только, что около дома все посадки кустарников сделаны его женою. В отношении края он ничего не мог указать, кроме реляций, получаемых ежедневно от военных начальников о встрече с мятежниками, в которых они выставляли блистательные победы над огромными будто бы бандами мятежников, тогда как большей частью шайки эти были самые ничтожные и редко превосходили 300 – 500 человек. Об секретной же организации мятежа Назимов и понятия не имел; когда же я у него спросил, какие он имеет средства для секретных дознаний о мятеже, то он объяснил мне, что поручает их своему племяннику Мясоедову, которого и рекомендовал для этого и еще одного известного…еврея, подрядчика Алпатова. Я был весьма затруднен пребыванием Назимова в Вильне, тем более, что от него узнать ничего не мог, и был очень доволен, узнав, что он чрез два дня уедет, ибо он только мне мешал пустыми рассказами и просьбами протекций разным чиновникам. 14-го мая 1863г. я телеграфировал Государю о том, что вступил в должность, а 15-го числа сделал общий прием чиновников, духовенства и вообще всех сословий в Вильне; но перед этим ездил к митрополиту Иосифу (Семашко), вместе с Назимовым, и помолиться Богу в Николаевский собор, где нашел убитого гвардейского солдата, окруженного товарищами своими, ожидавшими прибытия священника для панихиды; – это первое явление произвело на меня весьма грустное впечатление. Возвратившись домой, я застал уже залы дворца наполненными. Военные встретили меня с большим радушием и радостью, особенно гвардейцы 2-й пехотной дивизии, ибо они уверены были, что с моим прибытием изменится система управления и поляки, дотоле горделивые и дозволявшие себе всевозможные грубости и невежливости при встрече с русскими, скоро смирятся. Гражданские чины, кроме русских, бывших в небольшом числе, встретили меня с видимым неудовольствием, а в особенности предводители дворянства и городское общество, преимущественно католическое. Евреи же играли двусмысленную роль и выказывали будто бы радость, но это было притворно, ибо они везде тайно содействовали мятежу и даже помогали оному деньгами. Римско-католическое духовенство было принято мною в особой зале, и на лицах, и из разговоров их, в особенности же епископа Красинского, заметна была полная уверенность, что я не успею подавить мятеж. Я всем представлявшимся высказал предназначенную себе систему действий, т.е. строгое и справедливое преследование мятежа и крамолы, не взирая ни на какие лица, и потому выражал надежду найти в них самых усердных помощников, причем советовал тем, которые не разделяют этих убеждений, оставить службу; ибо в противном случае я сам немедленно их от оной уволю и предам законной ответственности. Все они более молчали, вероятно желая убедиться на опыте в твердости моих намерений, и не буду ли я вынужден уступить и подчиниться (другой) системе… Епископ Красинский так был убежден в неисполнимости моих предположений, что он мне с улыбкою отвечал: «Какой здесь мятеж? Здесь просто погоня за несколькими несчастными повстанцами; за ними гоняется войско в лесах, как за зайцами». Еще замечательный был разговор жандармского окружного генерала Гильдебрандта, который во всеуслышание обвинял генерала Длотовского в потачке старообрядцев, уничтоживших шайку графа Плятера. Он старался доказать в присутствии поляков, всех чиновников и римско-католического духовенства, что там мятежа не было, а что это чистый грабеж и разбой старообрядцев и вообще русских мужиков. Я заставил его молчать и, когда все уже разошлись, высказал генералу Гильдебрандту, что я подобных ему лиц, во вверенном мне крае, оставлять не могу, что жандармерия должна мне помогать, а не противодействовать и, еще менее, ободрять поляков и обвинять русских за то, что они исполнили обязанности верноподданных; что засим я с ним служить не буду и прошу отправиться в Петербург к шефу жандармов, которому напишу о нем для доклада Государю, с просьбою о замене его другим. Гильдебрандт был удивлен моею решимостью, ибо он привык по своему произволу распоряжать действиями главного местного начальства. Чрез неделю Гильдебрандта уже не было в Вильне, и Долгоруков, хотя с видимым неудовольствием, вынужден был его уволить от занимаемой должности. 16-го мая выбрался из Вильны и генерал-адъютант Назимов. Я только тогда мог свободно распоряжаться чиновниками, которые более или менее, при малой благонадежности, состояли под особым покровительством или самого Назимова, или его семейства. IV Первое время пребывания моего в Вильне было крайне затруднительно. Я должен был потерять по крайней мере неделю, чтобы ознакомиться как с разными личностями, коим поручено было управление, так и вообще с ходом дел, т.е. с политическим положением края. Меня особенно заботило положение войск и правильное их распределение на огромном протяжении вверенного мне края, для преграды бродившим везде шайкам. Всему успеху дела я обязан гвардейцам. Я в них нашел самых деятельных и благоразумных сотрудников. Они с радушием принимали все возлагаемые на них обязанности, как военные, так и гражданские, и исполняли их отлично; даже в солдатах было замечено особое стремление к подавлению мятежа: они на все шли с самоотвержением, их много ободрило данное мною приказание, чтобы нигде не давали спуска полякам, которые бы осмелились быть дерзкими в отношении к ним. Я приказал всех таковых немедленно брать под арест и отправлять к коменданту. Эта, по-видимому, маловажная мера значительно, однако же, подействовала на упадок духа поляков: они увидели, что восстановляется значение правительства и должное уважение к русским. Для обуздания мятежа необходимо было, кроме возвышения духа в войске и вообще в русских деятелях, преподать правила для управления на местах, т.е. инструкцию с подробным изложением обязанностей военных начальников и других лиц, коим вверялись участки. Главное состояло в разделении всего края и всех уездов на соответственные, соображаясь с обстоятельствами и ходом мятежа, военные отделы, с подразделением оных на участки, которые, с полными правами главного распорядителя, вверялись особо назначенным для сего лицам, с полным подчинением им всего населения в тех отделах. Написав подробную инструкцию военного полицейского управления и обозначив в оной ту систему, которой я предположил руководствоваться при управлении краем, с обозначением обязанностей каждого военного начальника к прочим властям и лицам, равно с полною ответственностью тех и других, я разослал ее повсеместно к точному и непременному исполнению, сделав распределение участков и постепенно назначая в оные благонадежных, по возможности, начальников, с подчинением им всех войск, в участке находящихся. Инструкция эта приведена в исполнение с 24-го мая 1863г., и послужила краеугольным камнем всех дальнейших распоряжений по укрощению мятежа и устройству края. К этому времени я получил первое утешительное сочувственное заявление к моим действиям из Москвы от митрополита Филарета, который прислал мне икону св. Архистратига Михаила при письме, с выражением всей важности возложенной на меня обязанности, выразил вместе с тем сочувствие церкви и России, и сильно поддержал меня нравственно на этом трудном поприще. Знаменательно письмо его следующего содержания (Письмо это напечатано в «Чтениях Моск. Общ. Любителей Духовн. Просвещения», 1871г., сент., с.34. – ред.): «Было слышно и видно, что многодеятельная государственная служба вашего высокопревосходительства потребовала, наконец, облегчения, дабы часть должностного труда была заменена долею покоя. Но как скоро царское слово вас вызвало на защиту и умиротворение Отечества, вы забыли потребность облегчения и покоя, не колеблясь, приняли на себя бремя, требующее крепких сил и неутомимой деятельности, нашли новую силу в любви к Царю и Отечеству. Верные сыны Царя и Отечества узнали о сем с радостью и надеждою: ваше назначение есть уже поражение врагов Отечества, ваше имя – победа. Господь сил да совершит вами дело правды и дело мира. Да пошлет тезоименного вам небесного Архистратига, да идет пред вами с мечом огненным и да покрывает вас щитом небесным. С сими мыслями и желаниями препровождаю вам, вместе с сим, в благословение икону святого Архистратига Михаила». На это письмо я отвечал следующим: «Глубоко коснулось сердца моего милостивое послание ваше и архипастырское благословение иконою святого Архистратига Михаила. Пути Всевышнего неисповедимы; – я неожиданно призван волею Государя от жизни мирной на поприще брани, для подавления крамолы и мятежа. Тяжелая пала на меня обязанность: умиротворять край, карать клятвопреступников мерами казни и крови. Человеческий взор не может прозреть сквозь завесу, покрывающую будущность этого дела. Исполняя долг верноподданного и русского, в полном уповании на Бога, я духом покоен и иду смело по пути, мне свыше предопределенному. С содействием доблестного воинства нашего, в успехе сомневаться не смею. Повергая себя и порученное мне дело умиротворения литовского края архипастырскому благословению и святой молитве вашей, с глубочайшим почтением и т.д.». Между тем я занялся устройством самого города Вильны и учреждением в оном полиции, которой не существовало, так что начальники шаек, окружавших город и вообще все повстанцы получали все нужное из Вильны и сами проживали в оной по нескольку дней, – словом Вильна была арсенал и плацдарм мятежников, снабжавшая их ежедневно и значительным числом новобранцев. Всякий день полицеймейстер представлял мне сведения об ушедших в мятеж обывателях, средним числом от 40–50 человек в сутки. Останавливать их войсками не было возможности, ибо город открытый. Я прибегнул к мере обложения штрафами, которая в результате оказалась очень удачною. Приказано было домохозяев, а также мастеров, трактирщиков и других облагать штрафом от 10–25 рублей за каждого ушедшего от них человека в мятеж и взыскивать штраф неукоснительно, продавая последнее имущество. Таким образом, были обложены монастыри и приходское римско-католическое духовенство за всякого уходившего из их среды в мятеж по 100 рублей, а при возобновлении побегов штраф велено было удваивать. За ношение траура также приказано было взыскивать 25р. штрафу и удваивать при повторении. Мерами этими, приводимыми строго и немедленно в исполнение, прекратились все упомянутые неустройства, и из города уже редко стали уходить кой-какие бесприютные лица в мятеж. Ксендзы же и монахи, заплативши несколько сот рублей штрафу, перестали уходить в шайки. Но тем не менее, оставаясь в Вильне, они тайно и явно содействовали и раздували пламя мятежа. Сам епископ Красинский был одним из усерднейших деятелей оного. Все эти меры и многие другие, о которых не упоминаю, ибо одно перечисление их было бы затруднительно, а многие из них напечатаны и достаточно известны, принесли видимую пользу и утишили польские революционные манифестации. Но этого было слишком мало, надо было приступить к более важным мероположениям и строгому преследованию крамолы. Много было взято лиц под стражу в разное время за участие в мятеже. Ими наполнены были все тюрьмы, но, к сожалению, по большей части, их дела не были окончены, даже не начаты. О тех же личностях, кои были приговорены военными судами, не было постановлено конфирмаций, ибо опасались строгостью раздражить мятежников. Желая, напротив того, показать полякам, что правительство наше их не страшится, я немедленно занялся рассмотрением приговоров о более важных преступниках, конфирмовал их и немедленно приказал исполнить приговоры в Вильне на торговой площади, в самый полдень и с оглашением по всему городу с барабанным боем. Я начал с ксендзов, как главных деятелей мятежа: расстреляны были два ксендза в течение недели. Поляки не верили, что я решусь на это; но когда увидели исполнение сего на деле, а не на словах, всех их обуял страх. Воплю и крику было много в городе, и многие даже уезжали из него. Епископ Красинский более других испугался казни ксендзов. Он боялся за себя и за свой капитул, и когда я потребовал, чтобы он циркулярно предписал римско-католическому духовенству противодействовать мятежу, то он притворно сказался больным и передал другому распоряжение консисториею. Для примера другим, я отправил его с жандармом в Вятку. (Где он и поныне (1866г.) находится. – ред.) В числе лиц, находившихся под стражею, был раненый, бывший капитан генерального штаба Сераковский, командовавший самою большою шайкою в Самогитии, уничтоженною командиром финляндского полка генер. Ганецким; также дворянин Колышко, начальник другой значительной шайки. Я приказал ускорить производимые о них дела и также конфирмовал – обоих повесить. Эти четыре примера сильно подействовали на поляков, и они стали удостоверяться, что с ними шутить не будут, и потому, по обычному польскому характеру, многие искали уже у нас покровительства, те, которые накануне с гордостью называли себя восстановителями польской отчизны и гонителями москалей и монголов!
Ять: Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь» http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html V Принимая меры к уничтожению повсюду скитавшихся мятежных шаек, получавших продовольствие и вооружение от самих владельцев, которые тайно и явно содействовали и покровительствовали мятежу, я скоро убедился, что одним оружием не предстоит возможности подавить мятеж, ибо весь край был заражен мятежным духом, поддерживаемым ксендзами, дворянством и шляхтою, и потому необходимо было принять самые решительные меры против владельцев, дающих приют мятежникам, и к открытию тайной организации, покрывавшей весь край. С учреждением, как выше сказано, военно-полицейского управления в уездах, и с сосредоточием власти в руках военных начальников, при распространении на все шесть губерний военного положения, я получил возможность учредить во всех уездах, более участвовавших в мятеже, военно-следственные комиссии, независимо от таковых во всех губернских городах, поручив деятельно заняться исследованиями поступков всех лиц, более или менее принимавших прямое или косвенное участие в мятеже, подвергая ответственности и тех владельцев, которые давали приют мятежникам и снабжали их хлебом, оружием, деньгами, не исключая и тех, которые, для прикрытия своей вины, утверждали, что они были вынуждены угрозами давать пособия мятежникам. А дабы более поставить помещиков в ответственность за участие в мятеже, я распорядился, чтобы все, которые жили по городам (будто бы для безопасности, но в сущности для прикрытия только тайных сношений с шайками, кои снабжались ими на местах чрез управителей всем необходимым), отправиться немедленно в свои деревни и там ответствовать за спокойствие в лесах и принадлежавших им землях, под опасением военного суда, в случае недонесения ближайшей команде о прибытии мятежников. Совокупность этой и иных принятых мною мер поставили местное управление в возможность захватить в скором времени главных деятелей мятежа, тайно содействовавших развитию шаек, которые сами собою начали уничтожаться, не имея опоры в населении. Тогда и крестьяне, видевшие восстановленную силу правительства нашего, бывшие столь долгое время под страхом истязания и мучительных казней, производимых над ними мятежниками, с содействием ксендзов, за преданность их правительству, начали понемногу освобождаться от обуявшего их страха и содействовать правительству к открытию скитающихся еще в лесах мятежных скопищ, так что в скором времени можно было образовать из самих крестьян сельскую вооруженную стражу, которая повсюду содействовала войскам к окончательному истреблению мятежников. Нельзя не удивляться, каким образом главное местное управление в крае могло быть так недальновидно и беспечно, что попустило полное уничтожение правительственной власти и уважения к ней, так что никто уже не верил, чтобы в крае том могло быть восстановлено русское правительство; даже и крестьяне в этом были убеждены. Манифест 19-го февраля 1861г. о прекращении крепостного права, по слабости и беспечности начальства, не был даже введен в действие. Крестьяне еще в начале 1863 года во многих местах отправляли барщинную повинность или платили неимоверные оброки там, где была прекращена барщина. Мировые посредники были все избраны из местных помещиков и большею частью были агентами мятежа и даже главными тайными распорядителями оного. В уездах и в городах учреждены были съезды помещиков и мировых посредников для общих сговоров по устройству мятежа и увлечению в оный самих крестьян. В Вильну были вызваны все почти помещики и мировые посредники в феврале 1863г. будто бы для обсуждений по крестьянскому делу. Но на этом и на подобном же съезде в Ковно были положены начала для действий по мятежу и соединились обе партии, так называемых белых и красных, причем избраны для губернских и уездных городов по два делегата, которые бы наблюдали за действиями предводителей дворянства и самого правительства – и все это делалось явно в глазах того же правительства. Генерал-губернатор не имел решимости прекратить эти мятежные манифестации. Я уже не говорю о тех манифестациях, которые продолжались с 1860-го по 1863-й год в разных видах повсеместно: в костелах, на улицах, народных гульбищах и вообще везде, где только было можно. Собирались сотни и тысячи народу и пели об освобождении Польши от ига москалей со всевозможными ругательствами. Учрежденные, по предложению министра внутренних дел, полицейские суды, составленные из тех же дворян, служили только посмешищем над бессилием нашего правительства. Полицейских чиновников, которые решались доводить до сведения начальства о сих сборищах, толпы били и с ругательствами вытаскивали из костелов и тому подобных мест. Когда однажды генерал-губернатор решился взять под стражу нескольких гимназистов, певших в костеле гимны, то толпы женщин всех сословий пришли к нему во дворец на выручку их. Генерал-губернатор вынужден был удалиться во внутренние покои, и, после некоторых переговоров, арестованные были выпущены, а женщины удалились, узнав, что приказано было привезти пожарные трубы. Описывать все дерзкие поступки обывателей в Вильне было бы излишне – они довольно всем известны. Положение 19-го февраля было превратно истолковано крестьянам. При составлении же уставных грамот отняты у них лучшие земли и обложены высокими оброками, далеко превосходящими их средства. Крестьянам объявили, что в этом заключается дарованная Государем милость и свобода, и что ежели они пойдут в мятеж и будут помогать польскому правительству, то отдастся им вся земля даром, и они не будут платить никаких податей. Между тем, тех крестьян, которые не платили возвышенных оброков, подвергали строгим наказаниям, заключали в тюрьмы, и малосмысленное местное главное начальство, по ходатайству тех мировых посредников и помещиков, посылало войско для усмирения мнимых крестьянских бунтов. В начале мая месяца 1863г. большая часть мировых посредников, уездных предводителей дворянства, и некоторые из польских чиновников (еще при бывшем генерал-губернаторе) прислали просьбы об увольнении их от службы; в просьбах сих употреблялись самые дерзкие на счет правительства выражения, в том смысле, что будто бы оно возмущает крестьян против помещиков и готовит Галицийскую резню; что посему мировые посредники и предводители дворянства, в том числе и губернские: гродненский – Старжинский и минский – Лаппа, признавали неприличным служить такому правительству. Цель же их существенно заключалась в том, чтобы возбудить общее негодование помещиков против правительства и склонить их к более усердному содействию мятежу, во главе коего они сами находились. Генерал-адъютант Назимов был испуган этим общим заговором чиновников, оставлявших службу, как видно, по приказанию революционного жонда (правительства – ред.). Некоторых он уговаривал остаться на службе, а большую часть просьб оставил без разрешения, ожидая, вероятно, моего прибытия. Полагая, что на эту дерзкую манифестацию следует ответствовать решительной мерой, я распорядился немедленно отрешить от должностей всех просивших об увольнении; а тех из мировых посредников и уездных предводителей дворянства, которые в просьбах своих употребили дерзкие выражения, или замечены были в тайных съездах и заговорах против правительства, приказал, арестовав, доставить в губернские города под строгий надзор полиции; более виновных содержать под строгим караулом, предав их на месте военному суду. Мировые же учреждения во всех четырех, так называемых Литовских губерниях, как действовавшие ко вреду правительства и к угнетению крестьян, окончательно закрыть, поручив ограждение крестьян от притеснения владельцев военным начальникам и уездной полиции, которую постепенно наполнял русскими чиновниками. Принятая против лиц, подавших заговором в отставку, мера произвела всеобщий страх. Многие из неблагонадежных мировых посредников и предводителей дворянства были отправлены на житие в отдаленные губернии, с секвестром их имуществ, другие же содержались под стражею до окончания о них военно-судных дел. Затем не только прекратилась подача просьб об увольнении, но многие стали просить о помиловании и возвращении к должностям. Сим последним было, конечно, отказано; но польский чиновничий мир, хотя наружно, смирился. Оставались еще из губернских предводителей два главных деятеля мятежа: минский – Лаппа и исправляющий должность гродненского – гр. Старжинский. Лаппа, как один из руководителей дела, был привезен арестованным в Вильну и отправлен в Пермскую губернию; графа же Старжинского я приказал привезти в Вильну, где, содержа его под арестом, произвести над ним военный суд. Старжинский был одним из самых замечательных лиц польской пропаганды и мятежа. (Он уже прежде сего был за участие в политических заговорах сослан на Кавказ, где и служил рядовым). В 1856 году был прощен и, вместе с прочими, возвращен на родину, избран гродненским уездным предводителем дворянства и исправлял с 1861 года должность губернского. Он умел вкрасться в ближайшее знакомство с главными нашими властями в Петербурге и, вместе с тем, имел тайные сношения со всеми заграничными революционными агентами и особенно с варшавскими. Там ему покровительствовал Велиопольский. Будучи протежирован и министром внутренних дел, он представлял ему проекты о восстановлении Литвы, отдельной от России, но соединенной с Польшей, уверяя, что этим одним можно усмирить продолжающееся более трех лет революционное волнение в крае. Покровительствуемый таким образом Валуевым, кн. Долгоруковым и иными лицами, которые, по несчастию, тогда признавали, как и ныне еще (1866г.), весь Западный край не русским, но искони будто бы польским, Старжинский был представлен Государю. Ему даже отведена была квартира во дворце в Царском Селе, и он не однажды удостаивался быть у Государя, прочитывая ему свои проекты. Зимою же 1862г. он даже был приглашен сопровождать Государя в Москву, где находился все время пребывания там его величества, стараясь всеми мерами доказать, что надо смирить поляков кротостью, милостью и восстановлением границ 1772-го года. Так велико было заблуждение в высших сферах правительства нашего, что Старжинскому верили как оракулу и тайно разрешено ему было сообщить министру внутренних дел свой взгляд на дело для будущего успокоения края. Старжинский, по возвращении в 1862г. в Гродно, не хотел уже и знать генерал-губернатора и показывал ему полное пренебрежение, рассказывая всем о блистательном приеме Государем и о покровительстве петербургских властей. Под сим обаянием он овладел всеми умами безумной польской интеллигенции в крае. Все поляки смотрели на него, как на будущего избавителя, смело уже пренебрегавшего местную правительственную власть. …В феврале 1863г., когда вспыхнул мятеж, Старжинский решился действовать уже самостоятельно, написал дерзкие письма Государю и министру внутренних дел, в которых обвинял правительство в допущении будто бы демократических начал и в восстановлении крестьян против владельцев, также в принятии строгих мер к гонению польского начала в крае и в употреблении вооруженной силы против оного (тогда как, напротив того, правительство безнаказанно допускало распространение революционных начал и только принимало полумеры для прекращения манифестаций и начавшейся резни отдельных русских команд), объявляя, что засим он не считает себя обязанным служить правительству в качестве предводителя дворянства и слагает с себя это звание, но вместе с тем, сообщил о том всем гродненским уездным предводителям, дабы и они последовали его примеру, что и было ими исполнено. Министр внутренних дел, не сознавая в этом поступке ничего противного чести поляка и обязанности верноподданного, исходатайствовал всемилостивейшее увольнение его от должности по прошению, с тем только, чтоб он оставался на жительстве в Гродне. Генерал-губернатор Назимов, находя пребывание Старжинского в Гродне, по связям его с революционерами, вредным и опасным для края, поступок же в высшей степени дерзким и противозаконным, ходатайствовал о том, чтобы подвергнуть его законной ответственности, но министр внутренних дел, под разными предлогами, оттягивая дело, не давал никакого ответа. По прибытии в Вильну и удостоверившись в вреде, приносимом Старжинским в Гродне, я приказал доставить его арестованным в Вильну, где и предал его военному суду, известив о том министра внутренних дел, чтобы он доставил всю бывшую с ним и о нем переписку. Само собою разумеется, что министр не смел противоречить, но доставил мне кое-какие неполные сведения о действиях Старжинского в Петербурге. Все то, что выше сказано было, найдено в собственных бумагах Старжинского. Военный суд, на точном основании законов, приговорил его к каторжной работе. Но и здесь петербургская интрига старалась вредить этому делу: постоянно требовались, по высочайшему повелению, сведения о ходе оного, видимо с целью прикрыть нелепые действия и сношения с Старжинским министра внутренних дел, и так как Старжинский, в оправдание своих поступков, ссылался на петербургское правительство, а потому и необходимо было смягчить приговор ссылкою Старжинского на жительство в отдаленные губернии, с выдержанием в крепости одного года. Но и этот приговор был в Петербурге ослаблен: крепостное содержание ему назначено в Бобруйске, т.е. в краю, где польская пропаганда еще сильно действовала, и потом он выслан в Воронежскую губернию. Вот пример тенденции высших петербургских правительственных лиц (писано в январе – апреле 1866г. – примечание автора), которые, конечно, были более виновны в совершившихся в крае событиях, нежели те жертвы польского сумасбродства и безумия, которые решились поднять оружие против правительства нашего, потому лишь, что они были уверены в его слепоте и бессилии, а частью в надежде даже на покровительство некоторых правительственных лиц в Петербурге… VI Я рассказываю эпизод о Старжинском во всей подробности единственно для того, чтобы ознакомить с положением, в котором находилось правительство при начале мятежа, и с чем мне предстояло бороться. Очевидно, что из трех врагов: мятежа, петербургского правительства и варшавского, самая трудная борьба была с двумя последними, ибо вся сила мятежа была в этих двух пунктах, и на местах он поддерживался не столько собственною силою (в поляках нет достаточно постоянства, чтобы долго преследовать одну цель), а в надежде только на (особое) покровительство… …Последнее доходило до того, что когда мятеж в Северо-западных губерниях значительно начал утихать после принятых мною мер, то для ограждения спокойствия в крае я вынужден был посылать отряды войск в соседственные губернии Царства Польского, чтобы уничтожить там мятежные скопища, предоставленные там своему произволу, без всякого преследования, и беспрестанно вторгавшиеся в Гродненскую губернию, где и производили грабежи и разные неистовства. В Августовской же губернии формировалось и регулярное войско. Слабость управления в Царстве доходила до того, что повелено было в уездных казначействах принимать на счет казны все выдаваемые мятежниками квитанции за взимаемую ими контрибуцию. Раненых же мятежников приказано было оставлять на попечении владельцев, не считая их пленными. Безначалие и поблажка польскому восстанию в Царстве Польском доходили до того, что несколько волостей Августовской губернии прислали мне, 6-го августа, с депутациею, адрес за подписью нескольких тысяч с просьбою принять их в мое управление и оградить от неистовств мятежников. Вследствие этого, и видя усиливающееся неустройство и развитие мятежа в Царстве, Государь повелел принять мне в свое управление Августовскую губернию… Управление Царством после сентября 1863г. было вверено графу Бергу. Из губернских предводителей виленский – Домейко умел скрыть свои польские тенденции пред бывшим ген.-губернатором. С одной стороны он потворствовал революционному направлению владельцев, а с другой он заискивал расположение правительства, так что к Пасхе 1863 года, когда мятеж уже был в значительном развитии, он получил в награду за свое двусмысленное поведение орден Станислава 1-й ст. Но вслед за тем, получив общее приказание жонда оставить службу и выражение негодования оного за полученную награду, а еще более испугавшись слухов о моем назначении генерал-губернатором, Домейко исходатайствовал себе позволение приехать в Петербург, дабы избавиться, как он говорил, от преследования мятежников. Действительно, Домейко человек не дурной, но слабый и хитрый; он хотел плавать между двух вод и, явившись ко мне в Петербурге, просил об увольнении его за границу на воды. Само собою разумеется, что я ему в этом отказал и потребовал немедленно отправиться в Вильну, ибо теперь, более чем когда-нибудь, каждому следует быть на своем месте, не взирая ни на какие опасности. Он прикинулся больным и только через несколько недель после прибытия моего в Вильну ко мне явился. Я заставил его вступить в должность и действовать решительно, т.е. показать себя или преданным правительству, или врагом оного. В то время начали уже убеждаться в том, что сила правительства будет восстановлена в Литве, и Домейко решился, хотя по наружности, показывать себя противодействующим мятежу – и действительно, около него образовался кружок из нескольких польских помещиков, признавших более выгодным устранить себя в настоящее время (1863г.) от мятежных заявлений. Пользуясь сим начинающимся благоприятным направлением, я старался внушить мысль о ходатайстве (со стороны) дворянства о помиловании. Так как мятеж видимо уже ослабевал в исходе июня, большая часть тайных и явных вожаков мятежа были открыты и арестованы, другие, страха ради, бежали за границу, и сами крестьяне и вообще простолюдины, бывшие в мятеже, увидели бессилие шаек, беспрестанно уничтожаемых войсками, и притом, по причине полевых работ, без чего хозяйства их значительно бы потерпели, начали расходиться, то дворяне Виленской губернии стали приставать к тому кружку, который намеревался просить о помиловании. Для усилия сего движения, я в июне месяце 1863г. обратился с воззванием вообще к народу, объясняя поселянам всю бессмысленность мятежа и бедственные оного последствия, при чем обещал помилование всем простолюдинам, которые возвратятся восвояси с отдачею оружия, и независимо от сего, поручил всем сельским обществам иметь ближайшее наблюдение за помещиками и управителями, и об участвующих в мятеже немедленно доводить до сведения начальства. С тем вместе приказано было заняться составлением обывательских книг и переписью всех сословий, приняв строгие меры к прекращению беспаспортных отлучек лиц всех сословий – и особенно ксендзов, облагая нарушающих преподанные для сего правила значительным штрафом; равным образом подвергая контрибуциям тех владельцев и вообще селения, которые давали приют мятежникам. Мера эта имела самый благоприятный успех. В конце июля месяца уже многие тысячи народа оставили шайки и водворились на прежнем месте жительства. При этом начальники банд, не будучи в состоянии противиться сему движению и распуская шайки, требовали, чтобы после покоса и уборки хлеба они вновь возвращались в оные, для чего зарывали бы оружие в лесах для будущего вооружения. Вместе с тем мятежные банды, по распоряжению жонда, разделились на мелкие шайки от 20 – 25 человек, расположились по всем уездам и лесам, где только было можно, и держали террором в страхе все население, учреждая во всех местах полициантов, так называемых жандармов-вешателей, которые следили за направлением народного мнения, и тех, которые выказывали преданность правительству, увлекали в леса и вешали, подвергая предварительно всякого рода истязаниям, производимым даже над женщинами и детьми. Этот новый способ действий мятежников представлял немаловажные затруднения для военных распоряжений, ибо мелкие шайки в лесах были неуловимы. Между тем аларм и террор везде увеличивались, всюду только и было слышно об изувеченных, убитых, повешенных мятежниками разных лицах; в том числе было и несколько наших священников. Надо было принять выходящие из обыкновенного разряда меры к уничтожению сего страшного для края действия мятежников – надо было уничтожить жандармов-вешателей и мелкие бродячие шайки, которые находили еще приют у помещиков и ксендзов и получали продовольствие также из шляхетских околиц. Оставалось мне одно последнее средство: приказать уничтожать до тла помещичьи мызы и шляхетские околицы, в которых произведены мятежниками неистовства и допущено водворение жандармов-вешателей. Те же селения, которые наиболее участвовали в мятеже, после надлежащего исследования, переселять в Сибирские губернии. Тех лиц, которые составляли бродячие неистовые шайки, при взятии судить на месте военным судом и тут же расстреливать. Самые же селения облагать огромными контрибуциями и на 10–15 верст весь околоток, допускавший заведомо пребывание разбойников, и не донесший о сем ближайшим командам. Несколько подобных примеров скоро положили преграду помянутым неистовствам мятежников, ибо они, как и все содействующие им обыватели, увидели, что правительство не шутит и сильнее мятежа. Все это, вместе исполненное, скоро побудило и дворянство во всех губерниях писать адресы о помиловании, ибо оно полагало, что сим способом подписавшиеся, хотя бы и замешанные в мятежных действиях, будут помилованы. Первый пример адреса подало Виленское дворянство 27-го июля 1863г.: адрес был представлен мне губернским предводителем при нескольких депутатах и был подписан более 200 лицами. Я был обрадован этим движением умов или, лучше сказать, страхом помещиков: оно доказало, что принятые мною меры достигали цели. Адрес этот я сделал гласным по всем губерниям, дабы возродить везде подобное же движение. В Гродне и Ковне начали также помышлять о составлении подобных адресов. Революционный жонд был устрашен этим успехом и решился принять отчаянные меры к остановке действий главного местного начальства.
Ять: Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь» http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html VII Варшавское революционное правление, видевши ослабление мятежа в Литве, еще с июля месяца 1863г. начало присылать своих агентов в Вильну для поддержания упадающего революционного движения, но все эти агенты, при довольно порядочно уже устроенной полиции, были захвачены в Вильне. Но они успели, однако же, в половине июля месяца сформировать команду тайных кинжальщиков, которым вменено было в обязанность убить генерал-губернатора, губернского предводителя дворянства и тех, которые наиболее противодействовали мятежу. Но кинжальщики эти, страха ради, ни на что не решились; между тем начальство уже получило о них некоторые сведения и приняло меры к их обнаружению. Для решительного действия был, наконец, прислан из Варшавы известный полициант-вешатель Беньковский, с обязанностью убить Домейко и меня. 27-го июля (в день рождения императрицы) Беньковский пробирался на паперть собора, чтобы меня убить, но не мог близко подойти по огромному стечению служащих и вообще народа. 29-го июля (через два дня после представления адреса) он, в 9 часов утра, вошел в квартиру Домейки и нанес ему семь ран кинжалом, равным образом изранил и человека, пришедшего на помощь, а сам скрылся. Раны Домейки были сильны, но не опасны. Жонд публиковал по городу, что Домейко убит и наказан за измену польскому делу, а в особенности за составление адреса. Надо заметить, что адрес, по поднесении, был послан мною Государю при всеподданнейшем рапорте, с испрошением награды Домейке, а 29-го я телеграфировал Государю о сказанном событии. Между тем приняты были всевозможные меры к отысканию убийцы: сделаны были повсеместно обыски, опубликованы приметы убийцы, поставлены в сомнительных местах караулы, а в особенности усилен надзор на железной дороге и на всех путях, ведущих к ней. Один из виленских кинжальщиков (к стыду – русский православный, сын отставного солдата, женатого на польке), Мирошников, проговорился в хвастовстве о кинжальщиках. Он был спрошен, уличен и в угрызении совести открыл большую часть полициантов и название самого убийцы – Беньковского. Последний был взят 6-го августа 1863г. на железной дороге, готовясь к отъезду в Варшаву, переряженный, с окрашенными волосами, в сопровождении варшавского своего товарища Чаплинского. Уже до того, в короткий промежуток времени, было взято 10 кинжальщиков, из виленских обывателей, которые признали запиравшегося Беньковского: он был родом из Варшавы, цирюльник, учинивший уже там многие преступления и известный своим отчаянным характером. Беньковский, Чаплинский и прочие были немедленно судимы военным судом: семеро повешены в Вильне, а остальным смягчены приговоры, и они отправлены в каторгу (в том числе и Мирошников, в уважение его признания). Это последнее покушение варшавских революционеров к возбуждению мятежа в Литве окончательно было разрушено скорым и успешным отысканием присланных в Вильну злодеев и казнью их, так что главные революционные деятели скрылись или бежали, ибо все они были обнаружены, или скрывались под разными фальшивыми именами, появляясь только по временам в Вильне. Но страх и их обуял. Ибо вслед за кинжальщиками были взяты в Вильне прочие революционные деятели, как то: Далевский, Гажич, Дормаловский (прибывший из Познани) и Зданович, которые, по приговору военного суда, все (кроме Гажича) были казнены. Начальник самого города Вильны – Малаховский (офицер путей сообщения, служивший при железной дороге) скрылся в Петербург, а оттуда бежал за границу. Другой же важный деятель мятежа – Дюлоран (служивший тоже при железной дороге) скрылся в Варшаве. Оставался в Вильне один бодрствующий, некто Калиновский, в качестве главного начальника жонда Литовскаго, но скрывавшегося под фальшивым именем Витольда Витоженца, и с ним еще несколько второстепенных лиц, которые тоже были взяты по обнаруженным сношениям их с минскими и ковенскими революционерами, так что уже в конце августа месяца главные деятели мятежа были обнаружены и взяты кроме Калиновского. В Ковне и Гродне также успешно подвигалось открытие мятежной организации, все тюрьмы были наполнены арестантами, и обнаружена была связь между губерниями и Царством Польским, причем открывались мятежные связи и с польскими агентами в России. Одна оставалась Минская губерния, как будто в затишье, т.е. не было в ней обнаружено тайной организации. Находя нужным еще более ослабить мятежные действия Ковенской губернии, населенной фанатическими католиками, состоящими под ближайшим влиянием епископа Волончевского, я должен был принять меры, чтобы заставить его склонить, посредством увещания, народ к положению оружия. Мера эта принесла успех, и мятеж, самый упорный, в Ковенской губернии уменьшился. Оставался там один главный деятель, ксендз Мацкевич, человек необыкновенно ловкий, деятельный, умный и фанатик: он пользовался большим влиянием в народе и беспрестанно формировал шайки и появлялся в разных местностях губернии. Хотя шайки его неоднократно были разбиваемы нашими отрядами, но он умел сам ускользать от преследования и формировать новые. Таким образом, после поражения его в Зеленковском лесу и в других местностях Поневежского уезда, в августе и сентябре 1863г., он скитался по Ковенской губернии и возбуждал везде к мятежу. В исходе же ноября, не находя более средств к продолжению и к поддержанию крамолы, он решился уйти за границу, но был захвачен почти над самым Неманом отрядом наших войск, привезен в Ковно с своим адъютантом и казначеем и по приговору военного суда повешен в Ковне. С казнью ксендза Мацкевича в Ковенской губернии почти повсеместно прекратился мятеж, остались только незначительные бродячие шайки, которые и были в скором времени уничтожены. В Гродненской губернии также все затихло, и мятеж в конце 1863г. был прекращен. В Минской, хотя и не было новых наружных проявлений мятежа, но зародыш оного оставался не тронутым, по бессмысленности тамошнего управления, а в особенности губернатора. Хотя в октябре месяце 1863г. тамошнее дворянство составило также адрес, и сильнее, нежели другие, выражало свои верноподданнические чувства и раскаяние, но все тайные мятежные деятели оставались на местах и, без сомнения, при первом удобном случае возобновили бы покушение на крамолу. Надо заметить, что Минское дворянство отличалось большим нерасположением к русскому правительству, чем дворянство прочих губерний. Оно постоянно было в сношениях с дворянством юго-западных губерний и в октябре 1862г. на дворянских выборах составило протокол для представления всеподданнейшего адреса, по примеру Подольской губернии, о присоединении Минской губернии к Царству Польскому. Их дерзость была так велика, что когда им было тогда же объявлено высочайшее повеление о противозаконности подобных действий, то они, не отменяя своего постановления, записали только оное в журнал, с отметкою, что они не привели его в исполнение вследствие воспрещения высшего правительства. Крамольный этот дух Минского дворянства еще более развился во время вооруженного мятежа в 1863г. Но они не могли вооружить столько шаек, как в других губерниях, по причине меньшего числа шляхетских околиц, и потому что большая часть населения губернии – православного исповедания; но, тем не менее, во всех лесах, где только было возможно, а особенно в Борисовском и в Игуменском уездах, были значительные шайки. Шайки же Новогрудского и Слуцкого уездов соединились с таковыми же Гродненской губернии. Справившись с открытием тайной крамолы в Литовских губерниях, я послал особую следственную комиссию в Минск для обнаружения секретной администрации. В скором времени председатель оной, жандармский полковник Лосев, обнаружил главных деятелей мятежа в Минской губернии и их сношения с прочими губерниями, преимущественно в Виленской. Таким образом, окончательно были взяты оставшиеся Виленские революционеры и в том числе Калиновский, главный распорядитель мятежа в Литве. С уничтожением их прекратились и все мятежные покушения. Минские же революционеры были судимы в Вильне. Таким образом, окончены были главнейшие мятежные заговоры, в том числе и Могилевские, имевшие непосредственные сношения с Минскими, а Витебские – с Виленской губернией и Динабургским уездом. О Могилевском вооруженном восстании здесь в подробности не говорю, ибо оно было в высшей степени бессмысленно и, начавшись 17-го апреля 1863г., окончено было в первых числах мая (того же года), почти без содействия войск одними православными крестьянами: они перехватали в лесах и на мызах почти всех панов, гимназистов и шляхту, которые образовали шайки, из коих часть только, под предводительством известного Топора (подполковник генерального штаба Звирждовский) ограбили город Горки и бежали в Минскую губернию. Сам же Топор бежал в Царство Польское, где впоследствии был взят и повешен. Замечательно, что Могилевское восстание произведено было под видом охоты на лося и, в известный назначенный день, большая часть молодежи, а также руководителей мятежа, собрались в охотничьей одежде, с запасом продовольствия в указанные места и там были постепенно обезоруживаемы и взяты крестьянами. Могилевские революционеры были до такой степени уверены в бессилии и послаблении правительства нашего, что они смело в ответах своих следственным комиссиям уверяли, что не имели никаких мятежных замыслов, но действительно повсеместно сговаривались идти на охоту. Остальное польское население Могилевской губернии старалось поддерживать это нелепое оправдание, так что даже многие русские, а в особенности в Петербурге, старались этим оправдать покушения к мятежу в Могилевской губернии. Тамошний губернский предводитель, князь Любомирский, был одним из главных секретных деятелей и руководителей оного; но он так себя осторожно вел, что его трудно было юридически в том уличить; впрочем, он уволен от должности и отдан под надзор полиции. Нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что Белорусские губернии: Могилевская и Витебская, которые 37 лет тому назад, когда я там был – в первой губернатором, во второй – вице-губернатором, почти были совершенно русскими, за малыми исключениями. И когда в 1830г., по моему ходатайству, высочайше повелено было уничтожить в них производство дел по Литовскому статуту, повсеместно ввести русский язык, как в судопроизводстве, так и во всем управлении, то это было принято не только беспрекословно, но составлен был благодарственный Государю адрес за дарование им общих с Россиею прав. И это все было в 1831г., во время самого разгара польского мятежа в Варшаве и в Литовский губерниях. Надо заметить, что и в 1831г. мятеж преимущественно распространен был в Ковенской и Виленской губерниях, и только кое-где появлялись шайки в Минской и весьма немного в Гродненской; в Белорусских же губерниях в одной Витебской – и именно в Лепельском уезде – были проявления мятежных покушений. Но вообще противоправительственное направление наиболее выказывалось в Полоцком, Дриссенском и Динабургском уездах, т.е. там, где была прежде иезуитская коллегия (до 1817 года), и вообще от нее утвердился католический фанатизм. В 1863г. все эти губернии были объяты пламенем мятежа, и ежели не везде проявлялись вооруженные шайки по недостатку средств вооружения и противодействию православного сельского населения, то тем не менее все дворянство, шляхетство и ксендзы повсеместно явно и безбоязненно провозглашали владычество Польши, старались в том уверить крестьян и тем самым, при малейшем успехе мятежа в Литовских губерниях, Белоруссия без всякого затруднения вошла бы в состав, предполагаемой революционерами Польши в границах 1772 года. Политическое и нравственное положение губернии в 1831г., когда мятежники имели отличное регулярное войско и вели даже войну с нами, иногда даже с значительным успехом, было удовлетворительно, и когда везде все было тихо (кроме Ковенской губернии, всегда фанатизированной католицизмом), в сравнении с тем, что было в 1863г., ясно доказывает, что правительство, в течение последних 30 лет, не только не принимало мер к уничтожению в крае польской пропаганды, но напротив того, по крайнему неразумению местных и главных правителей, давало все средства к развитию польского элемента в крае, уничтожая все бывшие зародыши русского начала. Я не стану в подробности упоминать о действиях тех лиц, которые с 1831г. были главными на местах распорядителями, о их бессмысленности и неразумении положения края, польских тенденций, о незнании истории сей искони русской страны и постоянном их увлечении призраками польского высшего общества, пресмыкавшегося пред ними и выказывавшего преданность правительству, но не только тайно, а явно обнаруживавшего свои тенденции к уничтожению всего русского. Но все это привлекало на их сторону генерал-губернаторов, а в особенности женский пол, жертвовавший честью и целомудрием для достижения сказанных целей. Для истории нельзя однако ж умолчать о тех начальниках того края, которые наиболее ознаменовали себя подобными тенденциями и нанесли огромный вред могуществу России в той стране. Это были: в Белоруссии – кн. Хованский, генерал-адъютант Дьяков и кн. Голицын; в Вильне – кн. Долгоруков, Илья Гаврилович Бибиков и генерал-адъютант Назимов. Вот ряд людей, которые при содействии подобных же деятелей в Петербурге, в глубоком неведении своем положили в крае твердое начало польской пропаганде и впоследствии развитию мятежа, стоившего так дорого России! Теперь (1866г.), благодаря Бога, все обнаружено, мятеж подавлен, крамола и заговоры против правительства открыты во всех отраслях и направлениях, не исключая и петербургского польского жонда под руководством Огрызко, Юндзилла Сераковского и иных. Теперь остается правительству воспользоваться тяжким уроком и положить конец польской крамоле в Западном крае, признав его окончательно русским, не силою оружия, но моральным возрождением в нем долго подавляемых исконных русских начал!
Ять: Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь» http://zapadrus.su/bibli/arhbib/957-graf-mikhail-nikolaevich-muravev-zapiski-ego-o-myatezhe-v-severozapadnoj-rossii-v-1863-1864-gg.html VIII Во время принимаемых мною мер к прекращению в 1863г. мятежа во вверенных мне губерниях, Государю угодно было поручить моему заведыванию, как выше сказано, Августовскую губернию, которою мятежники распоряжались по произволу и в которой войска наши (почти целая дивизия) расположены были по городам, не будучи в силах, без содействия гражданского начальства, принимать какие-нибудь благоразумные меры к прекращению мятежа. Варшавское же правительство, как объяснено выше, не только бездействовало, но под управлением Велепольского, равнодушно смотрело на все неистовства, производимые мятежниками в крае. В сентябре 1863г., получив высочайшее повеление об Августовской губернии, я отправил туда войско под начальством генерала Бакланова и поручил ему немедленно ввести военно-гражданское управление на основании данной мною 24-го мая для Северо-Западных губерний инструкции. Преображенский полк, под начальством князя Баратинского, занял главные мятежные пункты губернии, и не прошло трех недель, как со введением сказанного управления мятеж почти совершенно там утих; оставались только в Ломженском уезде некоторые бродячие шайки, преимущественно наполненные шляхетским населением, а также туда вторгались мятежные банды из других губерний Царства Польского, так что, для ограждения этого уезда, я вынужден был распорядиться о занятии нескольких пунктов в соседнем Остроленском уезде Полоцкой губернии. По мере подавления мятежа в Северо-Западных губерниях, я принимал меры к прочному обеспечению сельского населения и к ограждению оного от насилия панов. Трудно было до этого достигнуть, по неимению лиц достаточно благонадежных, чтобы поручить им на местах это важное дело: все чиновники, как выше сказано, были польского происхождения, также и мировые посредники. Большая часть их были взяты под стражу за участие в мятеже или по неблагонадежности уволены от должности. Надо было спешить скорее занять русскими людьми все полицейские должности и вообще имеющие прикосновение к народу, который составлял главную нашу опору. Трудно было вдруг наполнить край русскими чиновниками: я еще при выезде из Петербурга отнесся ко всем начальникам губерний, прося их присылать ко мне лиц более благонадежных, для чего и исходатайствовал для них у Государя особые льготы и пособия, просил о том же и министра внутренних дел. Действительно, чиновники начали прибывать, но, к сожалению, многие из них далеко не соответствовали ожиданиям, особенно присланные министром внутренних дел, так что я вынужден был многих возвращать обратно и медлить занятием вакантных мест. Имея в виду, что главное дело в крае состояло в упрочении быта сельского населения, уничтожении над ним власти мятежных панов и привлечении народа к правительству, я преимущественно обратил внимание на вызов из России деятелей по крестьянскому делу. С августа 1863г. в тех уездах, где был подавлен мятеж, постепенно назначались русские мировые посредники и члены поверочных комиссий, так что к концу года в большей части уездов были русские деятели по крестьянскому делу, которые и обнаружили всю бездну злоупотреблений и угнетений, которым подвергался несчастный народ русский от польских панов и избранных из среды их посредников. Зло было так велико, что нельзя было оставлять его без радикального извлечения и даже исправления тех правил, которые были установлены по крестьянскому делу для западных губерний, ибо они составлены были в Петербурге теоретично без знания местного хозяйственного быта крестьян, по указанию лиц, вызванных из тамошнего края в виде экспертов, которые употребили все усилия, чтобы обмануть правительство и еще более поработить крестьян владельцам. Скоро можно было убедиться, что утверждение уставных грамот в том виде, как они были составлены, послужило бы к вящему разорению крестьян и к возбуждению сих последних против правительства; в этом и заключалась цель бывших польских деятелей и всего шляхетского управления краем. Я решился воспользоваться моментом (с одной стороны – боязни правительства нашего от распространившегося мятежа, с другой – устрашения самих владельцев сильными мерами против мятежа и всеобщим почти участием их в оном), чтобы рассечь гордиев узел пагубного влияния панов на сельское население. Я пригласил на совещание некоторых мировых посредников и иных деятелей, более других изучивших положение крестьян и отношения их к владельцам. И в августе 1863г. издал инструкцию для действия поверочных комиссий, предоставив им право переделывать уставные грамоты, составленные в противность закону, возвращать крестьянам отобранные от них в последнее время (с 1857г.) земли, обеспечивать обезземеленных крестьян и батраков, назначать им безобидные покосы и выгоны, не лишать их права пользоваться общим с владельцем топливом и пастбищем скота, причем приказано было определить оценки оброков сообразно действительной ценности участков, отнюдь не стесняясь прежними высокими платежами. Меры эти, взятые в совокупности, были немедленно приведены в действие. Паны, как все виновные в мятеже, беспрекословно подчинились оным, тем более, что многие из них, сочувствуя мятежу, объявляли крестьянам в начале 1863 года, что им отдадут земли безвозмездно, если они пойдут в мятеж, и потому опасались, что правительство отберет землю всю даром. Владельцы упали духом, а крестьяне воспрянули и почувствовали новую жизнь; причем приняты были меры к восстановлению православных церквей и к возвышению духовенства с распространением повсюду русских школ. Для довершения уничтожения возможности формироваться вновь к весне мятежным шайкам среди огромных лесов, покрывающих еще Северо-Западные губернии, приказано было поделать просеки к тем местам, в которых могли удобно укрываться шайки и в случае, ежели помещики сего не исполнят, то предоставить это, по указанию начальства, самим крестьянам. Большая часть просек была исполнена сими последними, и сею мерою в одно время был обеспечен край от могущих вновь появиться мятежников, а крестьяне получили за труды большое количество лесу, и в следующем году большая часть отлично обстроилась, вместо бывших их убогих хат. Помещики на местах вполне смирились и тайно роптали. Но в Петербурге подняли большой вопль и нашли сочувствие в министре внутренних дел и у иных правительственных лиц. Не взирая на все это, я решился привести до конца начатые меры, ибо этим единственно способом можно было упрочить наше там владычество и подавить польскую преобладавшую интеллигенцию, против которой уже крестьяне в улучшенном своем состоянии, при содействии правительства, могли бы бороться. К этому восстанию в Петербурге против принятых мною мер сильно присоединилась немецкая партия, владеющая значительными имениями в Инфляндских уездах Витебской, а также в Северо-Западных уездах Ковенской губернии: немцы теряли едва ли не более поляков, так как еще более угнетали крестьян и вводили батрачество в своих имениях, т.е. полное обезземеление крестьян. Те же самые меры по устройству быта крестьян были применены мною еще в 1863г. в Августовской губернии, причем приказано было постепенно уничтожать гминное управление владельцев и назначать на место их гминными войтами крестьян по собственному их выбору. Равным образом введены были независимые от помещиков крестьянские суды, с правом решать дела до 100 руб. серебром. Всем этим мерам подчинились безропотно владельцы Августовской губернии и, в скором времени, крестьяне до такой степени ожили, что начали сами ловить мятежников и предоставлять правительству. То же самое было в Северо-Западных губерниях. Отовсюду я получал от крестьян депутации с благодарственными адресами; везде крестьяне молились торжественно за Государя, даровавшего им свободу, присылали адресы и устраивали часовни и образа во имя Александра Невского, – словом, всеобщее было торжество крестьян, которые вполне передались на сторону правительства и нелицемерно благодарили Государя за все оказанные милости. В крае так ожило русское начало, что везде заговорили по-русски, и православные священники, бывшие в угнетении и в рабском почти порабощении у ксендзов и панов, стали пренебрегать прежними своими властелинами. Помещики же явно упали духом, в особенности же когда в половине 1863г. были обложены 10% сбором с доходов их имений, каковой, однако же, был беспрекословно и в кратчайшее время внесен и послужил к поддержанию русских чиновников, прибывающих в край, на устройство церквей и иных предметов, о коих будет упомянуто далее. Против правильности обложения помещиков 10% сбором было много возгласов, особенно в Петербурге. Обвиняли меня в неуравнительности и возвышенности раскладки, и никто не хотел понять, что во время самого разгара мятежа, т.е. в июне и июле 1863 года, нельзя было в несколько недель составить правильную раскладку и оценку доходов помещичьих имений. Но таково было увлечение высшей петербургской сферы, что они, подстрекаемые польскою партиею, хватались за все самые нелепые идеи, чтоб только обвинить и обессилить принятые мною необходимые меры к укрощению мятежа. Они не хотели понять, что у поляков нет настоящего патриотизма, но лишь влечение к своеволию и угнетению низших классов, что им хотелось восстановления древних прав польской аристократии во время Речи Посполитой, что им нужно было до невозможности поработить народ и выжимать из него сок, превращая его в «bуdlo» (по-польски значит: скотина, так обыкновенно называли паны простой народ). По сей-то причине паны и вообще польская интеллигенция не столько восставали против строгих мер, принимаемых к укрощению мятежа, сколько во всеуслышание вопияли против ограждения крестьян от панского гнета и возрождения в них нравственной силы. Они называли действия управления в сем отношении разрушительными для общественного порядка и последствием системы социалистов. В Петербурге тоже твердили, ибо не понимали ни положения края, ни необходимости утвердить в оном русскую народность. Министр внутренних дел и шеф жандармов (кн. Василий Андреев, Долгоруков) преимущественно противодействовали, сколько могли, принятым к устройству быта крестьян мерам, и старались поколебать доверие Государя к местному управлению. Причем они старались распространить мысль, что меры эти приведут к гибельным последствиям в самой России, и потому министр внутренних дел долго не допускал обязательного выкупа крестьянами земель в Западных губерниях. 10% сбор они считали и называли грабежом и явным разорением владельцев, не принимая в соображение, что те же самые владельцы платили дань мятежникам, далеко превосходившую 10% сбор. Они не хотели понять, что раскладка сделана была по указаниям самих помещиков, т.е., что взята в основание оценка десятины, объявленная помещиками при составлении уставных грамот. Таким образом, владельцы, стараясь увеличить свои доходы угнетением крестьян, сами поплатились при обложении 10% сбором тех доходов. 10% сбор, кроме справедливости меры и способа разложения, представлял ту главную выгоду правительству, что он лишал помещиков возможности уделять доходы свои на поддержание мятежа. Мера эта, с присоединением к ней взимания штрафов за траур и другие революционные манифестации, а также контрибуции за пособие мятежникам, произвели самое благодетельное влияние в крае, ибо польские паны, шляхта и ксендзы вынуждены были дорого платить за все бессмысленные их покушения. Поляка же ничем нельзя остановить в его безумии, как деньгами. Его надобно, как говорит пословица, бить по карману. Более благоразумные поляки в этом сами сознаются. С уменьшением доходов уменьшились и революционные затеи, всякий занялся поддержанием своего хозяйства и опасался только, чтобы не попасть под новые штрафы и засим все в скором времени смирилось в крае. В числе мер, принятых мною для окончательного подавления мятежа и переловления скрывающихся одиночных мятежников, я испросил высочайшее соизволение на утверждение, во вверенном мне крае, жандармских команд из 30 человек в каждом уезде, под начальством одного офицера. Команды эти снабжены были подробною инструкциею и размещались в уездах на определенных пунктах для наблюдения за действиями обывателей, где с содействием войск и казачьих команд, размещенных также по уездам, в скором времени были уничтожены последние остатки бродячих шаек. Жандармские эти команды до такой степени очистили край от последних остатков мятежа, что уже в 1864 году можно было безопасно везде ездить, и все мирные обыватели вполне почувствовали столь необходимые для них и их благосостояния силу и покровительство наших властей. Инструкция, данная жандармским командам, выходила из разряда обыкновенных, принятых у нас начал для жандармерии: они поставлены были в непосредственную зависимость от местного начальства, которое ими распоряжалось по своему усмотрению, как высшею административною полициею. Команды составляли то же, что во Франции «marechausses». Высшее жандармское управление стремилось к тому, чтоб их обратить в безответственных доносчиков, чем уничтожилась бы полезная их административная ответственная деятельность. Но я этого не допускал во время управления моего краем, и команды эти были действительно весьма полезны и подчинены главному местному начальству. Независимо от сего, во всех уездах была учреждаема, с половины июля месяца 1863г., постепенно сельская вооруженная стража под начальством благонадежных унтер-офицеров, ее формировавших. Стража эта, доходящая в некоторых уездах до 1000 и 2000 человек, охраняла селения, очищала леса, совокупно с войсками, от мятежников и держала в страхе мятежных панов, которые были обложены особым сбором на содержание оной. Каждый стражник получал в сутки 10 коп. деньгами, кроме продовольствия. В сложности содержание стражи обошлось польскому дворянству шести Северо-Западных губерний более 800.000 р. с. Дворянство также заплатило за все убытки, которые учинены мятежниками, как в казенном, так и в частном имуществе, т.е. священников, крестьян и т.п. Эти меры, совокупно с 10% сбором, имели самые благоприятные результаты. На счет помещиков же было ограждено все протяжение железной дороги, расчищены окрестные леса, устроены бараки для войск по всей линии, – словом, они вполне заплатили деньгами за свое безумие, не говоря уже о частных штрафах. IX В ноябре 1863г. военные действия почти повсеместно прекратились, так что в декабре можно было возвратить в Петербург 1-ю гвардейскую дивизию, оказавшую так много услуг правительству (равно как и прежде бывшая 2-я дивизия) при укрощении мятежа. К тому времени уменьшились повсеместно и аресты, и усиленно только действовали на местах военносудные и следственные комиссии для скорейшего очищения тюрем, наполненных лицами, участвовавшими в мятеже. Так как он был повсеместно прекращен, то я признал возможным облегчить и меру наказаний, дозволив простолюдинов, участвовавших в шайках, но принесших чистосердечное раскаяние, вовсе освободить от взыскания, с отдачею на поручительство обществ. Таким образом, в течение 1863 и 1864гг. более 4000 человек разного звания лиц, замешанных в мятеже, отданы были на поручительство, с учреждением за ними полицейского надзора, кроме такого же количества добровольно возвратившихся из шаек, также водворенных на прежнем месте жительства. Количество же лиц, присужденных к разным тяжким наказаниям, высланных и оставленных в крае, в подробности (было) указано в ведомости, сообщенной мною военному министру для доклада Государю. Из ведомости этой ясно видно, как преувеличены были все толки и возгласы об огромном будто бы числе лиц, сделавшихся жертвою жестокости управления Северо-Западным краем. Едва ли когда-либо мятеж, столь сильно охвативший все шесть Северо-Западных губерний (с населением более 6.000.000), мог быть окончен с меньшим числом жертв. Все бывшие революции в Европе и восстания в Английских колониях стоили несколько крат более жертв, чем бывшее в Западных губерниях восстание – ибо главное начальство сего края заботилось о том только, чтобы введением строго ответственной и правильной администрации восстановить достоинство правительства, и только некоторыми более разительными примерами смертной казни главных руководителей мятежа и в особенности лиц, учредивших правильные неистовства и злодеяния над безоружным народом, надо было остановить тот террор, который они повсюду распространяли. Здесь дело заключалось не в одних строгих наказаниях, ибо их было весьма не много, но в совокупности всех принятых мер к подавлению мятежа и к предупреждению всех беспрестанно изменяющихся способов действия мятежного жонда. В этом собственно и заключалось достоинство управления и успех его действий. Мятеж сам собою погас, и все смирилось потому только, что во всех покушениях своих он находил своевременное правительственное противодействие. Бессмысленные польские умы отрезвились, и все затихло в крае, когда убедились, что правительственная власть восстановлена и идет непреоборимо к предначертанной цели, не останавливаясь ни перед какими препонами, повсюду поставляемыми. Мятеж прекратился, когда самые происки петербургских и варшавских революционеров не могли побороть и ниспровергнуть систему действий главного начальства Западного края. 4-го апреля 1866г. Граф Михаил Муравьев. С.-Петербург
Ять: Куда же спряталась самая свободная алгебра? Iа ЧенслоБг уцте дне нашiя а рещеть Бъговi ченсла сва А быте дне Сврзенiу нiже боте ноще а оусноуте Тоi бо се есе Явскi а Сыi есте во дне Бжьстiем А в носще нiкii есь iножде Бг ДiдДубСноп наш И Числобог считает дни наши и речет Богу числа все - да быть дню небесному или же быть ночи, и уснуть. Те ведь есть Явские, и Сей есть во дне божеском. А в ночи никого нет, лишь бог Дед-Дуб-Сноп наш Игорь Ростиславович Шафаревич (3.06.1923 - 19.02.2017) Деканат, профком и Совет Ветеранов механико-математического факультета МГУ с глубоким прискорбием извещают, что 19 февраля 2017 года на 94-м году жизни скончался выдающийся советский и российский математик, публицист и общественный деятель, специалист в области алгебры, теории чисел и алгебраической геометрии, академик РАН, лауреат Ленинской премии, член ряда иностранных академий и научных обществ, главный научный сотрудник Математического института РАН, советник РАН http://www.math.msu.su/node/943 Мы имеем дело с каким-то совершенно особенным видом памяти - не индивидуальной, а исторической. Она основана на переживании человеком прошлого, она его туда отчасти вновь переносит. Этим она кардинально отличается от механической памяти вычислительных машин, являющейся лишь складом большого числа предельно формализованных данных. Но именно механизмы являются идеальными составляющими частями технологической цивилизации. Связь с прошлым значительно предопределяет поведение, создает нечто, подобное инертности. А часть механизма тем совершеннее, чем меньше ее инертность, чем легче она подчиняется сигналу. Идеология прогресса постулирует ценность одного только будущего: прошлое мертво. И естественно, что в рамках технологической цивилизации историческая память вытесняется из жизни, выпадает из арсенала средств, которыми может пользоваться человечество. Но она органически связана с человеком и может быть уничтожена только вместе с ним. А значит, нет необходимости вновь создавать сверхсознание, религиозное сознание или специфическое мировоззрение русского православия: они сохранены в исторической памяти. Речь идет вовсе не о возвращении к прошлому, а о преодолении искусственных психологических запретов, не позволяющих пользоваться реально существующими духовными силами И.Р. Шафаревич. Духовные основы Российского кризиса XX века. Россия и мировая катастрофа http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_446.htm Историческая память http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_660.htm http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_743.htm В западной литературе иногда употребляется термин The survival club, который можно перевести как клуб тех, которые выживут или, осторожнее, - клуб имеющих шанс выжить. Место в этом клубе не предоставляется само собой. Но Россия может за него бороться, и эта борьба и определяет ее будушность, на ближайщие века Из предисловия к книге И.Р. Шафаревича - Две дороги к одному обрыву. /Москва.Издательство: Айрис-Пресс. 2003г. XI. Революция 90-х годов Произошло явление, никем не предсказанное - крах коммунистической власти, которая, казалось, стоит каменной стеной, - власти с колоссальной репрессивной системой, с монопольной идеологией, которая охватывала человека чуть ли не с рождения: она навязывалась ребенку с песнями, которые он учил в детском саду. Те взгляды, которые я излагал, естественно применить для объяснения этого переворота. Я думаю, переворот этот настолько драматический, что долго в истории, по крайней мере, русской, он будет притягательным центром для любого мыслящего человека... XIV. Наследник Выше я изложил ряд признаков, указывающих на приближающийся конец западной цивилизации. Если такие признаки игнорировать, то непонятно, как же ориентироваться в жизни. Поэтому я считаю, есть все основания предполагать, что смертельный кризис западной цивилизации разразится уже в ближайшие десятилетия, может быть, даже годы. Она не более устойчива, чем был Советский Союз, и конец ее может быть столь же внезапным. С этим связан последний пункт, который я хотел бы обсудить. В таких случаях, при гибели какой-то лидирующей цивилизации, возникает проблема наследника. Конечно, сложится какая-то другая цивилизация, наиболее творческая и активная. Может быть, она возникнет сразу же на обломках разлагающейся западной, может быть, это займет много лет или веков: так, после упадка античности, до начала формирования новой средневековой культуры с ее богатой духовной жизнью, прошло около пятисот лет, которые в истории называются темными веками в отличие от средних веков. Так кто же может претендовать на то, чтобы попасть в число наследников? Конечно, существует целый ряд сильных цивилизаций с большой традицией. Это и Китай, и Индия, и очень активный исламский мир, Латинская Америка и Россия, конечно. И здесь я хочу обратить внимание на особую роль России. Благодаря тому третьему пути, за который Россия боролась триста или четыреста лет, она все же впитала в себя гораздо больше продуктов деятельности западной цивилизации, больше культурных ценностей, чем другие названные цивилизации, и если бы она оказалась такой лидирующей цивилизацией, то это означало бы сохранение большего запаса культурных ценностей; и может быть, человечество избежало бы такого длинного периода новых темных веков, о котором я говорил. Но для этого, конечно, и сама Россия должна пережить XXI век. И русский народ должен восстановить свое духовное и национальное самосознание. Сейчас, конечно, кажется наивным обсуждать, может ли Россия стать мировым лидером - в нашем-то теперешнем катастрофическом положении, основные признаки которого были перечислены в начале работы. Но надо иметь в виду, что тысячелетняя традиция не может быть уничтожена ни за 10, ни за 70 лет. Сейчас основные силы и интересы, препятствующие оздоровлению России, связаны с Западом. Конечно, есть мощные внутренние силы, - как материальные, так и духовные, - но они существенно зависят от поддержки, исходящей от Запада. Если же верно предвидение скорого краха западной цивилизации, то и воздействие этих сил в России значительно ослабеет. Тогда возможности самостоятельного развития, основанного на своей традиции, для России столь же значительно возрастут. Так, например, реальная возможность для Руси освободиться от монгольского ига возникла в связи с кризисом, начавшимся Золотой Орде; в наших летописях его называли замятня - когда и началось розмирие с тотары. В истории можно заметить, что возможность народа влиять на свою судьбу не одинакова в различные периоды. Иногда инерция исторических сил столь важна, что не подчиниться ей исключительно трудно. В другие же периоды выпадение каких-то мощных исторических факторов создает больший простор для инициативы. Это бывают периоды освободительных войн, реформ, революций. Такая ситуация может возникнуть для России, когда созреет кризис, новая замятня, в западной цивилизации. Истинный трагизм положения России заключается, как мне кажется, в том, что она может оказаться к этому моменту совершенно не готовой. Могут еще не сложиться психологические и духовные предпосылки для принятия нужных решений. Создание таких предпосылок - это та реальная цель, над которой можно уже сегодня работать. Но здесь мы вступаем в область суждений о судьбах человеческих, о которых Достоевский сказал, что они в руках Божиих и человек в них почти ничего угадать не может, хотя и может предчувствовать. Вот такие свои предчувствия я тут и изложил Литература Я назову основные сочинения, по которым желающий сможет больше узнать о затронутых здесь вопросах 1. Характеристика западной цивилизации Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Избранные произведения. М., 1990. Зомбарт В. Буржуа. М., 1994. Авторы не во всем согласны друг с другом, но именно благодаря этому их работы вместе дают особенно яркую картину 2. Взгляды на развитие исторического процесса Гесиод. Работы и дни. /Эллинские поэты. М., 1963 http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_532.htm Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1995. Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. Это лишь выдержки из громадного сочинения, целиком на русский не переведенного. Многие яркие мысли в этом издании опущены И.Р. Шафаревич. Россия и Запад 3. Революция, природа марксизма и большевизма Платон. Государство. /Сочинения в 3-х томах. Т.3, М.,1971 К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии.Собр. Соч. (2-е изд.), т.4. Раздел Буржуа и пролетарии - прекрасно характеризует духовную близость марксизма и западной буржуазной цивилизации. В нем капитализм и буржуазия характеризуются как главная творческая сила истории. Социалистическая революция должна лишь зафиксировать то, что уже создано этой силой. Исповедь Пятакова - ключевой документ для понимания психологии марксизма и большевизма - опубликована в трудно доступном эмигрантском Новом журнале N 52, Нью-Йорк, 1952. Но она воспроизведена в работе автора Социализм как явление мировой истории. Соч., т.1, М., 1994, стр. 242-244 4. Революция и деревня Сейчас имеются квалифицированные, объективные публикации документов. Например: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т.1. М., 1996. (Этот том содержит сводки ВЧК и другие документы времен 1918-1922 гг.) Антоновщина. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919-1921 гг. Тамбов, 1994. Сборник документов Трагедия советской деревни, тт. 1-2. Документы 1927-1930 гг., характеризующие время коллективизации и раскулачивания Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 1927-1932. М., 1989. Заголовок раскрывает содержание. Вообще, для общего знакомства с советским периодом истории России очень рекомендую содержательную и взвешенно, не тенденциозно написанную книгу - учебник для студентов-историков: Новейшая история отечества. ХХ век./Под редакцией А.Ф. Киселева и Э.М. Щагина. М., 1998. Тт.1,2 5. Роль деревни в мировой истории Великий незнакомец. М., 1992. /Хрестоматия крестьяноведения. Чаянов А.В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации. М., 1991. (Ряд конкретных исследований и изложение общих концепций Чаянова). Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. Ч. I. М., 1921. Перепечатано, например, в: Чаянов А.В. Избранные повести. М., 1989. (Те же идеи, изложенные в форме фантастической повести) 6. Кризис 60-х - 70-х гг. на Западе Различные стороны отражены в работах: Кёпецы Белла. Идеология Новых Левых. М., 1977 Баталов Э.Я. Философия бунта. М., 1973 И.Р. Шафаревич. Была ли перестройка акцией ЦРУ? - Например, в книге Русский народ на переломе тысячелетий. М., 2000 также см. лекции Духовные основы Российского кризиса XX века, прочитанные академиком РАН Игорем Ростиславовичем Шафаревичем весной 2001 года в Сретенском высшем православном монастырском училище http://www.pravoslavie.ru/sretmon/izdatel/shafarevich.htm Игорь Ростиславович Шафаревич http://www.voskres.ru/shafarevich http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_768.htm
Ять: И.Р. Шафаревич. Математическое мышление и Природа Я, например, уверен, что в каком-то смысле, если бы материального мира не существовало, математика все равно была бы ...Один мой друг, геолог, высказал следующую мысль. Многие виды гибли из-за гипертрофированного развития признаков, первоначально очень полезных для их выживания (например, громадная броня гигантских третичных ящеров). Для Homo sapiens эту роль может сыграть его интеллект: способность к холодному рациональному мышлению, не ограниченному моралью и жалостью. Математика, несомненно, как-то связана со способностью к такому алгоритмическому, машинообразному мышлению. С другой стороны, она глубоко связана с эстетическим чувством, которое способно служить противоядием для этой тенденции. И математик имеет свободу выбора принять участие в том или другом направлении развития человечества И.Р. Шафаревич. Математическое мышление и Природа http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_421.htm ...Этология, как мне кажется, дает возможность с новой и очень важной точки зрения взглянуть на человеческое общество. И далеко не потому лишь, что люди несут в себе громадное наследие своих животных предков. А в первую очередь по аналогии, как проявление единства тех форм организации живого, которые использует Природа (а человеческое общество - несомненно, нечто живое). Как бы не объяснять это единство: как результат единого механизма отбора, лежащего в основе эволюции, как проявление, - согласно идее Агассиза - мышления Божества или каким-то иным образом. Сейчас нам предлагают в качестве модели обычно нечто мертвое, какую-то кибернетическую схему. А тут мы можем сравнить общество с живым сообществом, причем более простым (хотя бы количественно меньшим), более доступным анализу. И сразу же открывается множество поразительно красивых, нетривиальных феноменов, имеющих параллели и в человеческом обществе. Прежде всего это - разделение форм поведения на приобретенные обучением и инстинктивные. Причем инстинктивные действия связаны с мощным эмоциональным подъемом, относятся к важнейшим областям жизни и предлагают решения, которые можно было бы объяснить разве что работой сверхмощного интеллекта. Аналогично в человеческом обществе существует громадная область норм поведения, регулирующих основные стороны общественной жизни и возникающих не в результате рационального осмысления проблемы, непонятным для исследователей путем. И в то же время они воспринимаются как нечто безусловно истинное, вызывают мощный подъем чувств, их рациональная критика отталкивается. Сюда относятся: мораль, религия (вплоть до самых первобытных форм), множество социальных концепций и учений... И.Р. Шафаревич. Загадка индивидуальности http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_448.htm ...Современная же техника неразрывно связана с развитием естествознания - например, атомную бомбу делало то же поколение физиков, которое создало квантовую механику (в Германии атомный проект возглавлял один из создателей квантовой механики В. Гейзенберг). Но развитие естествознания замедляется на наших глазах. Если в первой половине XX в. возникли такие радикально меняющие каотину мира области, как теория относительности, квантовая механика и генетика, то во второй половине века мы ничего подобного не встречаем. Когда сейчас говорят о последних успехах человечества, обычно упоминают спутники или компьютеры. Но это не относится к естествознанию, не есть открытие новых законов природы! Это замедление явно ставит под угрозу динамическую устойчивость всей современной цивилизации. Можно также усмотреть более глубокие корни проявляющегося кризиса. Сама логика живой природы отлична от логики рационального, естественнонаучного мышления. В живой природе основную роль играет ее организация в циклы, открытые Ю. Либихом и иногда называемые циклами Либиха. Например, трупы и отходы животных поглощаются бактериями, бактерии являются основой роста растений, растения поедаются животными. Живая природа состоит из сотен тысяч таких циклов. Именно организация в циклы обеспечивает то, что в природе поглащается все, что производится. Наоборот, логическое мышление состоит из цепи силлогизмов, соединенных как бы в прямую линию. Когда в рассуждении образуется цикл - вывод совпадает с предпосылкой, - это считается грубой ошибкой, порочным кругом. Наоборот, вмешательство технологической деятельности в природу приводит к разрыву циклов Либиха, что выражается, например, в накоплении непоглощенных отходов. Таким образом, человек строит картину мира, в которой ему не находится места, прежде всего, просто как живому существу... И.Р. Шафаревич. Естественнонаучное мировоззрения в современности http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_426.htm ...Начало этого научного переворота приходится примерно на VI в. до н.э., вообще поразительную эпоху в духовном развитии человечества. В это время в Индии появидись буддизм и индуизм. В Китае - конфуцианство, которое и по сей день остается главной идеалогической основной китайской культуры. В Персии - религия Заратустры (двух сил: разрушения и созидания, борьбы двух богов - Ормузда и Аримана). В библийской традиции это начало движения пророков. В Древней Греции - возникновение греческой философии, в рамках которой и возникли идеи той научной революции, которую мы обсуждаем. Никаких соображений, обьясняющих одновременное появление совершенно новых концепций по всей Евразии - от Китая до Греции - предложено, по-видимому, не было. Но зато ученые нашли удачное название этой поразительной эпохи - ее стали называть "осевым временем"... И.Р. Шафаревич. Научная революция VI в. до н.э. http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_431.htm ...последние триста лет Россия жила, вырабатывая ответ на вызов западной цивилизации. Какой же она выработала ответ? Конечно, в каком-то смысле вызов относился ко всем другим народам, не входившим непосредственно в эту западную цивилизацию или вошедшим туда не сразу. И ответы вырабатывались разные, и важно сравнить их, чтобы понять то, как Россия на это реагировала. Важно сравнить российский ответ с другими вариантами. Центром, в котором сложилась западная цивилизация, была Англия. Франция, по-видимому, пыталась в конце XVIII века наметить свой путь развития, основывающийся на таких же элементах капитализма, но в другом направлении. Но она была разбита Англией в нескольких войнах, потеряла свои американские и индийские колонии и в результате пережила серию катастроф, начиная с революции XVIII века. В результате она в конце концов приняла этот тип жизни, но уже не в качестве одного из лидеров, а как второстепенная держава. Примерно такая же судьба была и у Германии: роль попытки противостояния чуждому давлению там играл национал-социализм. И вообще, фашизм в Италии, Испании, Португалии, Австрии был формой несогласия, протеста этих стран против наступающей на них западной, по существу англосаксонской, цивилизации, но окончилось это для всех западноевропейских стран их полным включением в круг этой цивилизации и принятием ее основных принципов... И.Р. Шафаревич. Россия и Запад http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_418.htm ...Специальные ревизоры (лактакамайок, "деревенские инструкторы") непрерывно ездили по стране, наблюдая за населением. Для удобства надзора крестьяне, например, были обязаны держать дверь открытой во время еды (закон предписывал время еды и ограничивал меню). Другие стороны жизни тоже строго регламентированы. Чиновники выдавали каждому индейцу из государственных складов два плаща - один рабочий и один праздничный. В пределах одной провинции плащи отличались только в зависимости от пола владельца, в остальном они были одинакового фасона и цвета, но жители разных провинций отличались по цвету своих плащей. Плащи полагалось носить, пока они не истлеют. Изменять покрой или цвет одежды запрещалось. Были законы и против других излишеств: запрещалось иметь в доме стулья ( разрешалось только скамьи), строить дома большего, чем положено размера и т.д. В каждой провинции была своя, обязательная для ее жителей прическа. Эти предписания распространялись не только на крестьян: например, количество и размеры золотой и серебрянной посуды, которую мог иметь чиновник низшего разряда, было строго ограничено в зависимости от его положения. Под особым строгим контролем находились жители вновь завоеванных областей. Туда переселялись жители центральных провинций, причем им предоставлялось право входить в дома туземцев в любое время дня и ночи, они обязаны были сообщать обо всех признаках недовольства. Крестьяне не имели права покидать свою деревню без особого разрешения. Контроль облегчался различием цвета одежды и характера стрижки волос в разных провинциях. Специальные чиновники надзирали за проходящими через мосты и заставы. Но государство производило принудительное переселение населения в больших размерах. Иногда переселения вызывались экономическими соображениями: жители перемещались в провинцию, опустевшую после эпидемии, или в более плодородную область. Иногда же причина была политической - как при переселении жителей коренных областей в завоеванную провинцию или наоборот, расселение завоеванного племени среди лояльного населения империи. Под контролем государства находилась и семейная жизнь. Все мужчины, достигшие определенного возраста, обязаны были вступить в брак. Раз в год каждую деревню для этого посещал особый чиновник, проводивший публичную церемонию заключения брака, в которой обязаны были участвовать все, достигшие в этом году брачного возраста. Многие испанцы, описывавшие нравы государства инков, утверждают, что мнение вступивших в брак по поводу партнера при этом не спрашивалось, а Сантильян (автор, писавший в конце XVI в.) сообщает, что возражения наказывалось смертью. С другой стороны, согласно патеру Моруа, мужчина мог сослаться на то, что уже дал обещание другой девушке, и тогда чиновник рассматривал вопрос еще раз. Ясно, однако, что о мнении женщины никто не справлялся. Члены высшей социальной группы - инки - имели право на несколько жен или, вернее, сожительниц, так как первая жена занимала особое положение, а остальные находились на роли служанок. Брак с первой женой был нерасторжим, сожительница же могла быть прогнана и после этого не имела права вступать в брак. Закон регулировал число жен в зависимости от социального положения мужа - двадцать, тридцать, пятьдесят и т.д. Для Инки и его ближайших родственников никаких ограничений не существовало. Большое число жен, а следовательно и большое потомство, приводило к тому, что удельный вес инков в населении все время возрастал...Причину гибели империи инков надо, по-видимому, искать в другом - в полной атрофии инициативы, в привычке только выполнять распоряжение начальников, в духе косности и апатии… И.Р. Шафаревич. Империя инков http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_15.htm ...Переворот в отношении Руси с Хазарией произошел после убийства славянами Игоря, когда к власти пришли славяне или ославянившиеся скандинавы из окружения псковитянки Ольги. Это произощло в 944 г. Такая концепция предполагает очень важную эпоху хазарского господства над Русью, предшествовавшую перевороту. Только после убийства Игоря вновь усилилось распространение христианства на Руси (это было равнозначно усилению влияния Византии). Хазарский царь Иосиф не мог ничего предпринять в ответ на этот переворот, так как ряд кризисных явлений - от Китая до Франции - нанесли тяжелый удар хазарской торговле и подорвали основу власти. В 957 г. Ольга приняла крещение в Константинополе, что означало открытый переход Руси на сторону Византии против хазар. В 964 г. Святослав начал военные действия против хазар. Возможно, союз с Византией помог нейтрализовать на это время постоянных врагов - печенегов. В то время, как хазарское войско ожидало его в степях, Святослав двинулся к Оке, русы срубили ладьи, спустились по Волге и в 965 г. взяли штурмом столицу Хазарии Итиль... Игорь Шафаревич. Хазария http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_311.htm ...Многие, размышлявшие об истории еврейства, приходили к тому, что имеют дело с загадкой. Как же нам быть перед лицом этой загадки, пока еще не исполнились все времена и сроки? Ведь просто игнорировать ее мы не можем, от нее зависит наша жизнь, да и само существование. В таком случае возможны три отношения. Первое - игнорировать саму проблему, убедить себя, что ее не существует. Это - худший выход...Второй подход - постараться угадать разгадку, как бы перепрыгнуть пропасть незнания, отделяющую нас от ответа. Так возникало несколько концепций, из которых самой простой является концепция еврейского заговора, формируемого три тысячи лет тайным еврейским правительством...Третий подход заключается в том, чтобы не претендовать на окончательный ответ, разгадку. Но собрать те факты, которые можно извлечь из скопившегося за эти три тысячи лет фактического материала и сформулировать выводы, которые из них вытекают. А на этой почве попытаться нащупать некоторую линию поведения, хотя и сознавая, что она основывается на неполной информации. Ведь в жизни мы никогда полной информацией не обладаем. Этот принцип и лежит в основе настоящей работы... Игорь Шафаревич. Трехтысячелетняя загадка http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_294.htm Игорь Ростиславович Шафаревич (3.06.1923-19.02.2017) http://www.voskres.ru/shafarevich http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_768.htm
Ять: Игорь Шафаревич. Будущее России Возможность влиять на будущее зависит от способности оценить и осмыслить прошлое. Ведь мы принадлежим к виду Homo sapiens и разум – одно из сильнейших данных нам орудий, чтобы найти свой путь в жизни. Поэтому, как мне представляется, это сейчас один из важнейших для России конкретных вопросов: отстоять право на осмысление своей истории, без каких-либо табу и “запретных” тем. ...Совершенно несомненно, что переворот 1917г. был подготовлен и произведен возникшим тогда “малым народом”...Большевизм составлял наиболее радикальное течение тогдашнего “малого народа”. Он и пришел к власти в 1917г. Но вот в 1991г. мы видим новый переворот. То есть собственно “Русофобия” и была написана в предчувствии того, что готовится какой-то новый переворот и образуется какой-то новый “малый народ”. Это и был как раз тот новый вариант “малого народа”, о котором я писал в работе. Он подготовил и он же осуществил переворот 1991–1993гг., и под его властью мы живем до сих пор. ...Правящий слой сейчас является “малым народом”, а не содержит “малый народ” в виде своей части…Идеология правящего слоя Запада, “золотых воротничков”, прямо противоположна идеологии большинства народа…В основном это владельцы и менеджеры транснациональных компаний и развивающие их идеологию СМИ…они преследуют свои цели, не совпадающие с национальными интересами отдельных народов (а часто и прямо им противоречащие). ...Мне кажется, существуют такие элементы жизни, которые “малый народ” не в состоянии преодолеть, по-тому что он исходит из абстрактных, нежизненных концепций. Он сложился в качестве некоторой антитезы жизни, и жизнь не воспринимает его всерьез, не дает укрепить свою власть. И.Р. Шафаревич. Полное собрание сочинений. В 6 т. (Предисл. И.С. Шишкин). Отв. редактор О.А. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2014. Т. 1. – 672с.; Т. 2. – 496с.; Т. 3. – 688с.; Т. 4. – 608с.; Т. 5. – 464с.; Т. 6. – 1088с. Институт русской цивилизации публикует Полное собрание сочинений выдающегося русского ученого и публициста, одного из ведущих русских мыслителей XX века, академика РАН Игоря Ростиславовича Шафаревича. В его трудах вскрываются корни самых трагических событий современной истории России. Шафаревич является классиком русской национальной мысли. Его книги вошли в золотой фонд русского национального наследия. Для миллионов русских мысли, высказанные в них, стали ориентиром в духовной и социальной жизни. Том I включает: «Законодательство о религии в СССР», «Мы все оказались на пепелище...», «Социализм как явление мировой истории». Том II включает: «Две дороги к одному обрыву», «Россия и мировая катастрофа», «В эпоху САМИЗДАТА», «О жертвах гонений», «Русский вопрос». Том III включает: «Российский кризис», «Русский народ на переломе тысячелетий». Том IV включает: «Духовные основы российского кризиса ХХ века», «Трехтысячилетняя загадка». Том V включает: «Записки русского экстремиста», статьи, интервью, выступления. Том VI включает математические труды И.Р. Шафаревича: работы по теории чисел, по алгебре и алгебраической геометрии, а также статьи о математике и математиках http://www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=2&id=7726&tm=34 ...Собственно научные исследования И.Р. Шафаревича были начаты работой по нормированным топологическим кольцам (кандидатская диссертация), а затем на целое десятилетие областями его научных интересов стали теория Галуа и теория алгебраических чисел. К этому периоду относятся такие замечательные достижения, как решение обратной задачи теории Галуа (сначала для p - расширений локальных полей, а затем для полей алгебраических чисел и разрешимых групп Галуа) и решение проблемы Гильберта о нахождении общего закона взаимности. Каждый из этих результатов был доказан при помощи техники, основанной на привлечении тонких арифметических свойств полей. Так, эффективное построение полей с заданной разрешимой группой Галуа проходит по этапам, а согласованность результатов каждого этапа (первое и второе препятствия в сопутствующей задаче погружения) требует поистине филигранной отделки каждой детали конструкции. в свою очередь, общий закон взаимности, частные аспекты которого связаны с именами Гаусса, Якоби, Куммера, в интерпретации И.Р. Шафаревича базируется на аналогии между символом норменного вычета alpha,beta/p в поле алгебраических чисел и вычетом абелева дифференциала alpha,d beta в точках римановой поверхности. Найденный им самый общий закон взаимности степенных вычетов в полях алгебраических чисел явился в известной мере завершающим этапом в 150-летней истории арифметических законов взаимности, восходящей к Эйлеру и Гауссу. Общий закон взаимности позволил более естественно построить теорию полей классов, как локальную, так и глобальную Список математических трудов http://www.mi.ras.ru/~shafarev/publ.html За последние годы кардинально изменилась лексика всего политического слоя. Такие понятия, как патриотизм, национальные интересы, империя, еще недавно носили характер обвинения. А теперь каждый спешит ими украситься. Следующий шаг может заключаться в подкреплении этих чисто словесных уступок более реальными. Для этого должны быть сформулированы конкретные требования. И прежде всего - отражающие русские национальные интересы. Первым, как мне представляется, должно быть возвращение нашего имени, которое сейчас предусмотрительно вычеркнуто из паспортов. Всем, видимо, ясно, что уничтожение графы - национальность - в паспортах граждан России направлено именно против русских. Возвращение понятия - русский - в официальный, политический и юридический лексикон необходимо далеко не только ввиду идеологического воздействия на русское национальное сознание. Такая мера, как приведенное уничтожение национальности в качестве юридического понятия, имеет многочисленные конкретные последствия. Например, сейчас нельзя не только регулировать, но хотя бы учесть национальный состав громадной иммиграции, приходящей из стран СНГ в Россию. А для будущего России совсем не безразлично, кто селится в ее городах и на ее землях - русские, недавно сами уехавшие из России на какие-нибудь стройки, или представители какой-нибудь другой культуры и психологии. Я верю, что наш народ преодолеет переживаемый им кризис, как бы глубок он ни был. Но меньше всего мне хотелось бы, чтобы меня поняли так, что Запад, сейчас подавляющий нас, обречен, нам надо только дождаться его краха. Наоборот, наиболее вероятным последствием этого краха будет и окончательное падение России. Чтобы пойти своим, отличным от Запада путем, нужна будет ожесточенная борьба, напряжение всех сил. Прежде всего - борьба духовная. Ведь этот путь предстоит еще сформулировать. Здесь я хочу, под конец, выразить особенно близкую мне мысль в надежде, что кто-то с ней согласится, будет ее дальше развивать. Мне кажется, что сейчас в нашей стране протекает какой-то совершенно необычный процесс. Народ явно ищет какие-то новые пути в жизни. Взять хотя бы, для примера, отчаявшихся рабочих, которые по несколько лет не получают зарплаты, и отвечающих на это - голодовкой. Ведь такого не бывало в Истории! Здесь видится совсем другой ответ на вызов жизни, чем так хорошо известные нам: не баррикады, не забастовки, не выборы новых лидеров, не терроризм. Чем-то он близок жизненной позиции христиан периода упадка Римской империи. С самого начала так называемой перестройки, то есть лет уже восемнадцать, возникали разных оттенков патриотические движения - то коммунистические, то националистические. И все кончались неудачей. Это мы должны наконец осмыслить. Ведь теперь уже ясно, что все неудачи не могут быть плодом интриг КГБ, как сначала говорили. Очевидно, интеллигенция постоянно обращается к народу со старыми призывами, а народ ищет каких-то новых путей. Довольно ясно, что человечество вступило в период распада западной цивилизации, основанной на идее властвования, силы. Если нам, русским, будет дано пережить этот распад, то только за счет того, что мы сможем проявить какие-то собственные, отличающие нас черты. Такой чертой для русских всегда было стремление не покорить, а научиться жить вместе. Вместе и с природой - и с народами, вроде мордвы, с которой рядом мы жили и в эпоху Повести временных лет - и которая и сейчас в русском государстве имеет свой парламент и своего президента. Этот стереотип поведения работает со сбоями только когда мы соприкасаемся с народами, стереотип поведения которых включает именно господство - будь то немцы или чеченцы. Половину тысячелетия Запад культивировал идею и эстетику мощи и господства. Эти принципы должны быть чем-то заменены. Русская цивилизация может предложить человечеству древнюю культуру, идеал которой - не двигать куда-то мир, а сосуществовать с ним; не в беге времени, а в идее вечности. Разные признаки указывают, что сейчас народ ищет такого типа пути в жизни. Это по существу - возрождение древней культуры Православия, а может быть, и еще более древней цивилизации. Поиск этот осуществляется людьми, не только не воцерковленными, но может быть никогда о Боге не задумывавшимися. Народ создает или воссоздает некоторые новые чувства и моральные принципы. Но сделать их действенной частью жизни - это уж дело интеллигенции. Для этого они, как говорят социологи, должны быть вербализированы и рационализированы: превращены в связное мировоззрение. Вот когда этот путь будет осознан как национальный путь, тогда и появятся, я надеюсь, силы увести народ от нависшей над ним угрозы гибели 6 февраля 2005 Игорь Шафаревич. Будущее России http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_130.htm http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_768.htm
Ять: И.Р. Шафаревич. Судьба России зависит от индивидуальных усилий каждого из нас Игорь Ростиславович, в своей статье "Есть ли у России будущее?" вы утверждаете, что "судьба России находится в наших руках, зависит от индивидуальных усилий каждого из нас". Много ли от нас зависит? Мы бедствуем, хором клянем новые власти, а они непоколебимо идут своим путем. Не преувеличиваете ли вы наши возможности? - Конечно, есть какие-то стихийные исторические силы, с которыми человеку приходится считаться. Но колоссально много зависит от каждого из нас. Я уверен: если человек решит жизни своей не пожалеть ради чего-то, то он может сделать очень много. У человека нет представления о данном ему запасе сил. Я встречался с людьми, которые делали что-то поразительное в той или иной области. И я видел: какую цель человек поставит, настолько его сил и хватает. Люди могут и страшно много зла причинить. Революции, разрушения. В нашей стране это нередко приводило к катастрофическим последствиям, неожиданным для всех. Взять ту же перестройку. Как правило, все делается небольшой группой людей - энергичных, как бы вкладывающих в дело все силы, одержимых. То же самое происходит и при защите страны. Появляются свои Минин и Пожарский. И это тоже всегда очень небольшое число лиц, которые оказывают на других огромное воздействие. Мой сравнительно недавний жизненный опыт подсказывает пример. Лет 5-7 назад нам угрожала страшная катастрофа. Вы, наверное, помните, был составлен план переброски рек. Европейские реки, впадающие в Белое море, и великие сибирские реки планировалось повернуть вспять. Европейские - в Волгу и Каспийское море, сибирские - в Среднюю Азию. Это грозило превращением Севера России в гниющую заболоченную местность, потерей центра российской государственности. А вода сибирских рек, пройдя через пустыню, могла оказаться засоленной и непригодной. Последствия - разрушительные. И, казалось, катастрофа неотвратима, потому что это решение было записано в Директивах XXVI съезда КПСС. На эту идею работали институты, сотни тысяч людей. И кто же в конце концов все повернул? Горстка людей. Самые известные из них - писатели Сергей Залыгин и Валентин Распутин. Фамилии многих так и остались неизвестными обществу. Ни на какие золотые доски они не занесены. Но эти люди отвели смертельную опасность от страны. Поэтому я верю - все в человеческих руках. Мы воспитаны на материалистическом представлении, что есть определенные законы истории, из которых человек выйти не может. Мне кажется, это чистый обман. История состоит из воли отдельных людей. - Почему же эти отдельные воли не объединятся сейчас, когда нам грозит катастрофа посерьезнее той, что была связана с переброской рек? - Думаю, это происходит. Сегодняшнее состояние - это катастрофа не отдельных людей. Это катастрофа народа. И победит ее только народ как единое целое. У него, конечно, должны быть вожди, которые это единство выражают. Но в целом все должен сделать народ. - Народ поднимается, но очень уж медленно, словно не верит в собственные силы. - А что вы хотите, если силы, которые, собственно, и создают народ, искореняли самым жестоким образом. Расстрелами, лагерями в течении 70 лет. И более всего в том народе, который единственно и может спасти страну, - в русском народе. И до сих пор народ этот травят. Думают, какую бы кличку пообиднее подобрать: имперские амбиции, шовинизм. Эта сила ослаблялась под действием каких-то идейных течений еще до революции. Ослабление было одной из причин того, что произошла революция. Была уничтожена масса механизмов, с помощью которых единство народа осуществлялось. Мне всегда на ум приходит религия. Причем не главная ее функция - обращение к Богу, а чисто побочная, социальная. Все-таки и самый богатый помещик, и самый бедный крестьянин ходили в одну и ту же церковь. Они одинаково крестились, одну и ту же молитву читали перед едой. Одинаково посты соблюдали. И вот это-то все оказалось враждебным. Гениальное словцо нашел Невзоров. Люди перестали чувствовать, что другие для них "наши". И мы действительно видим дикую вещь - в Прибалтике русские подвергаются страшным гонениям. Рассказы очевидцев и письма, которые я получаю, производят чудовищное впечатление. А в то же время другие русские этого не чувствуют. - Так и само слово "наши" подвергли столь яростной атаке, что звучит оно сегодня как оскорбление, ярлык. - Чувство единения исчезло. Исчезли пути, по которым это чувство распространялось, которыми оно как бы входило в жизнь, укреплялось в человеке. Но мне кажется, сама катастрофа будет это чувство возрождать. Под ее влиянием люди будут все больше осознавать свое положение. Они сейчас с поразительной скоростью умнеют. Может быть, это трагедия России - она велика не только по территории, она в духовном смысле велика. У нее большая инерция. Поэтому ощущение смертельной опасности до нее доходит поздно. В русской истории это непрерывно встречалось. И в Смутное время и в Отечественную войну. Русские на пороге катастрофы осознавали размеры беды, собирались с силами... - ...И давали недругам сокрушительный отпор. Хотелось бы верить в вашу теорию. А вот вы где-то сказали, что спасение возможно на единственном пути - через жертву. Как это понимать? По-моему, наш народ только и делает, что приносит себя в бесконечную жертву, а спасения что-то не видно. - Если уж заглянуть совсем в историческую даль, то в христианской вере, как вы знаете, Бог принес себя в жертву. Дал себя распять. Этот образ повторяется в массе первобытных религий. Там обязательно есть божество, которое принесло себя в жертву, и с этого момента пошла какая-то новая история. Это общее, очень глубокое ощущение людьми того чувства, что даром ничего не дается, что за преодоление чего-то приходится платить чем-то существенным. Когда человек готов на такую плату, у него появляются колоссальные силы. Это странное чувство: кажется, что жертва должна отталкивать, на самом же деле - это что-то вроде инстинкта самосохранения. Политики знают, как призыв к жертве действует на людей. Когда Черчилль стал премьер-министром, он произнес свою знаменитую речь. Я не обещаю вам скорой победы, сказал он, я зову вас на жертву, я обещаю вам кровь, смерть и страдания, но мы спасем свою страну. Когда появляется группа людей, которая ради спасения страны готова на жертву и когда эта жертва воспринимается как нечто возвышенное, появляется та самая сила, которая в истории что-то совершает. - Вы автор нашумевшей статьи "Русофобия". Наверное, вам удалось глубже других проникнуть в суть этого явления. Вы готовы ответить на вопрос: почему любое проявление русского национального сознания рассматривается как великодержавный шовинизм? - Атака на русский фактор идет колоссальным фронтом по всему миру, не минуя нашей страны. Это, я думаю, связано вот с чем. На Западе сложилась жесткая, своеобразная цивилизация такого западноевропейского типа. Она очень агрессивна и нетерпима. Цивилизации другого типа стремится захватить и переломить на свой лад. Она терпима внутри себя в каком-то пределе мнений, не разрушающих эту цивилизацию. И только. А параллельно существует громадная часть мира, очень активная, сильная, в том или ином виде в западную цивилизацию не включенная. И, в первую очередь Россия, она всегда оказывалась другим не по зубам. Карты путала. Сейчас, когда западная цивилизация исчерпывает свои ресурсы, Россия - ее последний шанс, дающий возможность продержаться еще несколько десятилетий. С другой стороны, и внутри у нас имеются силы, которые стремятся оперировать нашей страной, быть ее хозяевами. Так сказать, строить жизнь по своей воле, своим принципам, привычкам и интересам, противоречащим традиционному мировоззрению этой страны. Для этих сил наличие единого русского чувства является препятствием номер один. Яркий пример тому - большевистская партия, захватившая власть в 1917-м. Это была маленькая партия, вожди которой не раз заявляли: мы победили, и мы будем править. А управлять страной, если в ней есть такое сильное чувство собственного единства, своих жизненных принципов, с которыми она не может расстаться, безумно трудно. Поэтому с самого начала и была взята за основу политика подавления русского народа как основного фактора. Потом последовало разделение по национальному признаку, когда формально дается право на максимальную независимость, но в виде декларации. Если бы провели эту декларацию в жизнь, государство тут же рассыпалось бы. Это государство, которое может существовать только при наличии диктатуры. И сейчас активизировались именно те силы, которым необходимо, чтобы русское ядро выпадало. Это определенный слой в нашем обществе, который связан со спекулятивной экономикой, западными средствами массовой информации, западной идеологией и который хочет нашей страной править. А чтобы править, нужно чтобы мощного русского чувства не было. Ведь даже слабое чувство в виду мощи русского народа является серьезным фактором. Вот этот фактор и стремятся подавить. - В очерченном вами слое есть русские? - Конечно. Это не кровью определяется. Во всяком случае, далеко не кровью. - После "Русофобии" вас объявили величайшим грешником и зачислили в антисемиты. Но почему-то никто не вспоминает, что знаменитый поэт Андрей Белый в начале века писал почти о том же. Я имею в виду его статью "Штемпелеванная культура". Он задавался вопросом: "Кто стремится интернациональной культурой и модернистским искусством отделить плоть нации от ее духа?". И отвечал в унисон с вами: "Это пришлые люди, обыкновенно оторванные от той нации, в недрах которой они живут". - Я думаю, всегда положение было одно и то же. Был этот слой людей, которой хотел властвовать над страной по своему произволу, не руководствуясь желаниями и традициями народа. И, конечно, он должен быть оторванным от этой страны. Но оторванным можно быть по-разному. В еврействе, например, есть такая традиция, которая связана с многовековой изоляцией, поэтому там легче появиться людям, не связанным с окружающим обществом. Их с детства учили: мы преследуемы, но мы высоко талантливы. Народ кругом серый, нам за наши таланты завидующий. Такая идеология может возникнуть и в каком-то сословии, каком-то кружке интеллигенции. И даже Белый в своей статье не сводит все исключительно к еврейскому влиянию. - Но в целом вы согласны с ним? - Этому и посвящена моя "Русофобия". Она вызвала бурю возражений именно потому, что я указывал на имеющийся в этой тенденции элемент, связанный с еврейской традицией. Но там же я говорил, что это не есть сведение всего к такой постановке вопроса. Вот, пожалуйста, пример. Одним из ярких идеологов этого направления в области культуры является А. Синявский - типичный русак с большой бородой. И корней вполне русских, а чего он только не написал о России. Чего стоят одни "Прогулки с Пушкиным". - А чем вы объясняете эти оскорбительные выпады? Бравадой? Сведением каких-то своих счетов? Я спрашивала об этом Эдуарда Лимонова, который хорошо знает Синявского: Он считает, что ничего страшного не произошло. Просто Синявский посмотрел на некоторые вещи с непривычной для нас стороны, и это вызвало шок. - Это не точка зрения. Это идеология, причем, очень соблазнительная. Когда люди начинают считать себя элитой, солью земли. Это идеология избранного народа, избранного класса, избранной партии и чего хотите. - Вы, наверное, получили на свою "Русофобию" много откликов. Каких больше - положительных или отрицательных? - Должен сказать, что письма идут до сих пор. Сначала встречались враждебные, а сейчас - только положительные. - Вы считаете, эти вопросы нужно поднимать? Или в силу их известной деликатности лучше обходить молчанием? - Мне кажется, сама реакция на статью показывает, что вопрос важный. Мы все время что-то замалчиваем. Замалчивали в свое время проблемы наркомании, экологии, и это всегда приводило к ухудшению. Поэтому единственный здоровый способ - обсуждать наболевшее. Я был поражен, когда один мой знакомый эмигрант, живущий в Америке, написал мне: "У нас это так же невозможно напечатать, как и у вас". Только тогда я понял, до чего эта проблема остра. - Но все-таки впервые книгу опубликовали на Западе? - Да, на русском языке. Есть итальянский и английский переводы. Сейчас готовится французский. - Вы много внимания уделяли национальному вопросу. Я помню, в одной из статей, датированных 1974 годом, вы писали: "В смутную эпоху классовая ненависть, вероятно, не сможет стать той спичкой, которая подожжет наш дом. Но национальная - вполне может". Вы оказались пророком. Тогда уж предскажите: можно ли вернуть национальные отношения в прежнее благополучное состояние? - Начнем с того, что они в таком состоянии никогда не пребывали. Они были в подавленном состоянии. Может быть, в такое состояние их и можно вернуть, но не нужно. Вот до революции они, если не считать польского и еврейского вопросов, действительно не имели какой бы то ни было остроты. - Уж не хотите ли вы сказать, что царизм успешнее решал национальные вопросы? - Какое же может быть сравнение? Конечно. Представьте себе: малочисленные народы Сибири за XIX век увеличили свою численность в 4 раза. А сейчас вымирают. И русские в том числе. Еще пример. Возьмите Нестора - летописца. В "Повести временных лет" он перечисляет народы, населявшие нашу землю в те древние времена. Они все существуют и сейчас, через тысячу лет, претендуют на суверенитет. В мире нет другого государства, которое бы с такой бережностью сохраняло национальные чувства народа. - Был какой-то особый механизм? - Трудно объяснить. Это складывалось веками. Я думаю, тут сыграли свою роль особый национальный характер русских, их способность уживаться с другими народами, отсутствие у них чувства превосходства. - Но политика государства влияла как-то на эти процессы? - Она здесь скорее всего не могла ничего поделать. Но она по крайней мере и не слишком мешала. Как раз в государственной политике случались ошибки и жестокости, которые приводили к восстаниям. Однако, если сравнивать, например, с тем, как англичане переселялись в Америку, Австралию или Новую Зеландию, - все померкнет. В Тасмании вообще не осталось ни одного коренного жителя. Все население крупного острова исчезло полностью. Конечно, русский эксперимент - дело очень трудное, тонкое, тут сложно разложить по полочкам - где же секрет? Но это одна из удач. И, может быть, из всего, чем русские могут гордиться, рядом с великой литературой можно поставить эксперимент в области национальной политики. - Следовательно, большевикам не нужно было ничего изобретать. Перенести на новую почву старый опыт и все? - Знаете, когда сегодня приходится говорить о большевизме, коммунизме, ощущение такое, что бьешь лежачего. Но история должна давать объективную картину. Я думаю, большевистская национальная политика была гениальной с точки зрения большевиков. Они пришли небольшой группой в чуждую им страну. Пришли на немецкие деньги. Сейчас опубликованы документы немецкого генерального штаба о том, что большевики получили от немцев 50 миллионов марок. Поэтому они создавали такую национальную политику, которая бы помогла им удержаться у власти. - Выберемся ли мы когда-нибудь из беды? Или нас так и будет носить от одного лихолетья к другому? - Мы стоим на грани... Видимо, крестьяне на треть сократят посевные площади. Можно посчитать, сколько мы недополучим зерна. Никакая зарубежная помощь тут не поможет. Она - как крупинка в море. Мы также стоим на пороге топливного кризиса. Зимой начнут вымерзать целые города. Надо как-то пережить этот год. Я удивляюсь многочисленным конгрессам, где обсуждается, как проводить реформы. Надо же, чтобы сохранились люди, которые будут эти реформы проводить. Я не теряю надежды единственно из-за свойства русских людей мобилизовывать свои силы в последний момент. Я уже говорил: у нашего народа затягивается ощущение опасности. Зато когда оно приходит, силы мобилизуются с колоссальной отдачей и жертвенностью. - Вы верите, что беда нас снова сплотит? - Я так себе представляю: беда - это учитель, у которого мы должны получить урок. Первый раз мы провалились на экзамене в 1917 году. Были оставлены на второй год. Сейчас сдаем экзамен второй раз. - Как вы оцениваете то, что у нас называют переходом к рынку? - Это катастрофа. Конечно, хорошо вырваться из общества такого общего контроля, дать людям инициативу, а тем, кто хочет, - свою собственность. Все это прекрасно. Но то, что мы видим сейчас, производит впечатление чего-то безумного. Приватизация происходит в условиях огромной массы бумажных денег, которые скопились в руках людей, заработавших их либо преступлением, либо спекуляцией. Эти люди не могут стать Генри Фордами. У них совсем другая психология. Психология подпольщиков и мафиози. Не нужно быть экономистом, чтобы видеть это. Сейчас открыты границы, и наше национальное богатство хлещет просто рекой. Наконец раздача этих богатств производится здесь - совершенно непонятно кому. В Москве прошел слух, что продан Ленинский проспект. Кто имеет право его продавать? Может, и меня уже продали. Не знаю. - Игорь Ростиславович, судя по всему, у вас немало претензий накопилось и к нашему брату - журналисту. В статье "Шестая монархия" вы заметили, что плюрализм у нас соблюдается по известному рецепту паштета из рябчиков с добавлением конины: одна лошадь - один рябчик. - То, что происходит сегодня, не вписывается даже в этот рецепт. Это ярчайший пример еще одного несчастья, которое случилось в стране. Средства массовой информации оказались в руках узкого слоя правителей, которые так же монопольно ими пользуются, как и в брежневские времена. Это все равно, что если бы какая-то небольшая политическая группа держала в своих руках власть над раздачей лекарств, выделяла бы их тем, кто ее поддерживает. Вот примерно и тут так. У нас любят тыкать носом в практику цивилизованных государств. Но как раз в этих государствах разработана система контроля. Там все партии должны быть равно представлены, скажем, на телевидении. Существует комитет в парламенте. То есть какая-то политика по поддержанию равновесия есть. А то, что у нас происходит, - это просто преступление с точки зрения добросовестной публицистики. - Я в феврале была в Москве, когда состоялись эти два митинга - у Белого дома и на Манежной площади. По рассказам очевидцев, у Белого дома собралось тысяч 17-20 сторонников Б.Н. Ельцина. На Манежной, по официальным милицейским данным, - 120 тысяч. Я была на том митинге и видела своими глазами море людей, скандирующих: "Ельцин - иуда". Прилетаю утром в Омск и слышу по радио: на Манежной собралась жалкая кучка красно-коричневых. Какая кучка? Какие красно-коричневые? Шел обманутый, преданный, обездоленный народ. Старики, молодежь, люди среднего возраста. Рядом со мной в колонне определял дорогу тросточкой совершенно слепой человек. Что он от хорошей жизни вышел на улицу? А вечером посмотрела, как это "мероприятие" отразило наше телевидение. В какой-то подворотне сняли кучку жмущихся к стенам людей. И сопроводили это все тем же истеричным криком об опасности красно-коричневого цвета. - В Москве было несколько иначе. Митинг у Белого дома транслировался полностью. Мы имели возможность три часа лицезреть каждого оратора. А о том, что было на Манежной, телезрителям рассказали с ухмылочками. "Митинг с участием небезызвестного Анпилова" и т. д. Я уже не говорю о том, что накануне по телевидению выступили Заславский, еще кто-то, доказывая необходимость всем вместе идти к Белому дому. - Но простой-то народ предпочел Манежную площадь... - Да. Вопреки призывам. Но я вот о чем думаю. Ну хорошо, вы видели своими глазами, как это было на самом деле. Кто-то еще оказался в этот момент в Москве и сможет отличить правду от лжи. Но ведь у большинства людей в других городах будет совершенно превратное представление о происходящем. Вот это я и называю преступлением. Представьте себе эпидемию, во время которой антибиотики раздают по принципу: скажи, что ты за Бориса Николаевича, - дадим, а нет... Вы хоть в Омске в своей газете напишите об этом побольше, чтобы компенсировать грандиозную ложь. - У народа, по-моему, произошла переоценка ценностей. И сегодня он Ельцина клянет ничуть не меньше, чем раньше - Горбачева. - Вы знаете, чего я боюсь? Бывает так: создается некое лицо, на котором концентрируются отрицательные эмоции. Его держат до поры до времени, а потом в последний момент списывают на него все грехи и выгоняют. Сейчас похоже, что Ельцин - это человек на заклание. И очень опасно, если на нем одном сконцентрируется вся ответственность за содеянное, а не на всем этом слое, его окружающем. - Вы в свое время подробно проанализировали феномен нашей эмиграции. Если я не ошибаюсь, то и термин "эмигрантское отношение к жизни" принадлежит вам? - Эмиграция совершенно необязательно связана с самим актом эмиграции. Я видел многих людей, которые становились эмигрантами за несколько лет до выезда. Менялось отношение к жизни. Все, что происходило в стране, вызывало одно только отталкивание, презрение. Что здесь будет, их не волновало. По этому поводу лучше всего сказал Герцен: человек в своей стране может всю жизнь прожить эмигрантом. - А у вас не возникает чувства, что все это очень похоже на людей, стоящих сегодня у власти? - В этом нет ничего удивительного. Если посмотреть, то лидеры "Демократической России", а раньше межрегиональной депутатской группы - это же люди, которые непрерывно ездят за границу. Ну чего, спрашивается, ездить сейчас, в наших условиях? Но им платит наше государство, там платят. Хотя это противоречит всем выработанным на Западе правилам... - Я прочитала все ваши статьи, относящиеся к началу 70-х годов. Чтобы в 1973-м году публично назвать Сахарова "одной из самых светлых личностей в современном человечестве", нужна была немалая смелость. Ваши коллеги по Академии наук СССР в это же самое время квалифицировали действия Андрея Дмитриевича как "глубоко чуждые интересам прогрессивных людей". А ваше заявление 1974 года по поводу изгнания А.И. Солженицына я рассматриваю просто как призыв к неповиновению властям. На литературу, писали вы, "сыплются удар за ударом уже которое десятилетие, от расстрела Гумилева до депортации Солженицына. И мы молчим и рождаем детей, которых воспитываем, чтобы и они молчали. Пора ужаснуться и опомниться!". Это сейчас у нас развелось множество храбрецов, весьма гораздых на запоздалую защиту, а тогда... Не боялись, что вас постигнет участь тех, за кого вы вступались? - Во-первых, я к тому времени прожил довольно большую жизнь. Мне было за сорок. Что мне такое могло угрожать? Ну арест, лагерь... Знаете, когда я был молодым человеком, то любил путешествовать. Занимался альпинизмом, горным туризмом. Сплошь да рядом бывало: день, два под проливным дождем. Я представил, что тюрьму или лагерь можно рассматривать как затянувшееся горное путешествие. Ничего страшного. Тем более, что и время было уже другое. Я не уверен, что меня хватило бы на такой протест году в 1937-м. А тут пытки, избиения уже были исключены. Чего бояться? - Но ведь ваши коллеги чего-то боялись, коли подписали то печально знаменитое письмо с осуждением. И что же из любви к искусству мои коллеги по перу устроили ту массированную травлю и Сахарова, и Солженицына? - А вот это показывает весь ужас того, насколько люди управляемы. Это, знаете ли, такая пластичность души. Никакого сопротивления. Причем нельзя сказать, что это последствия нашего воспитания. На Западе я наблюдал то же самое. - Наверное, это все-таки природой в нас закладывается... - По-видимому, да. А может, современное общество изобрело такой изощренный метод воздействия на человека, который поглощает его целиком? - Тогда порадуемся, что есть люди, не поддающиеся этому воздействию. Спасибо. Опубликовано в газете "Омское время", июнь 1992г., Беседу вела Г. Кускова http://viperson.ru/articles/sudba-rossii-zavisit-ot-individualnyh-usiliy-kazhdogo-iz-nas ...Интересны в этой связи взгляды Сартра. Он говорит, например: "...я думаю, что мышление группы - вот где истина". "Я так устроен. Я так думаю с детства. Я всегда считал, что мышление группы это лучше, чем мыслить одному" (143, с.170). "Я не верю, что отдельный индивид способен на что-либо" (143, с.171). Особенно ему антипатично такое индивидуальное действие, как жертва: "Тип, приносящий жертву, это тип, ограниченный от природы...Это чудовищный тип. Всю жизнь я воевал с духом жертвы" (143, с. 183). ...Глубину конфликта между категорией индивидуальности и социалистической идеологией можно обнаружить в том, что он затрагивает самые основные корни индивидуальности. Как и многое в человеке, индивидуальность имеет два пласта - один, древнейший, еще дочеловеческого происхождения, общий у человека со многими животными, - и другой, специфически человеческий. Этологи (исследователи поведения животных) видят первое проявление индивидуальности в животном мире, когда между животными возникают ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ, то есть такие отношения, в которых одно животное не может быть заменено никаким другим. Это явление можно обнаружить экспериментально, попытавшись подменить одно из животных. Подобные связи существуют у некоторых рыб, птиц и млекопитающих. Классическим примером, на котором такие связи особенно подробно исследовались, являются серые гуси. Эти связи имеют у них форму сложного ритуала, совместно отправляемого родителями и птенцами, или супружеской парой, или двумя гусаками. В случае гибели одного из партнеров другой призывает его и ищет, перестает отражать нападения других животных, становится боязливым. К. Лоренц (144, гл. XI) уверяет даже, что в его глазах появляется то же выражение, что и в глазах несчастного человека. Социализм как явление мировой истории. Часть III. Анализ. § 4. Социализм и индивидуальность От автора (К изданию 1991 года). Я счастлив дожить до времени, когда могу поименно поблагодарить всех, без кого эта книга не увидела бы свет. Прежде всех - это Андрей Иванович Лапин. Наша многолетняя (даже многодесятилетняя) дружба, бесчисленные разговоры, чтение его рукописей - все это оказало на меня такое влияние, что о многих своих взглядах мне уже трудно сказать, дошел ли я до них сам, узнал ли от него или они были совместным результатом наших бесед. В частности, в этой книге я использовал его самиздатскую рукопись "Основы марксизма" (Самиздат, 1971), сейчас, по-видимому, утерянную. Он был тем читателем моей работы, который указал, что основная мысль была намечена Достоевским (с.315). Он обратил мое внимание на переписку Маркса и Энгельса как источник для понимания их идеологии. (После выхода книги я прочел "Пролетарский социализм" В. Зомбарта, где содержится аналогичный анализ, но ведь мы-то были отрезаны от большей части немарксистской литературы.) Я помню, как еще в наши студенческие годы А.И. Лапин показал мне критическую (ругательную) рецензию старой работы Р.Ю. Виппера, где цитировалась мысль этой работы о том, что государства Древнего Египта, инков, иезуитов в Парагвае и другие являются примерами воплощения социалистического идеала, помню и то впечатление, которое эта мысль на меня произвела. Но все это лишь отдельные примеры того, чем я обязан общению с ним... http://shafarevich.voskres.ru/a23.htm ...по-моему, и есть привлекательная сторона истории, что она неоднозначна, не является физическим или естественнонаучным процессом, как привыкли смотреть, что можно познать ее законы. Она может развиваться и так и этак. В значительной мере это зависит от воли людей – от воли народов в целом и от воли отдельных людей. Вот это наличие воли, наличие индивидуальности и есть то, что создает человека с душой, а не с механизмом - Записки русского экстремиста И.Р. Шафаревич. Полное собрание сочинений. В 6т. Т.5. 464с. Том V включает: «Записки русского экстремиста», статьи, интервью, выступления http://www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=2&id=7726&tm=34 Игорь Ростиславович Шафаревич http://www.voskres.ru/shafarevich http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_768.htm http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_769.htm
Ять: А. Филиппов - Псевдоним Андрея Ивановича Лапина А.И. Лапин (р. 1922) — советский математик, в сталинское время был арестован; автор ряда работ по вопросам социологии, ходивших в самиздате. Работа «Наследник человека» впервые была напечатана в «Вестнике Русского христианского движения», н.125, 1978г. Наследник человека Одной из центральных доктрин о мире у так называемых первобытных народов является доктрина о всеобщей одушевленности природы и вытекающее отсюда бережное к ней отношение. Подобное мировосприятие называется анимистическим, а первобытная религия получила название анимизма. Вот что рассказывает чукотский шаман Богоразу-Тану. Всё сущее живёт; лампа ходит, стены дома имеют свой голос, и даже урильник имеет собственную страну, шатёр, жену и детей. Шкуры, лежащие в мешках, разговаривают по ночам. Рога на могилах покойников ходят обозом вокруг могил, а утром становятся на прежнее место, и сами покойники встают и приходят к живым. В речном яру существует человеческий голос, который постоянно слышен. Маленькая серая птичка с синей грудкой шаманит, сидя в углу между суком и стволом, она бьёт в травяной бубен и призывает духов. Вороватый ворон спускается к ней, слушает её песни и завладевает ими, втягивая их своим дыханием. Шкуры, приготовленные для продажи, по ночам превращаются в оленей и ходят на свободе. Деревья в лесу разговаривают между собой, дерево дрожит и плачет под ударом топора. Даже тени от стен составляют целые племена, они живут в шатрах и ходят на охотничий промысел. И это не плод отвлечённого умствования вроде гегелевской натурфилософии. Такое отношение продиктовано живым чувством, проявляющимся не только в словах, но и в поступках. Первобытный человек не сломает зря ветку, не срубит без нужды дерева. Их отцы учили, что дерево чувствует раны подобно человеку; они кровоточат и испускают крики боли и негодования, когда их рубят и сжигают. Поэтому, срубая дерево, у него просят прощения. Ещё в Древнем Риме пастух, переходя речку, просил у неё извинения за то, что замутил воду. Как это не похоже на наше безжалостное, хамское отношение к природе. Оно же, в свою очередь, внушено нам нашей цивилизацией, учащей нас видеть в природе только полезные нам снаряды и сырье. Животное — машина, говорили французские просветители. Поэтому можно бить собаку, не обращая внимания на её визг. Ведь это только скрип плохо смазанных колес. Но наука пошла дальше. Она желает научить нас смотреть и на себя только как на машины. «Человек — машина» — так называлась книга Ламеттри. В те времена это заглавие звучало как парадокс, как вызов. Сейчас же этот парадокс стал ходячей истиной. Ему учат малых ребятишек. С самых первых своих шагов европейская наука отказала животному в способности обладать какой-либо психикой, а его поведение сравнила с механизмом. Так мыслил Декарт, так мыслили французские просветители, так считали Леб и Ферворн, того же мнения держатся бихевиористы и сторонники школы Павлова. Все они полагают, что животное представляет собой весьма сложную машину, действия которой можно свести к законам физики, химии и механики. Чтобы понять действия животного, — говорят они, — не требуется вводить каких-либо принципиально новых понятий; организм является системой сил и зависимостей, которые существуют и вне его — в неживой природе. При помощи пролитой на стекло капли хлороформа мы можем воспроизвести действия живой амебы, когда она поглощает частицы пищи. Такая капля подобным же образом «глотает» частички вещества, которые смачивает. Этим явлением управляет закон поверхностного натяжения, не имеющий ничего общего с психикой. Когда паук строит свою сеть, в его организме действуют сложные механизмы, точно отрегулированные для определённой стереотипной деятельности. В этом нет никаких психических моментов, и нет основания утверждать, будто паук что-либо «переживает». Здесь действует просто сложная механика, целесообразная и приспособленная, как и всё в организме, но не больше. Если собака с лаем бросается на незнакомого, то дело вовсе не в её «гневе», «верности» или «чувстве долга», а в том, что собака просто реализует рефлекс самозащиты. Её действия в этом случае столь же автоматичны, как плавательные движения животного, брошенного в воду. Собака не охраняет имущество хозяина, а просто защищает собственную шкуру: так уж устроен её организм, чтобы отвечать на определённые раздражения определёнными реакциями. Способность осуществлять эти реакции является актом приспособления, приобретённого на пути длительного развития. Здесь нет ничего таинственного и чудесного. Мы можем указать пути, какими последовательно передается раздражение глаза собаки лучами света, отражённого от фигуры незнакомца, как преломляется оно в мозгу и как передается потом мускулам, исполняющим реакцию агрессии. Поведение животного можно без остатка разложить на ряд простых рефлекторных механизмов, понимание которых вовсе не требует какой-то «психологии». Беер, Бете Икскюль и другие предложили даже ввести объективную терминологию, которая исключала бы всякое психологическое толкование. Собака не видит незнакомца, а фотореципирует и т.д. Но что относится к животным, относится и к человеку. Наука давно уничтожила грань между ними. «Изучая сравнительную физиологию, — говорил Энгельс,— начинаешь испытывать величайшее презрение к идеалистическому возвеличению человека над всем прочим зверьём». «На каждом шагу натыкаешься на полное совпадение строения человека со строением остальных животных. Это совпадение простирается на всех позвоночных и даже насекомых, червей и ракообразных». Человек такое же животное, как и собака. Поэтому всё сказанное относится и к нему. Психология, описывающая проявления человеческой души при помощи терминов «сознание», «переживания», «эмоции», «чувства», выросла на основе религии. Страх перед могучими силами природы, зависимость от них и беспомощность перед ними, свойственные первобытному человеку, были олицетворены в виде духов, демонов, греха и других понятий, присущих примитивным умам. С самого раннего периода психология была дуалистической, анимистической, противополагавшей тело душе. Более новая психология слегка модернизировала эту анимистическую терминологию, заменив «душу» «сознанием», что в сущности сводится лишь к изменению названия. Всё это только пережитки анимизма, которые должны быть отброшены как не отвечающие требованиям точной науки. Даже понятие инстинкта является ненужным. Просто анатомическое строение организма (включая и человека) заставляет его реагировать определенным образом. Наука не пощадила даже творчества величайших художников. «Мильтон, — говорит Маркс, — продуцировал Потерянный Рай из того же основания, из какого шелковичный червь продуцирует шёлк. Это было выражением, реализацией его природы. Он затем продал этот продукт за 5 фунтов». Мильтон продуцирует, как собака фотореципирует; он при этом реализует свою природу, как собака, яростно лающая на незнакомца, реализует свой оборонительный рефлекс. У обоих —и у Мильтона и у собаки — их действия были целесообразным выражением или реализацией их природы. Казалось бы, всё ясно. Наука не может лгать. Но вот вопрос: возможны ли при таком взгляде на природу и человека поэзия, великодушие, самоотверженность, подвиг?.. Прочтите вот этот отрывок и скажите, что это: ложь или аллегория. «Ранним утром, чуть зорька, Серёга взял топор и пошел в рощу. На всём лежал холодный матовый покров ещё падавшей, не освещённой солнцем росы. Восток незаметно яснел, отражая свой слабый свет на подёрнутом тонкими тучками своде неба. Ни одна травка внизу, ни один лист на верхней ветви дерева не шевелились. Только изредка слышавшиеся звуки крыльев в чаще дерева или шелеста на земле нарушали тишину леса. Вдруг страшный, чуждый природе звук разнёсся и замер на опушке леса. Но снова послышался звук и равномерно стал повторяться внизу около ствола одного из неподвижных деревьев. Одна из макушек необычайно затрепетала, сочные листья её зашептали что-то, и малиновка, сидевшая на одной из ветвей её, со свистом перепорхнула два раза и, подёргивая хвостиком, села на другое дерево. Топор низом звучал глуше и глуше, сочные белые щепки летели на росистую траву, и лёгкий треск послышался из-за ударов. Дерево вздрогнуло всем телом, погнулось и быстро выпрямилось, испуганно колеблясь на своем корне. На мгновение все затихло, но снова погнулось дерево, снова послышался треск в его стволе, и, ломая сучья и спустив ветви, оно рухнулось макушкой на сырую землю. Звуки топора и шагов затихли. Малиновка свистнула и вспорхнула выше. Ветка, которую она зацепила своими крыльями, покачалась несколько времени и замерла, как и другие со всеми своими листьями. Деревья ещё радостнее красовались на новом просторе своими неподвижными ветвями. Первые лучи солнца, пробив сквозившую тучу, блеснули в небе и пробежали по земле. Туман волнами стал переливаться в лощинах, роса, блестя, заиграла на зелени, призрачные побелевшие тучки, спеша, разбегались по сияющему своду. Птицы гомозились в чаще и, как потерянные, щебетали что-то счастливое; сочные листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви живых дерев медленно, величаво зашевелились над мёртвым, поникшим деревом». Это толстовское описание смерти берёзки. Разве это не сходно с рассказом чукотского шамана? Разве это не пережиток анимизма, не совместимый с требованиями науки? Если наука нам не лжёт (а разве может она лгать?), то всё это только суеверие или плохая аллегория (плохая, потому что неточная, не отвечающая требованиям науки). Но почему же эта аллегория хватает нас за сердце и заставляет подкатываться к горлу комок? Или же разумом мы живем в XX веке, а сердцем и чувствами все ещё в палеолите? И тогда нам нужно ликвидировать это раздвоение личности, полностью вытравить из нашей души живущего в нас дикаря. Человек не амфибия. Он не может жить разом в двух мирах: и в мире суеверия и анимизма, и в мире ясной, как свет, истины. Это раздвоение к тому же и вредно, и опасно. Оно источник многих психических заболеваний и душевных травм. Но вот что странно, мир, каким нам показывает его наука, удивительно сходен с миром шизофрении. При шизофрении больные постоянно жалуются: «предметы кажутся мне мёртвыми, люди представляются автоматами, заведенными машинами, куклами». Вот типичная жалоба больного шизофренией: «Сижу на лекции, смотрю на преподавателя, и — странное дело — он мне кажется каким-то безжизненным механизмом, автоматическим объектом, состоящим из кожи, мышц и костей». Больные мучительно переживают это своё мироощущение или мировосприятие. Они чувствуют себя глубоко несчастными. Но ведь ровно так как раз и учили нас смотреть на людей и окружающие вещи наука и просветители. Почему же мы им (больному и науке) выносим столь различные диагнозы: одному — бред, а другой — точная истина? Если наши просветители правы и человек действительно машина, то почему жалобы больных мы квалифицируем как бред? Если же это и вправду бред, то почему совпадающий с ним научный взгляд не является таким же точно бредом? И далее — если наука нам не лжёт, то почему все нормальные люди воспринимают мир вопреки науке и начинают смотреть на мир глазами науки только за пределами нормального человеческого рассудка? И когда они начинают и вправду смотреть на мир глазами науки, мы сразу же понимаем, что с их головой творится чтото неладное, и советуем им обратиться в лечебницу. Почему же и учёным, возвещающим эти точные истины, мы не советуем обратиться в больницу? Выходит, что научный взгляд на мир оказывается просто симптомом душевного расстройства. В чём же тут дело? Ведь мы же не думаем, что Павлов, Леб или Уотсон, из которых мы взяли вышеприведённые выписки, были душевнобольными. И однако, обратись сами ученые — Павлов или Уотсон — в больницу и расскажи врачу то самое, что они проповедуют в своих книгах (люди кажутся мне автоматами, механизмами и т.д.), врач немедленно предложит им лечь подлечиться. Почему тогда наука смотрит на мир глазами душевнобольного? И чем же отличается больной, утверждающий, что он «человек-электрод», «электро-мото-человек» и что он «полностью механизирован и автоматизирован», от учёного, утверждающего, что и все люди такие, что «представления и память основаны на колебательных контурах» и что «человеческий мозг это электронно-вычислительная машина»? А эти столь же бездоказательные утверждения, как и то, что «я — электромоточеловек», встречаются во всех книгах по психологии и кибернетике. Но дело ещё хуже. Отменив первобытный анимизм, наука вводит новый, машинный анимизм. Отказав человеку в свободе воли и сознании, она в то же время всё это приписывает машине. Если человек не видит, а только фоторецепирует, не пишет «Войну и мир», а продуцирует, то машина и видит, и слышит, и читает, и принимает решения. Сочиняет музыку и пишет стихи, рисует картины и доказывает теоремы. Короче — живет полнокровной духовной жизнью. Это уже идёт дальше «нормального» заболевания или, лучше, это уже опасное для окружающих заболевание. Здесь не только желание развенчать человека и унизить, уничтожить его морально-религиозную исключительность, но и вовсе его «отменить». В одном из своих выступлений Эшби так и сказал: «Искусственный мозг должен суметь победить собственного конструктора, и это достижение предвидится». И это не пустые слова. Кто имеет уши да слышит. Недавно в Бюракан * съехались ученые различных профилей (и среди них крупнейшие: астроном Голд, физик Дайсон, биохимик Минский, генетик Стент, физик Таунс, нейрофизиолог Хьюбел, биолог Крик, антрополог Ли и т.д.), чтобы помечтать и пофантазировать о лучезарном будущем науки, её необъятных горизонтах. И вот там, среди прочих, категорически высказывается мнение, что человек как таковой закончил свое развитие, выполнив свое предназначение — создание искусственного интеллекта или разума. Как ланцетник должен был уступить свое место развившейся из него рыбе, так человек должен уступить место машине. И это суровое требование цивилизации. Технически развитое общество переродит физически человека, оно превратит своих членов в небольшие по размеру, но мощные и достаточно долго живущие кибернетические устройства, способные использовать энергию солнца и галактик. Человек должен переродиться физически, он должен расстаться со своим телом и полностью заменить его машинным телом. Этот синтез машины и человека называется киборгом (сокращенное «кибернетический организм»), в общем, «полностью механизированный и автоматизированный электромоточеловек». Ими и будет заселена Солнечная система. * «Проблема СЕТI». Связь с внеземными цивилизациями. Труды I советско-американской конференции по проблеме CETI, 5—11 сентября 1971; М., 1975. Советский участник конференции Шкловский говорит: «Я думаю, что такие очень сильно развитые цивилизации должны быть не биологического, а скорее кибернетического типа и распространяться на колоссальные области». «Хочу также подчеркнуть, что эволюцию таких развитых кибернетических цивилизаций можно описать как логическое абиологическое развитие известной нам разумной жизни. Быть может, цивилизация в нашем понимании представляет собой просто промежуточную стадию на пути к гораздо более развитой цивилизации, и даже, больше того, промежуточную и неустойчивую стадию» (цит. соч., с. 132). Эти идеи нe только не встретили никаких возражений среди собравшихся учёных, но были горячо поддержаны. Американский ученый Минский откликнулся: «Я полностью согласен с соображениями Шкловского. Думаю, что в ближайшие 80—100 лет мы сможем построить в высшей степени разумные машины». «Как указывал Шкловский, превращение в кибернетические существа сулит ряд преимуществ. Человек сентиментально привязан к своей биологической оболочке, и большинство культурно-консервативных людей не захотят расстаться со своим телом, имеющим ряд известных преимуществ. Но будут и другие, которых привлечет возможность некоторых усовершенствований, например, бессмертие, колоссальный разум, способность воспринимать более широкий диапазон абстрактных и конкретных понятий, выходящих за пределы досягаемого человеком. Возможность, которую видим Шкловский и я, заключается в том, что технически развитое общество может превратить своих членов в небольшие по размеру, но мощные, достаточно долго живущие создания...» (цит. соч„ с. 136). Третий участник конференции так резюмировал эту дискуссию: «Минский говорил о закономерном появлении кибернетических существ и неизбежности выбора между возвратом к варварству и переходом к обществу относительно немногочисленных, но высокоорганизованных кибернетических существ. Ли говорил об эволюции разума на Земле, о пути развития, который привёл к появлению современного человека. Таким образом, мы говорим об определенной тенденции развития цивилизации в эволюции Homo sapiens» (цит. соч., с. 141). Разумеется, всё это только мечта. Как сказал Минский, «конечно, 10 минут слишком мало, чтобы объяснить, как это произойдёт, да я и сам не знаю, как это будет». Но важно другое: о чём мечтают эти люди. Гитлер тоже мечтал и тоже о коренном перерождении человека, с тем чтобы вытравить из него гуманистическую гниль. О физическом перерождении человека мечтали многие. Мечтал об этом и герой «Бесов» Кириллов. Он же нам объяснил, зачем нужно это физическое перерождение. «Ибо, — говорит он, — в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без прежнего Бога никак». Итак, сначала создание — человек — восстал против своего Создателя и объявил себя богом, а теперь, чтобы поддержать свой «божественный статус», он мечтает истребить в себе человека, чтобы уже ничто больше не связывало его с Богом. Истребить, как говорил Ницше, всё человеческое, слишком человеческое — это попросту самоубийство. Кириллов как более последовательный атеист так это и понимал, убив себя. Гартман тоже мечтал о самоубийстве человека и в осуществлении этой цели видел назначение и смысл жизни. Один из участников Бюраканской конференции говорит: «Мне вспоминаются слова Шкловского о цивилизации, которая живёт и умирает на протяжении дня, подобно бабочке. Есть некоторые указания, что наша планета являет собой такой случай» (цит. соч., с. 144). Так говорит трезвая наука, свободная от религиозного суеверия и анимизма. Ту же мысль на языке философии Сартр выразил так: «Человек есть бытие, посредством которого Ничто приходит в мир. Но бытие, посредством которого Ничто приходит в мир, должно быть своим собственным Ничто. Осмысленное и сознательное творение Ничто — благородный почерк человеческой свободы, повивальная бабка человеческой свободы». Или, почеловечески, уничтожение мира — назначение человека. Но человек не может уничтожить мир, не уничтожая в то же время себя самого. В этом уничтожении себя и мира (превращении их в ничто) человек обретает высшую свободу, или, как говорит Камю, становится богоподобен. Кириллов у Достоевского тоже поднимает бунт против Бога и убивает себя, чтобы в смерти стать богоподобным. Кириллов у Достоевского — это символ современной цивилизации. Ничто у Сартра — это дух тотального отрицания, составляющий основу сознания современного человека, дух небытия. Дух небытия — это то, что наши предки называли Дьяволом. Когдато Штирнер, одержимый тем же Духом, тоже мечтал об уничтожении своего народа и всего человечества. В своей книге он писал: «Внемли! В ту минуту, когда я это пишу, начинают звонить колокола, возвещая о том, что завтра торжественное празднование тысячелетия существования Германии. Звоните, звоните, надгробную песнь Германии! Ваши голоса звучат так торжественно, так величаво, как будто ваши медные языки чувствуют, что они отпевают мертвеца. Немецкий народ и немецкие народы имеют за собой тысячелетнюю историю — какая длинная жизнь! Ступайте же на покой, на вечный покой, дабы все стали свободными, все те, кого вы держали в оковах. Умер народ — оживаю я и вознаследником. Завтра, о Германия, отнесут тебя на кладбище, и скоро последуют за тобой и твои братьянароды. Когда же они все скроются в могиле, тогда похоронено будет человечество, и Я наконец обрету себя и буду принадлежать себе, буду смеющимся наследником». Кто этот наследник человечества, оживающий тогда, когда умрут все народы, и смеющийся на их братской могиле? Повидимому, тот же дух отрицания и небытия, сартровское Ничто, которое мучит современное человечество. Штирнер, по крайней мере, не скрывал мотивов своей ненависти к человечеству. Этот мотив — ненависть к Богу. Во введении ко II тому своей книги, из которой мы сделали предыдущую выписку, он говорит: «У врат нового мира стоит Богочеловек. Рассыплется ли в прах в конце этой эпохи Бог в человекобоге (то есть обожествлённом человеке атеистической философии), и может ли действительно умереть Богочеловек, если умрёт в нём только Бог? Над этим вопросом не задумывались и считали, что покончили с ним, проведя победоносно до конца работу просвещения — преодоление Бога; не заметили, однако, того, что человек убил Бога, чтобы стать отныне «единым богом на небесах». Потустороннее вне нас уничтожено, и великий подвиг просветителей исполнен; но потустороннее в нас стало новым небом, и оно призывает нас к новому сокрушению его. Бог должен был уйти с дороги, но не нам уступил он путь, а Человеку. Как можете не верить, что мёртв богочеловек, пока не умрёт в нём, кроме Бога, также и человек?» Для Штирнера слова «убить Бога» значили— убить Бога в человеке, убить в нём всё духовное, а уж тогда приняться и за самого человека. Штирнер был немецкий идеалист, который думал, что Бог убит, раз убита идея Бога. Современный человек не делает такой важной ошибки, его замысел обширнее. Ему уже недостаточно уничтожить человечество, он хочет уничтожить всё живое (биосферу), мечтает об уничтожении космоса или по крайней мере Солнечной системы. Потому что он знает, что уничтожить бога в Богочеловеке — это означает не только уничтожить в человеке веру, а нечто гораздо большее — уничтожить самого Бога и уже буквально. И в этом ему союзница — наука. Именно в этом — в уничтожении космоса — и состоит, по Гартману, провиденциальная роль европейской науки. В этом тайна ее лозунга о покорении природы. * * * ...В нашем доме жила собака. Никто не знал, какой она породы, уж очень она была запаршивевшая. Почти голая, облезлая, она вызывала и отвращение, и жалость. Как видно, блага цивилизации не пошли ей впрок. И вдруг её берут в геологическую партию, в тайгу. Когда она вернулась, мы не узнали её. Это был прекрасный сеттер с густым шелковистым мехом. Вот такой запаршивевшей облезлой дворнягой представляется мне современный человек с его техноцивилизацией. Ему бы в тайгу, на природу, а он жмётся в каменных душегубках, шмыгает по всем помойкам, пробует все отбросы современной технокухни. Уж и волосы все пооблезли, а всё жалко расстаться со своей мечтой: как бы создать собственную свою природу, искусственную, неживую. Лошадей он давно заменил самосвалами и тракторами; на место лесов зелёных возвёл свои железобетонные. Для гурманов он создал даже искусственную несмеяновскую икру; детям подарил полиэтиленовую ёлку с эссенцией елочного запаха; создал искусственные звёзды — атомные бомбы. Сейчас трудится над искусственным тараканом. Мечтает заселить всю природу своими кибернетическими тварями. Но настоящая его мечта — гомункул. Ведь это было его юношеским сном. Создать себе своего человека, который, как и он сам, восстанет против своего создателя и убьёт его. Скажет ему: ну, старина, ты славно поработал. Теперь пора и на покой. Мавр сделал свое дело, Мавр может уйти. Что?! ты не хочешь уходить? Придётся. Ведь мы же с тобой верим в прогресс, эволюцию, естественный отбор. А что они нам говорят? Что новое побеждает старое, что победа в борьбе за существование принадлежит сильнейшему и наиболее приспособленному. И что ты — только моя прелюдия, подготовительная фаза. Вы были повивальной бабкой при моём рождении. Теперь же, когда я родился, мне акушеры больше не нужны. Бога в Богочеловеке убил ты, а человека убью я. http://vzms.org/naslednik.htm
Ять: И.Р. Шафаревич. Об Андрее Ивановиче Лапине С Андреем Ивановичем Лапиным мы подружились студентами, лет 15-16. Но жизнь так странно сложилась, что позже я стал его научным руководителем в аспирантуре. Он кончил мехмат по теории вероятностей под руководством А.Н. Колмогорова, но одновременно интересовался теорией алгебраических чисел. Сейчас я смутно помню, что у него была идея применять методы арифметики алгебраических чисел (идеалы, дивизоры) к сверткам некоторых законов распределения. Эти идеи потом не реализовались, но он решил, что в аспирантуре будет заниматься и теорией вероятностей, и теорией алгебраических чисел. Поэтому у него было два руководителя: А.Н. Колмогоров и я. Но через некоторое время А.Н. Колмогоров, чувствуя, что интересы Лапина переместились в теорию алгебраических чисел, сказал, что хочет мне передать руководство им. С тех пор я стал единственным руководителем А.И. Лапина. К моменту ареста А.И. Лапин закончил аспирантуру: сдал все экзамены, подготовил диссертацию и написал по ее материалам несколько работ, которые предполагалось опубликовать. Он уже был принят на работу в Математический институт им. Стеклова и одновременно преподавал на полставки в МВТУ им. Баумана. Он был арестован по доносу, поступившему из МВТУ, так что на месте его основной работы — в Институте им. Стеклова — об аресте не знали целый месяц. Видимо, МГБ связывало А.И. Лапина с тем местом работы, откуда поступил на него донос, и не уведомило другое (основное) место его работы. По тогдашним временам арест А.И. Лапина был скорее предвидимым, чем неожиданным. Он был очень экспансивен, и речи его, по меркам того времени, воспринимались как крайне неосторожные. Например, еще в аспирантуре он поступил преподавать на полставки в Физико-технический институт. Институт находился за городом, и преподавателей возили туда на автобусе. И один из преподавателей, обычно ездивший в одном автобусе с А.И. Лапиным, говорил мне, что все они просто были объяты страхом от того, что им в дороге говорил Лапин. Видимо, и тогда кто-то написал донос — но не в МГБ, а в дирекцию института. В результате А.И. Лапина просто тихо уволили. В тот раз эта участь его миновала. Как мне позже рассказывал А.И. Лапин, после ареста он в камере несколько дней сочинял сюжеты очень абстрактных, мистических трагедий. А потом резко бросил и стал продолжать свои математические работы. Судя по тому, что стало известно позже, мне представляется, что А.И. Лапин относился к очень небольшому числу арестованных тогда, кто не воспринял с покорной пассивностью свой арест, а настойчиво боролся за свое освобождение. Он сумел убедить следователя, чтобы его перевели в больницу. В больнице он подчинил своему влиянию врача и добился возможности заниматься математикой. Позже он мне рассказывал, что стал в больнице своего рода показателем ее хорошей работы. Когда приходила какая-нибудь комиссия, ей обязательно демонстрировали больного, трудящегося над математическими рукописями. Это ему помогло выйти на свободу в те времена, когда такой исход — до смерти Сталина и волны реабилитации — был громадной редкостью. Но думаю, что все это не помогло бы, если бы не усилия его жены Изабеллы Григорьевны Башмаковой. Она пыталась добиться того, что в тогдашних условиях казалось невозможным, — и часто добивалась: свидания с А.И. Лапиным, передачи его работы на отзыв в Академию наук и т.д. Написанная в больнице работа А.И. Лапина была передана мне на отзыв кем-то из администрации Института им. Стеклова (сейчас не помню — кем именно) безо всяких комментариев. Тогда в прессе дежурной темой была «борьба за приоритет советской науки». В своем отзыве я присоединил к чисто научным аргументам и эту в пользу опубликования работы. Ни о каких планах публикации работы как совместной, тем более с псевдонимом «Иванов» для Лапина, я до сих пор не слышал. Пока шла переписка о публикации работы, А.И. Лапин был освобожден, и она была опубликована под его собственной фамилией. В качестве заключительного штриха вспоминаю, что за время ареста из аспирантуры мехмата исчезло личное дело А.И. Лапина. Один влиятельный член партбюро пришел и забрал его. Поэтому, чтобы защитить диссертацию, А.И. Лапин должен был еще обходить всех, кому сдавал аспирантские экзамены, и восстанавливать свою оценку. Опубликованные выше материалы мне кажутся очень интересными. На примере одного драматического эпизода в одной человеческой судьбе они дают возможность почувствовать дух того времени, о котором до сих пор так трудно объективно рассуждать. Два разительных обстоятельства бросаются в глаза. Во-первых, это то, на каком высочайшем уровне принималось решение. Вопрос о публикации работы не защитившегося аспиранта рассматривался тремя членами Политбюро! На таких примерах начинаешь понимать степень централизованности тогдашней государственной машины. Во-вторых, эта поддержка, оказанная арестованному А.И. Лапину почти всеми академическими инстанциями. Поддержка, конечно, осторожная и, скорее, пассивная, но для его судьбы — решающая. Ведь каждый из тех сотрудников Академии, чьи подписи стоят под публикуемыми документами, мог, несомненно, найти предлог от такой подписи уклониться. Да, достаточно было бы нейтрально-кислого отзыва вроде: «не вижу перспектив практического применения» (а объективно это было верно), чтобы работу похоронить. А на противоположной чаше весов была небезопасная ситуация, которая могла бы быть по тем временам интерпретирована как поддержка разоблаченного антисоветчика. Мне кажется, это показывает, что люди тогда далеко не стали стопроцентно послушными винтиками репрессивной системы, как это иногда сейчас представляется. Вопросы истории естествознания и техники. 2001. н.2. с.127-128. И.Р. Шафаревич http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/2001/2/127-128.pdf
Ять: От и об Андрее Ивановиче Лапине ...В автобиографии, составленной в 1956г. при поступлении на работу в Математический институт им. В.А. Стеклова АН СССР и хранящейся там в его личном деле, он так писал о себе: Родился 14 декабря 1922г. в семье крестьянина-батрака Лапина Ивана Андреевича в селе Б[ольшой] Вьяс. Среднее образование получил в селе Лунино Пензенской области. По окончании школы в 1937г. работал в своем селе сельским учителем (один год)*. В 1938г. поступил на механико-мат[ематический] ф-т в МГУ. В 1942г. по возвращении из-под Смоленска (куда я был послан вместе с другими студентами по специальному заданию) был направлен на работу на военный завод (завод н.530), в котором и проработал до 1945г**. В 1945г. я вновь вернулся в Университет, окончил его и поступил в аспирантуру***. В1952г. я защитил кандидатскую диссертацию. С 1952г. я работаю в Всесоюзном заочном политехническом институте: сначала в должности ассистента, затем старшего преподавателя и, наконец, доцента. Родственников, находящихся за границей, не имею -. * Педагогом, добавим мы, он был превосходным и мог с успехом заниматься и с отстающим оболтусом-школьником, и блестяще читать лекции студентам ** От службы в армии он был освобожден по болезни. См. помещенный ниже комментарий И.Г. Башмаковой *** Руководителями его были: вначале А.Н. Колмогоров, потом И.Р. Шафаревич. Об этом. комментарий И.Р. Шафаревича Как следует из публикуемых выше материалов, в октябре 1950г. он был арестован по обвинению в критике теории Лысенко. Ему была предъявлена статья 58.10 — антисоветская агитация. Летом 1952г. он был освобожден. А.И. Лапин и И.Г. Башмакова Дальнейшая его судьба складывалась так. С 1957г. по 1969г. он работал в отделе алгебры Математического института им. В.А. Стеклова, а с 1969г. до ухода на пенсию в 1982г. — доцентом Московского института инженеров транспорта. Умер Андрей Иванович 22 июня 1996г. Если бы вы встретили Андрея Ивановича на улице, то вряд ли обратили бы на него внимание —из серой будничной толпы Москвы 60-х гг. он ничем не выделялся. Неважно и даже неряшливо одетый (на свой костюм он никогда не обращал внимания, разумеется, его не чистил и не гладил, его ботинки не знали сапожной щетки), неухоженный (я никогда не видел его чисто выбритым), ушедший в свои мысли, этот невысокий невзрачный человек торопливо двигался в толпе, не обращая никакого внимания на окружающее. По его виду нельзя было даже приблизительно угадать род его занятий. Скорее всего, вы приняли бы его за работягу. Но ваше впечатление сразу изменилось бы, если вы с ним заговорили. Обратившись к вам, осветились бы его до того потухшие глаза — он думал о чем-то своем. Его взгляд — это главная его внешняя характеристика — немедленно выдавал острый ироничный ум. Если вам удавалось его задеть или же он сам хотел выговориться, перед вами немедленно открывались глубина его мысли, неожиданность ее поворотов, широта интересов и многообразность знаний. Если при этом он оказывался в хорошем расположении духа, то он мог преподнести вам образчики совершенно своеобразного юмора, подчас переходившего в сарказм. По роду своих основных занятий, как уже говорилось выше, он был математиком, автором замечательных результатов в алгебраической теории чисел и алгебраической геометрии (см. [1-8]).Большая математика, как поэзия или музыка, требует особого вдохновения. Оно может присутствовать в человеке, но может его и оставлять. Всегда оставаясь профессионалом высокого уровня (это его качество проявлялось в педагогической деятельности, а педагогом, как мы уже упоминали, он был прирожденным), он творческие занятия математикой чередовал с интенсивной философской деятельностью. После ухода из стекловского института научную работу в области математики он оставил вовсе, сосредоточившись на любимых философских темах. Будучи свободной деятельностью свободного человека, его философское творчество по необходимости оказывалось полуподпольным. Сказанное и написанное им оставалось в узком кругу близких к нему лиц. Выходом в мир мог для него стать только самиздат. Но для него, прошедшего через изнурительные допросы в МГБ, тюрьмы и спецбольницы, такой путь стал неприемлемым. По природе он не был борцом с режимом, но всегда оставался свободным человеком. Круг его знакомых это математики — прежде всего, конечно, из Института Стеклова, а также из университета, ученые-естественники других специальностей — физики, биологи, медики. Ни одного профессионального философа там не было. Он был удивительно тонким мыслителем, раскрывавшимся в многочисленных беседах, в бесчисленных текстах, написанных фиолетовыми чернилами старой школьной ручкой на самых разных листах бумаги. Во времена позднего Брежнева один из них был тайно послан в Париж и опубликован под псевдонимом «А. Филиппов» [9]. Во времена перестройки на свет появилось несколько таких текстов (см. [10-13]). Но выбор их был совершенно случайным — появлялась возможность опубликовать небольшую заметку (страниц на 10-15), и кто-либо из близких Андрея Ивановича или его учеников брал на себя нелегкий труд довести один из текстов, который буквально надо было вырывать у него, до требуемой издательскими правилами кондиции. Сам он такую рутинную работу органически не выносил и заниматься ею просто не мог. Составить представление о его творчестве по этим опубликованным, случайно вырванным из его запасов текстам совершенно невозможно. Большинство его работ, при этом наиболее важных, хранится в домашнем архиве и для своей публикации требует чрезвычайно больших усилий, ибо написаны они от руки с многочисленными сокращениями, с неизвестно откуда взятыми цитатами (указан лишь автор, и нет никакой гарантии, что цитируется он не по памяти), листы не всегда пронумерованы, а иногда и перепутаны. Курс лекций, который я почти целиком прослушал в его исполнении у него дома в 60-е гг., — анализ развития марксистской мысли, эволюция которой трактовалась им как рост раковой опухоли. Среди тем, которые он хорошо знал и охотно использовал в своих построениях, были: этнография, фольклор, история, биология и медицина, психология и психиатрия, физика (прежде всего — квантовая механика), история философской мысли (Платон, Аристотель, утописты, марксисты; трудно найти человека, лучше его знавшего Гегеля, Маркса, Энгельса, Ленина), история Коммунистической партии Советского Союза. Свои сочинения он читал в комнате, заваленной книгами по самым разным отраслям знания, окруженный слушателями, расположившимися где кто, с неизменным «Беломором», который он успевал курить. Текст он читал мастерски, поминутно комментируя его, оснащая шутками и стихотворными вставками, зачастую из Р. Киплинга, которого очень любил. Кого только не было на этих чтениях, заканчивавшихся за полночь, — слушателям еще нужно было успеть добраться домой городским транспортом. Влияние его творчества на определенный круг московской интеллигенции огромен. Многие из его идей вошли в работы других авторов, многие оказали на них стимулирующее воздействие. Можно, конечно, видеть в жизни и творчестве А.И. Лапина трагедию творческой личности, раскрыться которой не дали страшные реалии социальной жизни XX в. Но можно посмотреть на это и с другой стороны — как на победу над этими реалиями свободного человеческого духа. Спрятанный в недрах московского математического мира, в самом его эпицентре, жил человек-мыслитель, свободно думающая развивающаяся личность, своим словом, своей идеей влияющая на окружающее его сообщество, — сообщество людей в высшей степени нетривиальных — математиков, историков науки, ученых-естественников, среди которых были и крупнейшие ученые XX века. Благодаря таким «спрятанным от глаз» людям России удалось пережить самые тяжелые годы своей истории. Замечательная находка, сделанная в архиве Ю.И. Кривоносовым, позволяет увидеть некоторые события жизни великой научной школы в особом ракурсе. Оценить силу сопротивления гнету тяжких социальных условий, которое не только позволяло человеку физически выживать, но оставаться свободным в мире высокого творчества. Список трудов А.И. Лапина: 1. А.И. Лапин. Теория символа Шафаревича. Известия АН СССР. Серия матем. 1953. Т.7. с.31-50; 1956. Т.20. с.583-584 2. А.И. Лапин. К теории символа Шафаревича. Известия АН СССР. Серия матем. 1954. Т.18. с.145-158 3. А.И. Лапин. Общий закон взаимности и новое обоснование теории полей классов. Известия АН СССР. Серия матем. 1954. Т.18. с.335-378 4. А.И. Лапин. О модулярных функциях степени два. Известия АН СССР. Серия матем. 1956. Т.20. с.325-336 5. А.И. Лапин. О подполях гиперэллиптических полей. Известия АН СССР. Серия матем. 1964. Т.28.н.5. с.935-988 6. А.И. Лапин. О рациональных точках эллиптической кривой. Известия АН СССР. Серия матем. 1965. Т.29. н.3. с.701-716 7. А.И. Лапин. О рациональных точках гиперэллиптической кривой. Тезисы кратких научных сообщений Международного конгресса математиков. Секция 10. Москва. 1966. с.13. 8. А.И. Лапин. О целых точках на кривых рода р > 1. Известия АН СССР. Серия матем. 1971. Т.35. н.4. с.754-761 http://www.mathnet.ru/rus/person25491 9. А. Филиппов. Наследник человека. Вестник Русского христианского движения. Париж. 1978.н.125 10. И.Г. Башмакова, А.И. Лапин. Пифагор. Квант. 1986.н.1. с.7-12 http://kvant.mccme.ru/1986/index_n.htm 11. А.И. Лапин. Наследник человека. Наш современник. 1990. н.7 с.112-116 12. А.И. Лапин. Наука и природа. Наш современник. 1991. н.8. с.135-142 http://vzms.org/lapin.htm http://oldjornal.ucoz.net/index/zhurnal_quot_nash_sovremennik_quot/0-14 13. А.И. Лапин. Крестьянская религия. Национальная демократия. 1995. н1. с.31-43 С.С. Демидов. Эпизод из истории советской математики. Вопросы истории естествознания и техники. 2001. н.2. с.122-126 http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/2001/2/122-126.pdf http://aleatorius.livejournal.com/932376.html И.Г. Башмакова. Как это было Андрея арестовали в октябре 1950г. в 3 часа ночи. Время я запомнила потому,что в течение полугода я каждую ночь просыпалась в 3 часа. Его увели, а у нас начали обыск. Взяли все бумаги, письма, среди которых было адресованное мне письмо Б. Пастернака. Обещали вернуть, но так ничего и не вернули. Впоследствии я узнала от Андрея, что он был арестован по доносу студентки. Он обвинялся в критике теории Лысенко. Ему была предъявлена статья 58.10 - антисоветская агитация. Тогда шла вторая волна массовых арестов. Я это почувствовала, когда ходила сначала в приемную МГБ на Кузнецком мосту, а потом в Бутырскую тюрьму, откуда шла пересылка. Везде было очень много народу. И приходилось долго стоять в очередях. Я следовала золотому правилу «стучать во все двери» и писала заявления всюду — начиная от Прокуратуры и кончая ЦК партии. Я писала, в частности, о том, что Андрей болен психически, и просила отправить его на экспертизу. Дело в том, что он еще студентом лежал в психиатрической больнице и ему поставили диагноз — шизофрения. В конце концов Андрей был направлен на экспертизу в Институт Сербского и послан на принудлечение в Горький. Когда он был в Горьком, я в первый раз поехала к нему на свидание, которое мне разрешено было Главным управлением тюрем в Москве. Андрей попросил меня связаться с главным врачом тюремной психбольницы в Горьком. Я нашла номер его телефона по справочнику и позвонила ему. Но, узнав, кто я такая, он бросил трубку, сказав, что будет разговаривать со мной только в присутствии начальника тюрем г. Горького. На другой день я отправилась к начальнику тюрем и изложила свою просьбу. Он сказал, что главврач, конечно, не согласится со мной говорить, но все таки позвонил ему и попросил прийти. К его удивлению, врач пришел. Он рассказал о со стоянии Андрея и о том, что вскоре будет новая экспертиза. Когда он ушел, начальник тюрем сказал мне: Добейтесь в Москве свидания с полковником Волхонским. Он для Вас все сделает. Хотя я и не поняла, что он может сделать для меня, я решила постараться с ним познакомиться. Кстати, по моим наблюдениям, сотрудники МГБ и МВД резко отличались друг от друга. Первые были очень угрюмы и вели себя нарочито неприятно. Вторые больше напоминали обычных людей. Приехав в Москву, я сразу же отправилась искать полковника Волхонского. Я пошла в Главное управление тюрем и попросила дежурного вызвать мне полковника Волхонского. Вскоре дверь отворилась и вошли трое вооруженных мужчин в военной форме. Тот, кто был посередине, спросил меня, откуда я знаю полковника Волхонского. Я ответила, что не знаю его, но хочу с ним поговорить. Я услышала о нем, когда была в Горьком. Все трое удалились, и вскоре пришли другие трое вооруженных мужчин в военной форме. Они опять начали расспрашивать, откуда я знаю полковника Волхонского. Я снова повторила свой рассказ. Они так же удалились. Несмотря на то что я волновалась, мне было немного смешно. Я по чувствовала себя героем русской сказки, в которой духов всегда вызывают трижды. Но вот дверь открылась в третий раз и появились трое новых вооруженных мужчин в военной форме. На сей раз в центре был сам полковник Волхонский, пожилой человек приятной наружности. Мы с ним поговорили, и он сказал, что я буду получать разрешение на свидание в любое время. Тогда я не подозревала, какую большую роль сыграет это знакомство в судьбе Андрея. Летом 1951г. я пошла узнать результаты экспертизы и с ужасом услыхала, что Андрея должны перевести в тюремную больницу под Казанью. Я была в отчаянии: об этой больнице ходили жуткие слухи. К тому же зимой там не было регулярного транспорта. Я снова встретилась с полковником Волхонским и стала просить пересмотреть решение и не посылать Андрея в эту страшную больницу. Наконец мне сказали, чтобы я пришла за окончательным решением через неделю. Это была самая ужасная неделя в моей жизни. Через семь дней я получила более благоприятный ответ, чем могла надеяться. Андрея переводили в больницу в Ленинград, что было наилучшим из возможных вариантов. В это лето я поехала на свидание в Ленинград. Уже в Горьком я заметила, что Андрей внутренне собрался и выглядел неплохо. В Ленинграде был сделан еще один важный шаг — он начал заниматься математикой. Он много занимался и на воле, но круг его интересов был всегда очень широк. Он увлекался философией, историей религии, первобытным мышлением, социальными вопросами. Сейчас же он всецело сосредоточился на математике. Такая целеустремленность позволила ему быстро получить важные результаты. Во время свидания он сказал мне, что написал математическую работу, причем нужную литературу ему доставляли из Библиотеки Академии наук и Библиотеки им. Салтыкова Щедрина. Он попросил меня купить ему немецко-русский словарь. При свидании присутствовали две женщины: надзиратель и лечащий врач Андрея. Врач — женщина очень сурового вида, однако сделала для него очень много хорошего. Если память мне не изменяет, ее фамилия была Волкова. Взять рукопись работы я не могла. Даже листок с формулами, который Андрей хотел мне передать, надзирательница вырвала из моих рук. Потом врач говорила со мной наедине. Она расспрашивала меня об Андрее и его болезни. Она сказала, что в Москве и в Ленинграде по разному ставят диагноз шизофрении. В Москве шизофрению понимают очень широко, в Ленинграде же подобный диагноз ставят только больным, у которых был явный бред. Из намеков Андрея и его врача я поняла, что от меня ждут показаний, которые позволили бы максимально смягчить диагноз Андрея. В заключение она прямо спросила, был ли бред у Андрея. Я ответила, что нет (что и соответствовало действительности). Волкова очень советовала мне добиться, чтобы работу Андрея отправили на отзыв в Академию наук. Вернувшись в Москву, я очень испугалась и думала, зачем я дала такие показания, которые могут привести к тому, что Андрея пошлют в лагерь. Я проконсуль тировалась у одного очень опытного врача психиатра, участника многих судебных экспертиз. Он советовал:— Немедленно возвращайтесь в Ленинград и возьмите свои показания обратно! Затем я обратилась за советом к знаменитому адвокату, другу моего отца Оцепу. Он сказал: Ни в коем случае нельзя брать свои слова назад, это не солидно. Я так и поступила. И начала обдумывать, как сделать, чтобы послать работу на отзыв. Эта задача казалась невыполнимой. Как можно добиться, чтобы рукопись из тюремной психиатрической больницы отправили на отзыв в Академию наук?!Тогда я пошла к полковнику Волхонскому и изложила ему свою просьбу. Он был в недоумении: Как же я могу работу психически больного человека отправлять на рецензию в Академию наук? Ведь мы с вами не математики и не можем судить о том, что там написано. Тут я воскликнула: Как! Ведь я математик. Кандидат физико-математических наук, доцент Московского университета. Тогда он дрогнул. После этого мне удалось его убедить отправить работу на рецензию. Через некоторое время я узнала, что рукопись находится на отзыве у И.Р. Шафаревича, его научного руководителя и друга. О дальнейшей судьбе рукописи он написал сам. Хочу только отметить, что в работе Андрея имелись пробелы. Очень немногие решились бы дать на нее положительный отзыв без всяких оговорок. Но И.Р. Шафаревич это сделал. Летом 1952г., пройдя экспертизу, подготовленную Волковой, Андрей был освобожден. Работа была опубликована после его освобождения под его фамилией. Вскоре он защитил кандидатскую диссертацию. От редакции: вместо послесловия 3 января 2001г. выдающемуся российскому историку науки, действительному члену Международной академии истории науки, доктору физико-математических наук, заслуженному профессору Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова Изабелле Григорьевне Башмаковой исполнилось 80 лет. Ее работы по истории математики в Древней Греции, по истории алгебры и теории чисел известны во всем мире и относятся к числу важнейших достижений истории науки XX века. Великолепный педагог, она воспитала целую плеяду учеников, работающих ныне в России, странах СНГ, Балтии, а также в США, Китае, Египте, на Кубе. Созданная ею научная школа — одна из ведущих историко-математических школ второй половины XX века. Ее результаты по истории диофантова анализа (в том числе о творчестве самого Диофанта) можно отнести к классическим достижениям истории науки последней трети века. В этом году за исследования по истории диофантова анализа И.Г. Башмакова удостоена одной из наиболее престижных международных наград в области истории науки — медали Александра Койре. Эта медаль будет вручаться на XXI Международном конгрессе по истории науки, который состоится в июле 2001г. в Мехико. Вопросы истории естествознания и техники. 2001. н.2. с.128-131. И.Г. Башмакова http://docplayer.ru/50503-Socialnaya-istoriya-otechestvennoy-nauki-i-tehniki.html
Ять: Игорь Шафаревич. О работе «Наука и Природа» и ее авторе Моя цель — сказать несколько слов об авторе нижеследующей работы Андрее Ивановиче Лапине. Задача не простая: слишком плохо он укладывается в привычные нормы и оценки. Не знаешь даже, как его характеризовать. Новый для читателя автор, с первой публикацией которого тот сейчас знакомится? Это почти верно: до сих пор было опубликовано лишь маленькое эссе Лапина «Наследник человека» («Вестник Русского христианского движения» за 1978г. н.125. перепечатано в «Нашем современнике» н.7 за 1990г.). Или исследователь, написавший за последние десятилетия множество глубоких и оригинальных работ по истории, философии, истории религии, социологии? И это верно. Только рукописи этих работ, как правило, не доходили даже до машинки, в любом случае циркулировали в узком кругу знакомых автора. Отчасти исключением была работа «Основы марксизма», ходившая в самиздате в начале 70х годов. Хотя и она не получила широкого распространения: ее критический уровень слишком не соответствовал взглядам большинства тогдашних читателей самиздата, в основном носившихся с идеей о том, что «Сталин извратил законы марксизма». Обсуждался вопрос о ее публикации в журнале «Континент», но и там она оказалась не ко двору. Однако те, кто мог познакомиться с рукописями Лапина, черпали из них очень много. Об этом я могу судить по собственному опыту, так как был не только читателем его работ, но и собеседником еще с довоенных времен, когда нам было по 15—16 лет. Даже если я не соглашался с автором, и не соглашался кардинально, я всегда находил в его рукописях совершенно новые идеи, точки зрения. Особенно многим обязана ему моя книга «Социализм как явление мировой истории». Когда она вышла в Париже в 1977г., я не мог отдать ему должное, не навлекая на него серьезных неприятностей. В советском ее издании я надеюсь сказать об этом подробнее. Мне приходилось встречать и другие случаи очевидного влияния рукописей Лапина в опубликованных произведениях — от концепций и мыслей до почти дословных заимствований — «раскавыченных цитат». Предлагаемая работа «Наука и природа» была написана в первой половине 70х годов. В ней высказывается парадоксальный тезис: научный, экспериментальный метод вообще неприменим к познанию Природы. Он в принципе способен изучать лишь некоторые абстракции: природу, подогнанную под условия лаборатории. К объектам природы он может быть применен лишь когда они вырваны из системы естественных связей, если были живыми — умерщвлены (в прямом смысле, как раньше умерщвляли клетку, окрашивая ее для исследования под микроскопом, или в расширенном, как Павлов обездвиживал собаку). Все более широкое применение этого метода органически связано с приведением Природы в подобное «неживое» состояние. В этом и заключается, по мнению автора, психологическая, духовная основа как экологического кризиса, так и революции, основанной на «научном понимании истории». Это не неудачные попытки применения «научного метода», а наоборот, особенно удачные, примеры его наиболее последовательного осуществления. Обоснованию этой мысли посвящена работа. Приведу несколько других соображений в пользу такого, казалось бы парадоксального, тезиса. Прежде всего то, что несколько других авторов, подходя к вопросу с другой стороны, высказывали близкие мысли. Например, известный историк физики Е. Берт в книге «Метафизические основы современной физической науки» пишет следующее: Галилей (как раз основатель экспериментального метода) говорил, что «книга Природы написана на языке геометрии». Обычно это понимают как указание на важность математического аппарата для физики. Но мысль Галилея радикальнее. Он изучает физику не реального, а некоторого «геометрического» мира, где, например, тела движутся без трения и сопротивления воздуха и т.д. Именно этим был предсказан весь дальнейший путь физики. А вот формулировка А.Ф. Лосева: «Говорили: идите к нам, у нас — полный реализм, живая жизнь; вместо ваших фантазий и мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать все окружающее, весь подлинный, реальный мир. И что же? Вот мы пришли, бросили «фантазии» и «мечтания», открыли глаза. Оказывается — полный обман и подлог. Оказывается: на горизонт не смотри, это — наша фантазия; на небо не смотри — никакого неба нет; границы мира не ищи — никакой границы тоже нет; глазам не верь, ушам не верь...Батюшки мои, да куда же это мы попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся только одни пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел шкуру с меня спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и разбойник» (Этот отрывок цитировал Каганович в выступлении на XVI съезде ВКП(б), послужившем сигналом к аресту Лосева.) Биолог Л. Берталанфи считал, что экспериментальная психология не изучает ни живых организмов, ни людей в их естественном состоянии. Наоборот, сначала крысу помещают в лабиринт, где она находится в совершенно неестественных условиях, не использует большей части возможностей своей психики, превращается в автомат. Из этого и делают вывод, что животное является автоматом. «Результативность» этого направления исследований основана на том, что и человека при помощи рекламы, индустрии развлечений тоже ставят в столь неестественные условия, что он действует как крыса в лабиринте или как автомат. С другой стороны, экспериментальный метод далеко не тождествен науке вообще. Ряд фундаментальных открытий были сделаны иным путем. Так, Дарвин не ставил экспериментов (кроме, кажется, небольшого числа опытов по скрещиванию голубей) — он наблюдал. И в исследованиях одного из крупнейших биологов нашего времени, создателя этологии (науки о поведении животных) — Конрада Лоренца наблюдение играло гораздо большую роль, чем эксперимент. На непосредственном наблюдении природы основывались и такие поразительные открытия, как язык пчел, разгаданный фон Фришем, ритуалы животных, обнаруженные Дж. Гексли, и т.д. Тема статьи А.И. Лапина, кроме ее культурно-исторического интереса, жизненно важна для всех нас. От этого вопроса, быть может, зависит само существование человечества. Мы все сейчас безоговорочно выданы на милость науке, в ее распоряжении находится наша жизнь и смерть. А оценить правильность вызревающих в ее недрах решений мы не в состоянии, разве что последствия принимают колоссальные размеры. При этом весь ход нашей жизни определяется не одним каким-то конкретным эпизодом научно-технического прогресса, а его глобальным течением. Значит, и результат зависит не от взглядов отдельных ученых, а от «научной идеологии» в целом. Уже много раз обсуждалось, куда она способна толкнуть ученого. Я не говорю о «Фаусте» Гёте, где все это еще довольно абстрактно. Но вот у Достоевского Раскольников говорит: «По-моему, если бы Кеплеровы или Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известны людям иначе, как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право и даже был бы обязан...устранить эти десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству». Недавно и на страницах «Нашего современника» обсуждалась ситуация, связанная с тем же кругом проблем, — судьба знаменитого биолога Тимофеева-Ресовского, ставшая предметом широкого интереса благодаря посвященному ей роману Д. Гранина «Зубр». Я не могу быть объективным к Тимофееву-Ресовскому. Помню, какое впечатление произвели идеи, начавшие циркулировать в послевоенные годы, — что наследственность определяется процессами, происходящими не на организменном уровне, даже не на клеточном, а на атомном. Жизнь как результат атомных явлений, управляемых законами квантовой механики! От такой мысли захватывало дух. Все интересовавшиеся общими проблемами науки зачитывались тогда книжкой Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики?». И основная работа, на которую автор опирался, была работа Тимофеева-Ресовского. Возможно, поэтому я не могу, например, принять стиль письма, опубликованного в н. 9 за 1990 год, где Тимофеев-Ресовский фигурирует одновременно с валютными проститутками. Многое мне трудно принять и в публикации на ту же тему в н.11 за 1989 год. В качестве аргументов там привлекаются материалы следствия 1946 года. Можно представить себе, какую обработку прошли «свидетели» в руках тогдашних мясников! Да и в 1988 году так ли полно реабилитировала себя советская юриспруденция? Можно ли быть уверенным, что в пересмотренном деле не сказалось желание защитить репутацию «органов»? К тому же употребление терминов, лишенных смысла (вроде «лучи нейтрона»), заставляет сомневаться в том, что авторы досье всегда понимали, о чем они говорят. Вообще мне кажется, что тема личной ответственности Тимофеева-Ресовского в развернувшейся дискуссии чрезмерно акцентируется. Он-то уж держит ответ перед другим судом. Да и с нашим, советским судом познакомился достаточно: был на лесоповале обреченным доходягой, чудом спасся. И не нам, которые всего этого не хлебнули, судить его. Гораздо важнее для нас не судить Тимофеева-Ресовского, а понять импульсы, определявшие его поведение. Ведь жил он в Германии, несомненно читал Гитлера и Розенберга, знал, какую политику по отношению к нашей стране они проводили, какую будущность ее народу готовили. Его институт вел исследования, которые по меньшей мере могли быть использованы в связи с «Урановым проектом» (созданием атомной бомбы). Да ведь и у нас его «выдернули» с лесоповала на шарашку лишь потому, что наконец догадались, что он — крупный специалист в этой области. Судя по различным указаниям, он продолжал любить свою страну. Так почему же он вообще не уехал из Германии? Эмиграция в любую западную страну была возможна. Я знаю нескольких немцев-математиков, эмигрировавших по идейным соображениям уже после начала войны. И, несомненно, Тимофееву-Ресовскому предложили бы кафедру в лучших университетах мира. Но под Берлином у него работал целый институт, собрался коллектив талантливых сотрудников, он был увлечен своими исследованиями. Ему было интересно — это перевешивало все остальное. Вот это-то и есть самое страшное. Ту же атмосферу воссоздают воспоминания многих физиков, работавших над созданием атомной бомбы. У нас — мемуары А.Д. Сахарова, которые недавно начали публиковаться. Атмосфера участия в важном, государственном деле. Напряженное творчество, стимулированное редкой концентрацией в одном месте такого числа талантливых физиков и математиков. Все это, видимо, оттесняло мысли о том, к чему может привести столь интересная работа. Лучше всего выразил это настроение известный физик, лауреат Нобелевской премии Ферми. О работе над атомной бомбой в США он сказал: «В конце концов, это замечательная физика!». По нашему телевидению сообщалось о том, что при взрывах первых атомных бомб часть населения сознательно оставлялась вблизи, чтобы на них можно было наблюдать действие радиации. Об этом не могли не знать крупные ученые: физики или медики. И что поразительно — после передачи не посыпались возмущенные письма, требования расследования, создания комиссий. Мы все как будто подсознательно чувствовали, что нечто подобное было возможно, но говорить об этом неприлично, как в приличном семействе о нечистоплотном поступке одного из его членов. Да и бактериологическое оружие ведь готовилось с обеих сторон. А кто руководил? — Конечно, ученые, и немалого ранга. Куда до них средневековым смесителям ядов, которых так жестоко казнили! Что же все это такое? Патология, болезненные отклонения от здорового развития? Или в самых основах «научного метода», каким он сложился за последние столетия, заложено нечто предопределяющее и такие его реализации? Аналогичный вопрос мы задаем; себе сейчас по поводу марксизма, социализма, революции...Было ли патологично исполнение или сам «проект»? Тот же вопрос правомерен и по отношению к современной науке, к «научно-технической революции». Не все, может быть, согласятся с тем ответом, который подсказывает статья А.И. Лапина. Но мимо вопроса, который она поднимает в такой острой форме, мне кажется, никому пройти нельзя. Андрей Лапин. Наука и природа Я простой физик-лазерщик, не теоретик и не экспериментатор, а так — технарь. Общими вопросам науки никогда не интересовался, хотя некоторые явления нашей жизни, связанные с наукой, глубоко волнуют меня. Эта неслыханная до сих пор атака на природу, которая ведется, как это ни странно, под эгидой науки. Так как эта, мол, борьба с природой происходит по прямому требованию науки. Вчера я повстречал своего приятеля N, и он мне прочитал свою статью о науке. Вот она: Статья N. В 1921 году Макс Борн пишет книгу «Теория относительности Эйнштейна». В предисловии к ней он выражает свое восхищение научным методом. В 1951году он пишет книгу «Беспокойная Вселенная», в послесловии к которой он распрощался со своим наивным взглядом на науку. Вспоминая свой первый опус, он пишет: «В 1921 году я был убежден, и это мое убеждение разделялось большинством моих современников — физиков, что наука дает объективное знание о мире, который подчиняется детерминистским законам. Мне тогда казалось, что научный метод предпочтительнее других, более субъективных способов формирования картины мира — философии, поэзии, религии. Я даже думал, что ясный и однозначный язык науки должен представлять собой шаг на пути к лучшему пониманию между людьми. В 1951 году я уже ни во что не верил. Теперь грань между объектом и субъектом уже не казалась мне ясной; детерминистские законы уступили место статистическим. И хотя в своей области физики хорошо понимали друг друга, они ничего не сделали для лучшего взаимопонимания народов, а, напротив, лишь помогли изобрести и применить самые ужасные орудия уничтожения. Теперь я смотрю на мою веру в превосходство науки перед другими формами человеческого мышления и действия как на самообман, происходящий оттого, что молодости свойственно восхищаться ясностью физического мышления, а не туманностью метафизических спекуляций. И все-таки я еще верю, что неудачи попыток улучшить моральные нормы человеческого общества еще не доказали тщетность поисков наукой истины и лучшей жизни». В 1968 году он уже не верил и в это. В своей книге «Моя жизнь и взгляды» он вынес суровый, но справедливый вердикт: «Наука и техника разрушили этический фундамент цивилизации и поставили человечество на грань катастрофы». И предупреждает об опасности применения научных методов в общественных науках и психологии. Об этом же самом, но еще раньше, в 1933 году, говорил М. Планк: «У математиков, физиков и химиков часто встречается склонность применить их точные методы для объяснения биологических, психологических и социологических вопросов». Планк предупреждал об опасностях, с какими связано применение этих методов к тем случаям, где господствуют совсем другие отношения. А еще раньше великий Ньютон, убедившись в том, какой джинн выпущен был им из бутылки, просил, чтобы его науку не применяли к живым объектам. У Ньютона это разочарование своим научным методом носило глубоко трагичный характер. В пору своих «Начал» еще молодым человеком он с увлечением писал: «Я молю Бога, чтобы развитые здесь методы можно было бы перенести на все науки и всe области знания». Однако он почему-то не спешил с публикацией своих результатов. Целых 20 лет он колебался и приступил к составлению своей книги только в результате настойчивых уговоров своего друга Галлея. Через 3 года после выхода в свет своей книги Ньютон тяжело психически заболел. Не исключено, что в этом определенную роль сыграл стресс, вызванный сознанием своей вины за выпущенного им из бутылки джинна — научный метод. Больше он к физике не возвращался, всецело погрузившись в религиозные вопросы. Уже глубоким стариком, 75 лет, Ньютон вступил в спор с Лейбницем, в котором заявил себя убежденным противником механической философии, то есть своего же метода, и категорически возражал против его применения к живым объектам. Что же это за дивный метод, который самые крупнейшие физики просят применять с большой осторожностью и не ко всем объектам? К чему же его тогда применять? Вот один возможный ответ. Когда-то Лассаль познакомил Бисмарка с «научным» социализмом, о котором сам Ленин говорит, что его создатель Маркс лишь распространил методы естественных наук на социологию (против чего как раз и возражают и Ньютон, и Планк). Бисмарк заинтересовался и сказал: «Очень интересная теория. Жаль только, что она не была проверена. Хорошо бы ее испытать на каком-нибудь народе, которого не жалко, например, на русских». Бисмарк и не подозревал, что в Симбирске вскоре родится мальчик, будущий великий экспериментатор, который и проверит марксову научную теорию на стране, которую не жалко, — на России. По-видимому, и методы точных наук надо применять только к объектам, которых не жалко. Но чего же нам не жалко? Не жалко всего, что создано природой и чего мы сами не умеем создать. Не жалко, например, воздуха, океана, рек, гор, вообще неживой природы. Но вот что удивительно. Как показал прогресс НТР, и эта природа начисто гибнет от применения к ней наших научных методов. Погибли озеро Севан, Арал, КараБугаз, Красноярское водохранилище. Гибнет океан. Загрязняется атмосфера. Гибнет почва. Сейчас идет борьба за спасение сибирских рек от научного метода. Что же это за странные научные методы, которые повсюду несут за собой смерть? Ведь созданные нами машины работают, и отлично работают. И именно так, как их запланировала Наука. Почему же она дает осечку, когда мы применяем ее не к искусственным, нами же созданным объектам, а к естественным, к природе? Чем природа отличается от нами созданных машин? Бэкон утверждал, что ничем, это для него было аксиомой. И эта аксиома была положена им в основание новой науки, смысл ее ясен: изучать мир, считая его машиной. Увы, эта «аксиома» глубоко ошибочна. Все наши препараты и машины — это объекты, природа которых полностью исчерпывается их функциональной ролью, вне которой они ничто: не должны обладать никакими свойствами. Вся технология их изготовления (очистка материала, стандартизация их деталей и т.д.) преследует лишь одну цель: они должны идеально функционировать, то есть вести себя в точности так, как мы того желаем. И никак иначе. В противном случае это рассматривается как брак. Ясно, что естественные объекты этому требованию не удовлетворяют. Если бы мы даже знали все законы физики, то и это мало бы помогло нам в отношении естественных объектов и явлений, так как мы, как правило, не знаем их начальных условий и уж тем более не можем их изменить. Мы не можем изменить ни массы электрона, ни его заряда, ни массу солнца, и т.д., и т.п. Наша наука применима только к искусственным объектам, к созданным нами же препаратам и машинам, в которых мы можем полностью контролировать и задавать начальные условия. Но не к естественным объектам, которые вовсе не мертвые материалы для наших поделок, а живые существа. Мы даже не знаем, как создавать эти начальные условия. Ньютон думал, что у нас на Земле, в наших лабораториях и машинах начальные условия определяем мы. А в мире — Бог. Сейчас же считают, что начальные условия случайны, то есть их задаем не мы и не Бог, а Его Величество Случай. Поэтому, чтобы сделать, естественную вещь объектом науки, то есть изучить ее в лаборатории, надо ее подвергнуть насилию, убить ее. Так, чтобы продемонстрировать и подтвердить открытые Павловым законы физиологии высшей нервной деятельности, собаку помещают в «башню молчания» и обездвиживают ее. Павловская собака перестает быть собакой, превращаясь в машину для выделения слюны по звонку. Перестав быть собакой, она стала зато объектом науки. Сам Павлов это отлично сознавал. Он писал: «Жизнь отчетливо указывает на две категории людей: художников и ученых. Между ними резкая разница. Одни —художники, писатели, музыканты, живописцы и т.д. — захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность без всякого дробления, без всякого разъединения. Другие — ученые — именно дробят ее и тем самым как бы умерщвляют ее, делая из нее скелет. А затем как бы снова собирают ее части и стараются таким образом оживить, что, однако, им не удается никогда». И не удастся. Поэтому-то как только заходит речь о естественных объектах, в отношении которых мы не властны: солнце, Солнечная система, жизнь и т.д.,— у науки не находится другого ответа на все вопросы, кроме: счастливый случай! Случайно планеты слепились из маленьких кусочков, и слепились именно, так, чтобы образовать устойчивую систему. Вероятность этого ничтожна. Ну и что же? Нам просто крупно повезло. Без этого счастливого случая мы бы с вами и не обсуждали этих вопросов, так как нас бы и не было. А какова вероятность самопроизвольного возникновения жизни? Нуль, если верить расчетам Вигнера. И так во всем. Второй научный метод изучения естественных явлений и второй метод их умерщвления — это дробление, о котором говорил Павлов. То есть разбиение их на элементы, «атомы». Недаром в свое время был в моде лозунг: «атомизм вместо анимизма». Суть его такая: целое разбивается на множество частей—элементов. Увы, все это не только неприменимо к живым системам, но даже, как показала квантовая механика, и к атомам. Убив целое, мы больше никогда не соберем его из частей. Вернемся еще раз к поставленному нами вопросу. Почему наука, дающая такие хорошие рекомендации для техники, пасует перед естественными явлениями? Повинен в этом ее научный метод. Ведь наша наука экспериментальная. А что это значит? Когда-то Лаплас говорил: «Раньше физику считали естественной наукой, а сейчас ее считают экспериментальной. И это правильно, так как эксперимент по самому его определению означает нарушение естественного хода природы». Что же мы изучаем? Артефакты? И что получится, если экспериментальный метод применять широко и глобально, как это делается сейчас и как того требует наука? Он нарушит весь естественный ход природы, результатом чего будут катастрофы, которые мы и наблюдаем. Те катастрофы — геологические и биологические, которые уже вызвала наука, являющаяся лишь повторением в больших масштабах того, что каждый день делается в ее лабораториях — убийство живого, убийство природы. Можно было бы даже сказать, что наука — это религия природы, лаборатории — ее храмы, а ежедневное убийство природы, происходящее в этих храмах, — ее культ и жертвоприношение. Уничтожение природы — запредельная цель этого лжемессии.
Ять: Сон физика Прочитав статью, я глубоко задумался и как-то неожиданно для себя не то заснул, не то впал в какое-то сомнамбулическое состояние. И тут ко мне неожиданно явился знаменитый физиолог прошлого века Клод Бернар. В свое время его называли Бэконом XIX века. Он был создателем экспериментального метода в физиологии и патологии. Странным образом увидев его, я нисколько не удивился, более того — я встретил его как доброго знакомого, которого знал многие годы. И тут у меня завязался с ним интересный разговор, вероятно, навеянный статьей N. Этот разговор я запомнил слово в слово и передаю его так, как это было в моем странном видении. — Приветствую вас, почтеннейший маэстро. Давно я вас не видел. Вы, верно, куда-нибудь уезжали? — Да нет! Просто был очень занят. Много было работы. Целыми днями не вылезал из лаборатории. — Да, да, я наслышан о ваших замечательных успехах. Говорят, вы создаете или уже создали целых две науки: науку о здоровом организме и науку о больном. Нормальную физиологию и патологию. — Льщу себя надеждой, что заложил фундамент для них. Да и пора. Давно. Ведь наука о неживой материи создана уже давно, в славный XVII век. И теперь настало время перенести методы этих точных наук и на изучение живой материи. — Но разве можно переносить методы, принятые в науке о мертвой материи, в науку о живой? Можно ли их приравнивать друг к другу: мертвое и живое, лед и пламя? — Видите ли, понятия живой и мертвый — относительные понятия. Они удобны в обиходе, но нетерпимы в науке. Для экспериментальной физиологии нет ни живой материи, ни мертвой. Есть лишь одна материя, для изучения которой и методы должны быть едины. Это, если можно так выразиться, наша аксиома. Аксиома экспериментального метода. А кроме того, для того-то и существует экспериментальный метод, чтобы создать в эксперименте такие условия, в которых живая материя ничем бы не отличалась от мертвой. В этом-то и состоит искусство эксперимента. А иначе зачем бы он был нужен? В эксперименте свойства и силы живой материи должны — я подчеркиваю: должны! — функционировать точно так, как и свойства мертвых тел. Жизнь здесь больше ни при чем, и ее не надо вмешивать в детерминизм явлений, создаваемых экспериментальным методом. Кстати уж замечу, что я вовсе не создаю, как вы мне это приписываете, двух наук: нормальную физиологию и патологию. Существует только одна наука — физиология. Здоровье и болезнь, как живое и мертвое, — тоже относительные понятия, удобные только в обиходе. В научной медицине им нет места. — Как это? Ведь болезни-то существуют! Больными переполнены все больницы. — Это совсем другое. Посмотрите, в мертвой материи болезни нет. Почему же они должны быть в живой материи? — По-видимому, — попытался отшутиться я,— болезнь — особая привилегия живого. — Хм, странная привилегия. Представьте себе, что в вашей квартире порван провод. Естественно, что свет погас во всей квартире. Болезнь это или нет? — Нет, конечно. — Тогда почему называть болезнью повреждение нервов? И так называемое болезненное состояние, и здоровье — только различные состояния живой материи, отличающиеся некоторыми условиями своего возникновения и существования, и только. Лед и пар — два состояния воды, отличающиеся условиями своего возникновения — температурой. Но можно ли одно состояние назвать нормой, а другое — патологией? — Чрезвычайно оригинальная точка зрения. — Отклоняю комплимент. Просто здравая. — Но ведь тогда нет и смерти? — Нет, конечно, — как особой сущности. Это тоже одно из состояний живой материи, характеризующееся условиями своего возникновения, и только. И ничего больше. И мы должны овладеть этими условиями, чтобы по нашему желанию уметь переводить материю из одного состояния в другое: здоровое в больное, живое в мертвое, так, как мы это делаем с водой, кипятя ее или, наоборот, замораживая. — В одну сторону вы это умеете делать, как, впрочем, могли отлично делать и наши предки, жившие задолго до нас. Это совсем нехитрая наука: делать из здорового человека больного или убить его. А вот умеете ли вы это делать в другом направлении? Делать из больного — здорового, а из мертвого — живого? — Пока не умеем, но научимся! Обязательно научимся! — Прелюбопытнейшая точка зрения. — Ничего любопытного. Просто здравая. И заметьте, знание всех обстоятельств и условий, от которых зависит наступление того или иного состояния или того или иного явления — это все, что мы можем знать. Но зато ничего больше нам и не нужно знать. — Как? А истина, а объяснение природы? — Идеалистическая чепуха! Наука не объясняет нам природу, но дает власть над ней. А для этого нужно знать только одно: как и чем надо подействовать на вещь, чтобы получить желаемый эффект. — То есть рецепт? — Вот именно — рецепт. Научное знание — совокупность рецептов или правил действия, приводящих к успеху, типа: хочешь получить водород — брось кусочек цинка в серную кислоту. И это все, что можем знать, и все, что нужно знать. Большего и не нужно. — Но какие же цели ставит себе наука? — Воздействие на природу — такова самая возвышенная цель науки. Это же и цель человека перед лицом мира, который он хочет покорить и подчинить своей власти. Экспериментальная наука — завоевательная наука. Физика и химия завоевали нам неживую природу, сделав ее сырьем и топливом для нашей индустрии. Физиология же должна нам завоевать живую природу и сделать нас господами жизни и смерти. Создать индустрию жизни, промышленное изготовление живого. Она должна овладеть всеми пружинам живой материи, чтобы заставить ее действовать по нашему желанию. Это, так сказать, общая ее цель. Специальная же цель экспериментальной науки состоит в точном определении условий проявления различных феноменов и состояний материи, ибо только воздействуя на эти условия, мы можем стать хозяевами и господами соответствующих явлений. Помнится, что некий мыслитель, имени которого не помню, где-то сказал: «Философы до сих пор объясняли мир, а дело-то в том, чтобы его изменить». Золотые слова! Я бы велел их высечь на плите и поставить в каждой лаборатории, как напоминание и как девиз экспериментального метода. — Но ваша цель неисполнима даже в отношении мертвой материи. Вы же не можете подчинить себе солнце, планеты, звезды, реки и моря, чтобы по своему желанию ими управлять? — Да, это правда. Пока мы этого не можем. Вообще естественные вещи, то есть вещи, не созданные нами и находящиеся в естественных условиях, а не экспериментальных, нам не подвластны, И это понятно. Все, что не создано нашим умом, не только не подвластно нам, но даже не может быть и познано нами, и потому не является в собственном смысле предметом науки. Ибо мы можем познать только то, что создано нами самими. — Но разве астрономия не наука? — Ну какая же это наука, если мы не можем по желанию изменить орбиты планет и звёзд, ни даже взорвать их? — Но если естественные вещи не являются объектами науки, то какие же составляют ее предмет? Не искусственные же? — Вот именно искусственные. Созданные нами в наших лабораториях и на заводах. В этом отношении экспериментальная наука напоминает математику, в которой ее идеальные объекты тоже строятся нами. Только в математике эти объекты создаются в голове из понятий, а в экспериментальных науках они создаются в лабораториях из естественных материалов. Это, если угодно, и есть наша вторая природа, созданная нами и во всем покорная нам. В ней мы являемся полными хозяевами. Ее объекты ведут себя в точности так, как мы того желаем, и не могут вести себя иначе. А естественные вещи пока ускользают от нас, от нашей власти, а значит, и от научного познания. — Пока? — Да, пока! В конце концов и астрономия, и география, и океанология, и экология выйдут из лабораторий. Нам уже давно тесно в их стенах. Точнее говоря, мы превратим природу в свою лабораторию. Мы заставим реки изменить течение: они будут течь как нам нужно и куда нам нужно, мы будем срывать горы и насыпать новые, удобные для нас, уничтожать нежелательные для нас виды животных и растений, и даже целые биоценозы, и насаждать новые, выгодные нам. Короче, мы изменим весь лик природы. Создадим из нее огромное промышленное производство, гигантскую фабрику, работающую по точно предписанной нами технологии. Помните, еще Бэкон пророчил: «Обратить природу из храма в мастерскую и фабрику». Мы создадим индустрию живого, производя живую материю прямо из неживой. — Но это же только утопия, и к тому же малоприятная! — Пока — утопия, но ведь история движется от утопии к науке. И коммунизм был долгое время всего лишь безобидной утопией. Маэстро посмотрел на меня победоносно, ожидая заслуженного, как ему казалось, восхищения этой утопией. — Не скрою, — начал я, несколько подавленный, — ваша утопия... — Это не утопия, а план! И программа будущих преобразований. — Пусть будет план. Он величествен, но както не вдохновляет. Производит какое-то гнетущее впечатление на душу. Превращение живой природы в завод и казарму — это аракчеевщина на космическом уровне. Граф Аракчеев или его литературный двойник УгрюмБурчеев, если он даже вырастет до небес, не станет от этого более привлекательной фигурой! — Это у вас отрыжка прошлого. Я всегда утверждал, что поэзия, красота, поэтические воззрения на природу не только чужды науке, но и вредны ей и даже опасны, так как могут увлечь слабые и нестойкие умы. Потому-то великий Лейбниц и предупреждал ученых беречься от обольщений красотой природы и говорил, что требуются большие усилия, чтобы уберечься от притягательной силы красоты природных машин (то есть живых существ). Впрочем, тут виноваты мы сами, ученые. Зачем мы допустили в наших колледжах преподавание изящной словесности, истории искусств? Разрешили художественные выставки? К чему все это? Разве же неясно, как одурманивает вся эта «красота» неустоявшиеся головы! Я бы даже предлагал в качестве иммунной сыворотки против яда красоты изобрести какое-либо искусство безобразного, уродливого, отталкивающего, чтобы сделать неокрепшие умы нечувствительными к действию яда красоты. Чтобы остановить эти неприятные излияния, я решил сбить его на другую тему: — Мы несколько отвлеклись. А скажите, ставите ли вы целью науки изыскание терапевтических средств? Ответ маэстро поразил меня: — Врач-экспериментатор должен стремиться к воспроизведению болезненных состояний по своему желанию. Наша цель — искусственно вызывать болезни, а не лечить. — Не понимаю. — Будде приписывают слова, будто бы сказанные им в проповеди: «Чтобы жизнь спасти, надо жизнь убить». Глубочайшая мысль, если только понять ее правильно. Чтобы спасать жизнь, мы, врачи, должны сначала научиться убивать жизнь, в совершенстве овладеть искусством убийства жизни. И эти слова Будды я бы тоже велел высечь на плите и выставить как напоминание экспериментирующему врачу и как девиз экспериментального метода в каждой лаборатории. — Как это? — Очень просто. Наша цель — изучение механизма болезней, а не изыскание средства от них. Мы скорее желаем знать, как сделать живое существо больным, чем как его вылечить. Желаем знать различные механизмы смерти во всех ее видах. — Да зачем? — Потому что это лучше посвятит нас в тайны жизни, чем любое иное изучение. И нам надо много и очень много убить живой материи, чтобы постичь загадку жизни, то есть овладеть жизнью, стать ее господином. Властелином жизни. Но — увы! — наше общество еще не доросло до здравых взглядов. Нам не разрешают экспериментировать на людях, хотя бы на преступниках, анатомировать на живом теле, рассекать, перерезать нервы и спинной мозг, втирать в артерии мелкий песок, удалять одну половину мозга и даже весь мозг и т.д. А ведь без этого не жди прогресса! Говорят, это аморально. Какая чушь! Ведь мы работаем для научно-технического прогресса. Подняли вопль против вивисекции. Между тем сами устраивают войны, которые уносят десятки миллионов людей, изобретают отравляющие газы, бомбы, готовят бактериологическую войну. Устраивают революции, строят концлагеря. Это ли не эксперименты? — А не кажется ли вам, маэстро, что проектируемая вами экспериментальная медицина и вообще биология — отличная питательная среда для выращивания моральных уродов? Как можно быть врачом, да что там врачом! — оставаться человеком экспериментатору, который ежедневно в своих камерах пыток, лабораториях пытает, мучает, увечит и убивает живые существа, наблюдая за их последними конвульсиями? — Он производит дознание истины. Но вы подняли важный вопрос, которого я и сам хотел коснуться: о моральных требованиях, которые предъявляет к своему служителю наша наука. Главное требование к ученому — он должен обладать большим мужеством и неограниченной верой в себя и свой экспериментальный метод. В первую очередь они ему нужны, чтобы противостоять воплям черни против нас и нашего метода — анатомирования на живом теле. Нас называют моральными чудовищами, извергами, выродками. На эти обвинения невежественной черни нам наплевать, конечно, с высокой колокольни. На то она и чернь! Но она требует от своих правительств запретить наши эксперименты, которые она называет инквизиционными методами дознания истины. Но им это не удастся! Нет! Ведь правительства стоят за нас. А кто им будет изобретать смертоносные газы для будущих войн, готовить бактериологическую войну? Мы! А для этого нужны испытания на живых существах. Но даже имея дело не с людьми, а с животными, требуется немалое мужество. Я сам не раз анатомировал на живых собаках и обезьянах. И каждый раз испытывал неприятные чувства, когда животные с глазами, полными слез, трогают вас за руку, стонут. И тут мы со всей решительностью должны подавить в себе эту ненужную и даже вредную для прогресса науки чувствительность и мягкотелость. В конце концов, некоторое очерствление ученых — очень малая плата за те бесценные дары, которыми осыпала и еще осыплет нас экспериментальная наука. И действительно, ведь только с помощью этого метода науки о мертвых телах достигли тех блестящих завоеваний, которые позволили человеку распространить свою власть на все окружающие его естественные явления. А теперь пришло время медицине, и вообще биологии, встать на этот путь, чтобы завоевать живую природу и быть способной в корне изменить все явления в мире живых существ. Изменить всю биологию природных машин, то есть живых существ, приспособив их для наших нужд. Что значит некоторое моральное огрубение по сравнению с этой величественной и возвышенной целью? Эта цель оправдывает все средства, с помощью которых она будет достигнута. Нас обвиняют в том, что мы нарушаем естественный ход природы, тогда как, мол, нужно наблюдать за ее естественным ходом, не мешая ему. Нужно, мол, вести туда, куда направляет сама природа, а не вопреки ей. Да, мы делаем это и гордимся этим. Для нас природа не храм, а мастерская, лаборатория или даже фабрика, которую мы желаем подчинить себе. И заставить ее работать по нашей технологии, а не по своей. Мы вовсе не скрываем, что наша цель — пересоздать природу. — Но мне кажется, что ваша надежда или вера в то, что живая природа подчиняется тем же законам, что и мертвая — пустая мечта, утопия. — Вы ошибаетесь. Она не подчиняется, ее подчиняют. В этом состоит мощь экспериментального метода, в этом залог нашей веры. Наш символ веры: знать — это значит мочь. — А вы не боитесь, что природа может взбунтоваться против вас? — Пусть только попробует. — А не опасаетесь ли вы, что в результате вашего некомпетентного вмешательства, основанного на отождествлении знания и могущества, вы можете уничтожить всю природу? — В конце концов и уничтожим, чтобы построить новую, еще лучше прежней. — Но старые люди не зря говорили: лучшее — враг хорошего. — И зря говорили. Если бы наши рыбообразные предки думали так же, как вы, они бы до сих пор сидели в воде. И мы бы с вами не рассуждали здесь. Люди пахали сохой, жили в деревянных лачугах и сидели по вечерам с лучиной или жирником. — Лучше жить в лачуге, но жить, чем погибнуть вместе с разрушенной нами природой. — Это дело вкуса. Вы любуетесь красотами природы, мы ищем в ней пользы, смотрим на нее как на материал для наших поделок. Вы желаете жить с ней в гармонии, мы желаем господствовать над ней. Вы желаете созерцать природу, мы хотим её преобразовать по своему вкусу. Вам нравится патриархальная жизнь малых групп: деревня, село, городок. Мы — за централизованное тоталитарное устройство общества, основанное на науке. Технотронное государство, Бэконовское царство человека. Вы любите фуги Баха, мы любим попмузыку. Вы любите разных сикстинских мадонн и милосских венер, а мы обожаем девушку с гитарой Липшица и картины Шагала. Вы любите не тиражируемую элитарную культуру, а мы любим неограниченно воспроизводимую, как и наши эксперименты, массовую культуру. Короче, вы любите прошлое, а мы любим будущее. Нам не о чем говорить, у нас нет общего языка. И все же скажу вам в заключение, что вся ваша хрупкая философия и психология основана на красоте мира, гармонии с природой, с Целым миром и созерцательным отношением к природе, любовании. А наша философия зиждется на других столпах. Мы заменили красоту — пользой, гармонию с природой — борьбой с ней за господство над ней, созерцательное отношение — преобразованием природы, целостное восприятие природы — атомизмом. Короче, анимизм — механизмом. — Я согласен с вашим диагнозом, но делаю из него другой вывод. Возвращение назад — единственное, что может спасти нас от вашей философии тотального разрушения всего, культа нового Молоха — науки и научно-технического прогресса, требующего, как и старый Молох, все новых и новых жертв. — Попробуйте хотя бы затормозить наш прогресс. И вы будете раздавлены. Мы сломим вас. Ибо наше движение неодолимо. История работает за нас и на нас. — Почему же вы тогда нас боитесь и грозите сломать нас, раздавить? — Чтобы убрать с нашей дороги, дороги прогресса, сор. Вы слишком много рассуждаете и слишком доверяете своему разуму. Потому-то я всегда говорю своим ученикам: главный ваш враг, враг экспериментального метода — вы сами, ваша склонность к рассуждению и доверие к своему разуму. Между тем как трудность обучения экспериментальному методу состоит не в том, чтобы научить хорошо рассуждать, а в том, чтобы отучить. В экспериментальной науке нужны не хорошие рассуждения, а просто поменьше рассуждать. — Ну вот, вы уже боитесь разума. Готовы заткнуть всем рты. Так вы боитесь за свое положение? Нет, маэстро, признайтесь, что ваша песенка спета, ваш поезд ушел. Время теперь работает не на вас. Если раньше вы были обманутыми и лишь поневоле обманщиками, то сейчас вы превратились в сознательных обманщиков. Ваша наука стала вторым изданием печальной памяти алхимии, и как прежние алхимики вы прибегаете к обману и мошенничеству, обещаете все, что угодно. Ваше место теперь в рядах писателей фантастов. Ваша наука сейчас представляет собой сплав из сочинений маркиза де Сада и фантастики Лема. Нет, время теперь работает против вас. Посмотрите только, что осталось от аксиом вашего прославленного экспериментального метода. Ваше любимое детище — детерминизм или просто фатализм— тю-тю, ушел в прошлое. Его похоронила квантовая физика. Ваше деление сущего на познающее «я» и познающийся объект и противопоставление их разделило судьбу детерминизма. Первым признаком неистинности теории является некрасивость ее. Ваши теории и догмы почти сплошь безобразны. И все они у вас провалились. Лопнули, как мыльные пузыри. Лопнуло ваше представление о пассивности, инертности и бездеятельности материи, которая способна, мол, действовать и двигаться, как ленивый осел, только под ударами бича. Квантовая физика показала, что спонтанная активность материи — ее естественное и врожденное свойство. И потому-то мы не можем (принципиально не можем) управлять атомными процессами. Лопнул и пресловутый «атомизм», заставлявший повсюду — и в организме, и в биоценозах, и в наших ощущениях и чувствах — кругом видеть ассоциации независимых друг от друга элементов (клеток, тканей, особей, видов, рефлексов, тропизмов и т.д.), которые живут якобы исключительно для себя и знать ничего не знают о других особях и видах. Лопнула и дарвиновская теория борьбы всех против всех и всех против природы, как движущей силы эволюции. Эта теория, кстати, составляла естественнонаучный базис другой не менее «оригинальной» теории классовой борьбы. Ваши обещания создать искусственный интеллект позорнейшим образом провалились, это была просто липа. Доказано, что это сделать нельзя (Гёдель), но вы укрываетесь за невежеством и продолжаете дурачить общество своими пустыми байками. Вы не изучаете природу, а приспосабливаете ее к своим догмам и своей идеологии. Повторяю, ваша песенка спета, но вы все еще держитесь за ваши химеры и, чтобы спасти их, пускаетесь на обман и мошенничество. Но на обмане долго не проживешь. — Проживем. — Обманутый вами народ возьмется, наконец, за ум. — Пусть лучше поберегут свои головы. А таким крикунам, как вы, мы, дай срок, будем вырезать их злые языки. — Вот-вот, вы уже и грозите! Потому что вам нечего ответить. — Если будет нужно, то и ответим. Что же касается вашего злорадства по поводу так называемого крушения детерминизма, который якобы произвела ваша хваленая квантовая физика, то я вам скажу на это вот что. Квантовая физика — новейшее возрождение язычества, обязанное излишнему рассуждательству, против которого я всегда самым категорическим образом возражал. Да, я вижу, как был дальновиден Бэкон, который еще на заре нашей науки усмотрел опасность для нее, таящуюся в нашей природе. Он полагал, что можно избежать этой опасности, искусственно создав идеальную природу ученого и заменив ею его реальную, с которой он родился, я подобно тому, как в нашей лаборатории мы имеем дело не с естественной реальностью, а с реальностью, созданной самим экспериментальным разумом. Подобно этому, думал Бэкон, и сам ученый должен иметь искусственно созданную техническую или идеальную природу. Он думал добиться этого очищением нас от нашей ветхой природы путем борьбы с идолами: идолом индивидуальности, идолами рода (национальности), идолами прошлого и идолами нашей человеческой природы. Ученый, по мысли Бэкона, должен перестать быть личностью, «я», перестать быть немцем или французом, он должен забыть свою историю, у него не должно быть прошлого, и, наконец, он должен перестать быть и человеком, а стать чем-то вроде экспериментальной машины. Увы, эта программа оказалась трудно-выполнимой. Идолы оказались сильнее нас. Мы все еще слишком личностные, слишком французы или немцы, слишком дети истории и главное — слишком человеки. Думается мне, наступило время заменить человека неким синтезом человека и машины, каким-нибудь искусственным организмом: он, кажется, теперь у вас называется киборгом. Будущее человека должно быть абиологическим. Это рано или поздно будет сделано. Но лучше это сделать раньше, чем позже. Только тогда прогресс науки обретет устойчивость, и этот наследник человека доделает дело, начатое человеком, но не исполненное им вследствие недостатков своей биологической природы. — Вот эта-то оторванность ученого от всего — от своего народа и его прошлого, от своей личности, даже от человеческой природы — и порождает чуждых всему миру изгоев, человеко и природо-ненавистников, даже не по убеждению, а по своей пустоте. Будь простым, ничем, и ты наполнишься злобой ко всему. Потому-то ваш лозунг: «Я ничто, но должен быть всем» — это и есть ваша тайна, тайна «евреев внутреннего обрезания». — Громко, пташечка, запела. Смотри, как бы тебе не попасть в суп или,— пошутил он,— к нам в эксперимент. И вот тут-то на меня напала какая-то веселая бесовщина. Мне захотелось пробить броню этого медно-кожего истукана. Поддеть его! — Послушайте, маэстро,— начал я запальчиво,— вообразите, что я пленен вашим экспериментальным методом и хочу применить его к изучению психологии, поведения людей, дабы стать их хозяином и повелителем. А почему бы и нет? Разве человек не такое же животное, как все остальные? Что же я делаю? Чтобы доказать, что человек ничем не отличается от мертвого тела, скажем, булыжника, я беру парочку Бернаров... — Это что, намек? — Что вы, маэстро! Нисколько. Мы же просто ставим эксперимент, занимаемся с вами наукой. А в науке, как вы нас учили, нет места ни «я», ни «ты». Она безлична, как и ее объект, который можно назвать Бернаром или каким другим именем. А можно даже проще — номером, скажем: образец Щ3217. Так вот, беру парочку Бернаров покрупней и швыряю их с какой-нибудь Пизанской башни, поддав им ногой в зад. — Вы забываетесь! Я вынужден буду обратиться в полицию... — Не волнуйтесь и не мешайте важному эксперименту. Будьте при эксперименте мужественным, хладнокровным, как вы нас учили. Но я отвлекся от описания эксперимента. Сбросив обоих Бернаров, я вслед за ними бросаю булыжник. И к великому удовольствию убеждаюсь, что и камень, и оба Бернара приземлились одновременно. Итак, в нашем эксперименте, как вы нас не раз уверяли, наши так называемые живые Бернары ничем не отличаются от мертвого булыжника. Что и требовалось доказать, как говорят математики. Не буду уж говорить о моих физиологических и биохимических опытах на Бернарах, когда я удалял у них почки, печень...Ну, в общем делал все то, чему вы нас учили. Разумеется, как вы и предсказывали, никаких отличий моих Бернаров от собак и кошек я не обнаружил. После этого я пожелал изучить высшие психические функции у Бернаров, их психологию и общественное поведение. Для этого я беру парочку Бернаров и сажаю их на день в башню молчания, предварительно обездвижив их. Держу их впроголодь 5—6 дней. Дело в том, что я хочу на них изучить их высшие психические функции, хочу выработать и у них условный рефлекс так, чтобы при виде кусочка мяса в моих руках они кидались бы ко мне лизать мои сапоги. Как я и предвидел, выработка этого условного рефлекса у них идет успешнее, чем у собак. Собака часто артачится, визжит, рвется с цепи. Бернары этого не делают никогда, зная, что за это выпорют. И терпеливо ждут очередной порции вознаграждения, после чего старательно вылизывают мне сапоги. После этого я беру десятка два-три Бернаров и помещаю их в небольшой концлагерёк, обнесенный проволокой, через которую я пропущу ток высокого напряжения. Там я наблюдаю за их драками из-за объедков, которые я им бросаю, чтобы определить иерархию в их группе: который из них α, который β и т. д. Затем начинаю их дрессировать: ходить по струнке, падать ниц перед портретами лагерных начальников и выкрикивать перед портретом главного надзирателя: «Слава великому (имярек) за нашу счастливую жизнь!». Затем обучаю их навыкам совместного коллективного труда. Например, вырыть канаву, а потом закопать ее, снова вырыть и снова закопать, и т.д. Например, до 20, 30, 100 раз. Попутно я определяю их способность к счёту. Дрессировка, сверх всяких ожиданий, прошла блестяще. Все уроки Бернары выучили и в благодарность за науку лизали мне сапоги, чего я от них и не требовал. Всеми этими экспериментами, как мне кажется, было убедительно доказано, что Бернары понятливые, признательные и очень социабельные существа, настоящие homo socialis, склонные к высшим формам общественной жизни. Учил я их и разгадывать ребусы, запоминать стишки, проходить лабиринты. Всюду они показывали высокие способности. Я заметил у них только одну особенность, которой не наблюдал у других животных. Они толпами бегали ко мне, донося на своих друзей, не проявляющих почтительности перед портретами лагерных вождей. Я приписываю эту черту их высшей психической деятельности, хорошо развитому у них чувству ответственности и способности сообщества Бернаров к самоорганизации. Что вы думаете, маэстро, о моих успехах? Мне кажется, я неплохо усвоил идею вашего экспериментального метода? Как вы думаете? Кстати, скажу не в похвальбу себе, что правительство заметило мои исследования, поздравило меня с успехами и обещало использовать наши с вами методы научной дрессировки в общегосударственном масштабе на великих стройках. А еще я мечтаю о самом грандиозном применении вашего плодотворного и чудодейственного метода: выработать у моих Бернаров навыки противоестественного поведения. Ну, например, принимать ложь за истину, а истину за ложь, черное за белое, а белое за черное, добро за зло, а зло за добро, доброе и прекрасное за безобразное, а безобразное за доброе и прекрасное, и т.д. Неужели не понимаете? Ну, например, чтобы мои Бернары отказывались от вкусной еды, пороли себя кнутами, и не в шутку, а до крови, спали на гвоздях, кастрировали себя, ходили бы, как собаки, на четвереньках и подбирали прямо с полу крошки, считая, однако, что всем этим они возвышаются над миром, приобретают некую высшую, сверхчеловеческую природу...Как вы думаете, маэстро, удастся мне это с помощью одной только рациональной системы наград и наказаний? Или придется к ним подпустить что-нибудь вроде религии или на худой конец утопии, например построения царства Божия, рая, восстановления той природы Адама, которую он имел в раю до грехопадения, власть над миром, стать Богом, чтобы взорвать Вселенную? Я взглянул на своего собеседника. Учитель стоял красный и раздувшийся от негодования, как рыба-шар. Я не удержался от смеха, чихнул и...проснулся. Я не был удивлен сном, я был им подавлен. Что же это за цивилизация, думал я, в которой открыто проповедуется, да что там проповедуется, — вдалбливается такой кровожадный бред? И кем проповедуется? Самой наукой! А.И. Лапин. Наука и природа. Наш современник. 1991. н.8. с.133-142 http://vzms.org/lapin.htm http://oldjornal.ucoz.net/index/zhurnal_quot_nash_sovremennik_quot/014
Ять: Общий закон взаимности Iа ЧенслоБг уцте дне нашiя а рещеть Бъговi ченсла сва А быте дне Сврзенiу нiже боте ноще а оусноуте Тоi бо се есе Явскi а Сыi есте во дне Бжьстiем А в носще нiкii есь iножде Бг ДiдДубСноп наш И Числобог считает дни наши и речет Богу числа все - да быть дню небесному или же быть ночи, и уснуть. Те ведь есть Явские, и Сей есть во дне божеском. А в ночи никого нет, лишь бог Дед-Дуб-Сноп наш …Рассмотрение «дела Лапина» в Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б) началось с секретного письма Академии наук в адрес Президиума Совета Министров. Вот его содержание [2, л. 166-167]. Секретно Академия наук СССР 5 марта 1952г. н. Пр-1/159с. В ПРЕЗИДИУМ СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР Заключенный А.И. Лапин, бывший младший научный сотрудник Математического института им. В.А. Стеклова Академии Наук СССР, выполнил работу «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов», тема этой работы и пути ее выполнения были указаны А.И. Лапину старшим научным сотрудником Математического института им. В.А. Стеклова доктором физико-математических наук И. Р. Шафаревичем. Работа А.И. Лапина была прислана Министерством внутренних дел СССР для ознакомления в Математический институт им. В.А. Стеклова. Так как эта работа представляет большой теоретический интерес и с ее опубликованием связан вопрос о приоритете советской науки в решении важной задачи алгебраической теории чисел, то Отделение физико-математических наук Академии Наук СССР своим письмом от 12 декабря 1951г. за н.283с обратилось в Министерство внутренних дел СССР с просьбой дать согласие на использование работы А.И. Лапина для написания И. Р. Шафаревичем статьи по упомянутому вопросу с последующим опубликованием статьи за подписями И.Р. Шафаревича и «А.И. Иванова» (в виде псевдонима А.И. Лапина). 12 января 1952г. Заместитель Министра внутренних дел СССР тов. И. Серов письмом за н.1/528с сообщил, что за разрешением об опубликовании работы заключенного А.И. Лапина необходимо обратиться в Совет Министров СССР. Придавая серьезное значение вопросу об опубликовании данной работы, Академия наук СССР настоящим просит дать соответствующее разрешение. Президент Академии наук СССР академик А.Н. Несмеянов Главный ученый секретарь Президиума Академии Наук СССР академик А.В. Топчиев Итак, бывший младший научный сотрудник Математического института, заключенный А.И. Лапин написал работу, представляющую «большой теоретический интерес». По мнению Академии, ее целесообразно опубликовать, — но так как автор заключенный, — опубликовать под псевдонимом и в соавторстве с руководителем. В письме подчеркивается очень важный для положительного решения момент — с ее опубликованием «связан вопрос о приоритете советской науки». В те годы погоня за действительным или мнимым приоритетом могла способствовать получению нужного результата. Из письма также явствует, что Отделение физико-математических наук Академии обращалось в Министерство внутренних дел СССР, но там не взяли на себя ответственность за решение такого вопроса, как, впрочем, и сама Академия. В аппарате Совета Министров СССР не возникло сомнений, что это вопрос их уровня, и последовало следующее поручение [2, л.165]: тов. Суслову М.А. Секретно Поручения 18393 по вопросам, поступившим на рассмотрение Совета Министров СССР 8 марта 1952г. п.137 Содержание вопроса: Об опубликовании работы, выполненной сотрудником Математического института Академии наук т. Лапиным «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов». (Вопрос внесен Академией наук — т.т. Несмеяновым и Топчиевым). Поручение: т.т. Суслову (созыв), Круглову и Несмеянову рассмотреть. [Подписи:] Л. Берия Г. Маленков Булганин Обращает на себя внимание не только то, кто подписал поручение, но и то, что А.И. Лапин, в отличие от всех других документов, фигурирует как сотрудник Математического института, а не как заключенный и бывший сотрудник. То ли в аппарате Совета Министров не захотели, чтобы в их документах упоминалось о заключенном, то ли были какие то другие причины. Все документы «дела Лапина» находятся в суперобложке, на которой от руки синим карандашом написано название дела: д. 14 н.18398-52 Поручения Совета Министров СССР об опубликовании работы Лапина «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов» и с резолюцией: т.т. Жданову и Топчиеву Прошу подготовить вопрос для комиссии (выяснив предварительно с т. Кругловым) М. Суслов 11/II Этот текст почему то затем зачеркнут, вероятно, самим Сусловым [2, л.164]. Во всех случаях в ответ на поручение секретаря ЦК ВКП(б) Суслова в деле появилось еще два документа. Первый — письмо министра внутренних дел СССР С. Круглова следующего содержания [2, л.169]: СССР Министерство внутренних дел Секретно Экз. н.1 18 марта 1952г. н.2047 с/к ЦК ВКП(б) гор. Москва товарищу Суслову М.А. Министерство внутренних дел СССР не имеет возражений против опубликования Академией наук СССР научной работы заключенного Лапина А.И. под названием «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов». Кроме того, Лапиным написаны еще две научные работы: «Теория абелевых расширений» и «Арифметическое доказательство теоремы Чеботарева», которые Академия наук СССР также считает целесообразным опубликовать. МВД СССР полагает возможным указанные работы опубликовать под псевдонимом и выплатить авторский гонорар автору работ заключенному Лапину А.И. Одновременно докладываю, что Лапин А.И. 1922 года рождения, бывший преподаватель МВТУ имени Баумана в 1950 году привлечен к ответственности по ст. 58 10, ч.1, судебно медицинской экспертизой был признан больным шизофренией и по решению Особого Совещания МГБ СССР направлен на принудительное лечение. В настоящее время он содержится в Ленинградской тюремной психиатрической больнице МВД СССР. С. Круглов Из письма следует, что «больной шизофренией» заключенный А.И. Лапин, несмотря на содержание в Ленинградской тюремной психиатрической больнице МВД, продолжает плодотворно работать и написал еще две научные статьи. И что привлечен он к ответственности по ст. 58 10, ч.1. Эта статья Уголовного Кодекса РСФСР гласила, что «пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно и распространение и изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой лишение свободы на срок не ниже 6 месяцев» [3, с.600]. Из письма также видно, что суда над Лапиным не было, на принудительное лечение он был направлен на основании заключения судебно-медицинской экспертизы по решению Особого Совещания МГБ СССР. Как в то время принимались такие решения, теперь хорошо известно. Однако против публикации статьи МВД не возражает и, более того, заботится, чтобы заключенный получил причитающийся ему гонорар. Вероятно, сыграло свою роль и знание в МВД роли «шарашек» (- научные, проектные и конструкторские организации, работавшие за колючей проволокой в системе МВД, в которых трудились осужденные за различные, как правило, сфабрикованные «правонарушения и преступления»), ценные научные и технические результаты они старались использовать и для дела, и для подтверждения «полезности» такого использования интеллектуального труда многих безвинных людей. Обратившись к двухтомнику «Математика в СССР за сорок лет. 1917-1957» [7], я выяснил, что Лапин Андрей Иванович, кандидат физ. мат. наук (1953), доцент (1955), с 1957г. работал в Математическом институте АН СССР [4, с.389]. Там же указаны публикации: «Теория символа Шафаревича» (1953); «К теории символа Шафаревича» (1954); «Общий закон взаимности и новое обоснование теории полей классов» (1954). Упоминается также, что «крупным успехом советской алгебраической теории чисел явилось доказательство в 1949г. общего закона взаимности И.Р. Шафаревичем... А.И. Лапин...при помощи этого символа дал новое обоснование теории полей классов» [4, с.149]. Разумеется, в этом издании не могло и быть упоминания о том, где и как получил свои результаты А.И. Лапин и что он делал после окончания университета в 1947г. до работы с 1957г. в Математическом институте. Когда в архивных документах упоминаются интересные люди и события, у исследователя возникает естественное желание узнать и предысторию, и то, что произошло впоследствии. Правда, не всегда это удается. В истории Андрея Ивановича Лапина мне повезло. Когда я показал документы заведующему сектором истории математики нашего института С.С. Демидову, оказалось, что он не только хорошо знал Лапина как математика, но и был с ним близко знаком, знает его семью. По рассказам С.С. Демидова Лапин был неординарным человеком, его суждения и действия не всегда вписывались в господствовавший в то время «порядок вещей», он был способен на экстравагантные поступки. Супруга Андрея Ивановича Изабелла Григорьевна Башмакова (тоже известный математик) рассказала, что причиной ареста послужил банальный донос, основанный на бытовой неприязни. После одного из посещений Андрея Ивановича в ленинградской «психушке», ей удалось убедить одного из высокопоставленных чинов МВД разрешить направить написанную Лапиным работу в Институт математики. Положительные отзывы на статью дали известные математики — в будущем академики И.Р. Шафаревич и Д.К. Фаддеев — что и послужило основанием для обращения Отделения физико-математических наук в МВД за разрешением на ее публикацию. Следует отметить, что рецензирование статьи заключенного по статье 58 10, ч.1 в то время, вероятно, было не ординарным делом. Другим документом, направленным на имя секретаря ЦК Суслова, была записка заведующего Отделом науки и вузов Ю. Жданова, готовившего этот вопрос [2, л.170]. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Суслову М.А. Согласно Вашему поручению Отдел науки и высших учебных заведений ЦК ВКП(б) рассмотрел внесенное Президиумом Академии наук СССР предложение о публикации научной работы «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов», выполненной бывшим сотрудником Математического института АН СССР Лапиным А.И., ныне находящимся в заключении. Академики М.А. Лаврентьев и М.В. Келдыш и доктор физико- математических наук К.К. Марджанишвили дают работе Лапина высокую оценку. В письме на Ваше имя министр внутренних дел СССР т. Круглов сообщил, что Лапин А.И. 1922 года рождения, в 1950 году был привлечен к ответственности по ст. 58 10, ч.1. В настоящее время он находится на принудительном лечении по случаю шизофрении в Ленинградской тюремной психиатрической больнице МВД СССР. Министерство внутренних дел против опубликования указанной работы Лапина не возражает. Отдел науки и высших учебных заведений ЦК ВКП(б) считает возможным согласиться с предложением Президиума АН СССР о публикации работы Лапина под псевдонимом «А.И. Иванов». Ю. Жданов Архив (подпись неразборчива) 3.IV.52г. На основании письма министра МВД Круглова и записки Ю. Жданова в Президиум Совета Министров СССР был направлен документ, завершивший «дело Лапина» [2, л.168]. В ПРЕЗИДИУМ СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР По поручению Совета Министров нами рассмотрен внесенный Академией наук СССР вопрос об опубликовании работы бывшего сотрудника Математического института Академии наук, заключенного Лапина А.И. «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов». Министерство внутренних дел против опубликования указанной работы Лапина не возражает. Академики Лаврентьев и Келдыш дают высокую оценку работе Лапина, решившего важную задачу теории чисел. Считаем целесообразным принять предложение Академии наук опубликовать работу Лапина «Инвариантность символа Шафаревича и локальная теория полей классов» под псевдонимом «А.И. Иванов». Указанное мероприятие в оперативном порядке будет осуществлено Академией наук СССР. 25 апреля 1952г. М. Суслов, С. Круглов, А. Несмеянов Вряд ли мог Андрей Иванович представить себе, какие «государственные силы» были вовлечены в решение простого и чисто научного вопроса — публиковать или нет его работу: три члена Политбюро ЦК ВКП(б) и одновременно заместители Председателя Совета Министров СССР, секретарь ЦК, министр, президент АН СССР, аппарат Отдела науки и вузов ЦК, группа ученых математиков, включая академиков Лаврентьева и Келдыша. Не могли знать в то время об этой секретной переписке и И.Р. Шафаревич — руководитель молодого математика Лапина, и его супруга И.Г. Башмакова. Пока трудно установить точно, сыграло ли какую то роль в освобождении А.И. Лапина решение о публикации или и то, что им занимались на таком высоком уровне, или решающее значение имела позиция врача, как считает И.Г. Башмакова. Во всяком случае уже через несколько месяцев, летом 1952г. Андрей Иванович оказался на свободе, что было редкостью до смерти Сталина до марта 1953г. Его работы (уже не под псевдонимом) вскоре были опубликованы, он успешно защитил диссертацию. В этом случае научный результат оказался сильнее репрессивной системы. Прокомментировать публикуемые документы и события, с ними связанные, любезно согласились Сергей Сергеевич Демидов, академик Игорь Ростиславович Шафаревич, Изабелла Григорьевна Башмакова. Литература 1. Российский государственный архив социально политической истории (РГАСПИ). Ф.558. Оп.1. Д.53 5285 2. РГАСПИ. Ф.17. Оп.133. Д.230 3. Уголовный кодекс РСФСР (ред. 1926г.). Собрание уложений н.80 4. Математика в СССР за сорок лет. 1917-1957гг. М., 1959. Т.2 Вопросы истории естествознания и техники. 2001. н.2. с.116-121. Ю.И. Кривоносов. Высшая математика и высшая власть http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/viet/2001/2/116-121.pdf
Ять: Общий закон взаимности Написано в Сент-Пелажи между 29 марта и 5 апреля 1832 года Библиотека Академии наук, фонд Галуа, 1З-я папка, листы 79-80 Здесь, как и во всех науках, каждая эпоха выдвигает свои основные задачи дня. Эти задачи приковывают внимание наиболее светлых умов как бы помимо их воли без того, чтобы [неразборчиво] главенствовал в этом состязании. Часто кажется, что одни и те же идеи возникают сразу у многих, как будто их одновременно озаряет какое-то откровение. Если поискать причину этого явления, то ее легко обнаружить, просмотрев работы тех, кто нам предшествовал, где те же идеи уже существовали хотя и без ведома их авторов. До сих пор наука не извлекла большой пользы из этих совпадений, так часто наблюдаемых в исследованиях ученых. Недостойная конкуренция, унизительное соперничество - вот их единственные плоды. Однако в этом факте нетрудно увидеть доказательство того, что ученые созданы для изолированного существования не больше, чем все остальные люди, что они тоже принадлежат своему времени и рано или поздно начнут действовать сообща. Сколько тогда времени освободится для науки! Сейчас аналитиков занимает много вопросов совсем нового типа. Наша задача будет состоять в том, чтобы вскрыть [связь между этими вопросами] - От Эвариста Галуа В "Ла газетт дез эколь", номер от 2 января 1831 года (перед письмом заглавие: О преподавании наук. Профессора - научные работы - экзаменаторы) Господин редактор, Я был бы признателен, если бы Вы согласились опубликовать следующие соображения об изучении математики в парижских коллежах. Прежде всего, когда речь идет о науке, общественные воззрения ученого не должны играть никакой роли: научные должности не могут быть наградой за те или иные политические или религиозные взгляды. Меня интересует, хорош преподаватель или плох, и мне нет дела до его мнений ни по каким вопросам, кроме научных. Можно ли без боли и возмущения говорить о том, что при Реставрации должности доставались тому, кто наиболее рьяно заявлял о своих монархических и религиозных убеждениях? Положение вещей не изменилось и сейчас; привилегиями все еще пользуются посредственности, к тому же не питающие к новому порядку ничего, кроме отвращения. Впрочем, когда речь идет о научных заслугах, политические взгляды не должны приниматься в расчет. Начнем с коллежей. Большинство воспитанников коллежей, занимающихся математикой, готовится к поступлению в Политехническую школу; что же делается для того, чтобы помочь им достичь этой цели? Старается ли кто-нибудь уже при изложении простейших методов заставить их почувствовать истинный дух науки? Становится ли для них умение рассуждать второй памятью? Или же, наоборот, методы изучения математики все более и более приближаются к методам обучения французскому языку и латыни? Когда-то один преподаватель давал ученику все, что нужно. Теперь, чтобы подготовить кандидата в Политехническую школу, требуется еще один или два репетитора. До каких пор несчастные молодые люди должны будут целый день слушать или заучивать услышанное? Когда у них будет время обдумать всю эту кучу получаемых ими сведений и осмыслить множество беспорядочно нагроможденных теорем и не связанных друг с другом алгебраических преобразований? Не лучше ли требовать от студентов использования одних и тех же наиболее простых и общих методов, преобразований и рассуждении? Но нет. Изуродованные теории, перегруженные бесполезными рассуждениями, изучаются со всей тщательностью, а самые блестящие и наиболее простые алгебраические теоремы опускаются; вместо них учащихся знакомят с длиннейшими и не всегда правильными операциями и доказывают следствия, очевидные сами собой. В чем же причина зла? Конечно, не в преподавателях коллежей, которые выказывают самое похвальное рвение. Они первые стонут от того, что преподавание математики превратилось просто в ремесло. Источник зла - это книгопродавцы, распространяющие труды, создаваемые господами экзаменаторами. Им нужны объемистые тома; чем больше в книге различных сведений, тем доходнее торговля. Вот почему мы видим, как из года в год появляются обширные компиляции, в которых искалеченные мысли маститых ученых перемешаны с рассуждениями школьников. С другой стороны; почему экзаменаторы задают кандидатам только запутанные вопросы? Может показаться, что они боятся быть понятыми теми, кого спрашивают; откуда взялась эта злосчастная манера нагромождать в вопросах искусственные трудности? Неужели кто-нибудь думает, что наука слишком проста? А что из этого получается? Ученик заботится не о том, чтобы получить образование, а о том, чтобы выдержать экзамены. Ему приходится готовить четыре ответа по каждой теореме, имея в виду четырех разных экзаменаторов; он должен изучить их излюбленные методы и выучить заранее не только, что отвечать на каждый вопрос каждого экзаменатора, но и как себя при этом держать. Таким образом, можно с полным правом сказать, что несколько лет тому назад появилась новая наука, приобретающая с каждым днем все большее и большее значение. Она состоит в изучении пристрастий господ экзаменаторов, их настроений, того, что они предпочитают в науке и к чему питают отвращение. Вам повезло, и вы счастливо выдержали испытание. Вас даже, наконец, признали одним из двухсот математиков, перед которыми в Париже слагают оружие. Вам кажется, что вы достигли цели? Вы ошибаетесь, и в следующем письме я Вам это докажу. Э.Г. Огюсту Шевалье, 25 мая 1832 года (опубликовано в сентябрьском номере "Ревю ансиклопедик" за 1832 год) Мой добрый друг! Стоит грустить ради того, чтобы тебя утешали. Когда есть друзья, можно и страдая быть по-настоящему счастливым. Твое письмо, полное апостольской мягкости, немного меня успокоило. Но как изгладить следы той бури страстей, через которую я прошел? Как утешиться, когда за один месяц исчерпан до дна источник самого сладостного блаженства, отпущенного человеку, когда он выпит без радости и без надежды, когда знаешь, что он иссяк навсегда? О! И после этого проповедуют смирение! После этого требуют, чтобы страдающие были милосердны к миру. Милосердие? Никогда! Ненависть, только ненависть! Кто не чувствует глубочайшей ненависти к настоящему, не испытывает истинной любви к будущему. Если бы насилия перестал требовать мой разум, его потребовало бы мое сердце. Я хочу отомстить за то, что я перестрадал. Исчезни эта преграда, я был бы с вами. Но поговорим о другом; есть люди, избранные судьбой, чтобы творить добро и никогда не испытывать его благ. Боюсь, что я из их числа. Ты говоришь, что те, кто меня любит, должны помочь мне уладить житейские затруднения. Тех, кто меня любит, не так уж много, ты знаешь. А для тебя помочь мне - значит сделать все возможное для моего обращения. Я считаю своим долгом предупредить тебя, как я уже делал это сотни раз, что твои усилия тщетны. Я все-таки сомневаюсь в правдивости твоего мрачного предсказания о том, что я больше не буду работать. Но признаюсь, оно не лишено оснований. Быть ученым мне мешает как раз то, что я не только ученый. Сердце во мне возмутилось против разума; но я не добавляю как ты: "Очень жаль". Прости, бедняга Огюст, если я задел твои чувства, легкомысленно отозвавшись о человеке, которому ты предан [15]. Стрелы, направленные в него, не слишком остры, и в моем смехе нет горечи. Для того состояния раздражения, в котором я нахожусь, это уже много. Я приеду навестить тебя 1 июня. Надеюсь, что в первую половину месяца мы будем часто видеться. Числа 15-го я уеду в Дофине. Весь твой Э. Галуа А. Дальма. Эварист Галуа, революционер и математик http://lingua.russianplanet.ru/library/adalmas.htm Эварист Галуа. Письмо Огюсту Шевалье http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_267.htm Общий закон взаимности http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_770.htm
Ять: Эварист Галуа. Сочинения Ты знаешь, мой дорогой Огюст, что это не были единственные вопросы, которые я исследовал. Мои главные размышления уже несколько времени были направлены к приложению к трансцендентному анализу теории неопределенности (l'ambiguite). Речь идет о том, чтобы видеть a priori, какие замены можно произвести, какие количества можно подставить вместо данных количеств в соотношение между трансцендентными количествами или функциями так, чтобы соотношение не перестало иметь место. Но я не имею времени, и мои идеи еще недостаточно хорошо развиты в этой необьятной области Э. Галуа. 29 мая 1832г. Эварист Галуа. Письмо Огюсту Шевалье http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_267.htm Предисловие Жизнь и творчество Эвариста Галуа (Evariste Galois, 1811-1832) представляют собой совершенно исключительное в истории науки явление. Молодой человек, не достигший 21г., совершает в математике переворот, ставя ее на совершенно новые рельсы. Исследуя вопрос об условиях разрешимости алгебраических уравнений в радикалах [невозможность такого решения для произвольного уравнения степени выше четвертой была незадолго до этого доказана Абелем (Niels-Henrik Abel, 1802—1829), он дает полное его принципиальное решение. Полученные им результаты позволяют решить для всякого заданного уравнения при помощи конечного числа действий вопрос, разрешается ли оно в радикалах. Но несравненно большую ценность для математики имеет построенный им аппарат, при помощи которого он достиг своих результатов. Выражаясь современным языком, Галуа предложил изучать структуру алгебраических полей, сопоставляя с ними структуру групп конечного числа символов (подстановок), допускающих своеобразные законы действий над ними. Из других принципиальных вопросов алгебры теория Галуа позволила разрешить вопрос о возможности или невозможности решить данную задачу с помощью циркуля и линейки. Этим путем была доказана невозможность трисекции произвольного угла. Теория групп позволила классифицировать алгебраические иррациональности наиболее естественным путем, а для наиболее простых по структуре иррациональностей — устанавливать их арифметическую природу (например теорема Кронекера-Вебера: корни уравнений с коммутативной группой рационально выражаются через корни из единицы). В соединении с теорией алгебраических чисел и идеалов теория Галуа позволила исследовать дальнейшие глубокие свойства иррациональностей (комплексное умножение эллиптических функций, Klassenkоrper), составляющие самую высшую и трудную часть современной теории алгебраических чисел. Все перечисленные результаты относятся к алгебре. Но созданное Галуа понятие группы проникло во все отделы современной математики, коренным образом изменив ее лицо. Я позволю себе наметить некоторые отделы математики, в которых теория групп играет особенно важную роль. Конечные группы Кроме теории Галуа в узком смысле этого понятия (В которой наиболее важные результаты принадлежат Камиллу Жордану (Camille Jordan, 1838—1922). Они изложены в его знаменитой книге “Traite des Substitutions" Paris 1870), они играют роль в теории правильных многогранников в многомерных пространствах, имея связь с кристаллографией. Основной здесь является теорема Жордана о существенной конечности числа конечных линейных групп заданного измерения. Эта теорема имеет также приложения в вопросе об алгебраических интегралах линейных дифференциальных уравнений. Эти группы играют также (несколько меньшую) роль в алгебраических функциях (римановы поверхности). Дискретные бесконечные группы Этот тип групп, наименее изученный, тем не менее лежит в основе нескольких важных отделов анализа и геометрии. Теория аналитических функций, а именно изучение важного класса автоморфных функций, привела Пуанкаре и Клейна к построению теории групп дробных линейных преобразований. Сюда же можно отнести аналитическую теорию линейных дифференциальных уравнений, в которой недавно покойный Лаппо-Данилевский получил фундаментальные результаты. Топология Каждый топологический образ характеризуется в известной мере своей фундаментальной группой, в общем случае бесконечной. Всякий прогресс в теории бесконечных групп должен поэтому отразиться на состоянии комбинаторной топологии, находящейся до сих пор в младенческой стадии своего развития. В настоящее время в комбинаторной топологии хорошо изучены только гомологии, связанные с абелевыми (коммутативными), факторгруппами фундаментальных групп и позволяющие исследовать некоторые поверхностные свойства топологических образов. Особенно большую роль играют группы в отделе топологии, носящем название теории узлов. Занимаясь частными типами узлов — косами, — Артин создал для них групповую теорию, характеризующую их в полной мере; однако дальнейшие успехи в ней тормозятся в силу наших слабых познаний в теории бесконечных групп. Прогресс в этих отделах математики связан с именем Галуа не только потому, что опирается на группы, но, главным образом, потому, что фундаментальные группы имеют в топологических образах ту же функцию, какую группа Галуа имеет в алгебраических полях. Непрерывные группы Это понятие было создано знаменитым норвежским математиком Софусом Ли (Sophus Lie, 1842—1899) под влиянием идей Галуа, которыми Ли проникся, работая в Париже под руководством Камилла Жордана. Первоначальным поводом к созданию теории непрерывных групп послужило желание перенести методы Галуа на теорию дифференциальных уравнений, проблему их интегрирования. Но область приложения непрерывных групп оказалась несравненно шире. Одним из важнейших приложений их теории было выяснение смысла существования геометрии, как независимой от анализа науки, и классификация всех систем геометрии на основе непрерывных групп, связанных с каждой из этих систем. Эта идея впервые была высказана в Эрлангенской программе Феликса Клейна (Felix Klein, 1849—1925). В настоящее время теория непрерывных групп хорошо изучена и непрерывно продолжает развиваться. В самое последнее время она нашла себе новую грандиозную область приложений. Открытия де-Бройля, Шредингера, Дирака и др. в квантовой механике и теории структуры материи показали, что современная физика должна опираться на теорию непрерывных групп и притом на те отделы, которые в позднейшее время были разработаны Картаном, Вейлем и др., — теорию представления групп линейными операторами, теорию характеров и т.п. Таково влияние идей Галуа на современную математику. Поэтому естественно со стороны каждого образованного математика ознакомиться с тем, как зародились эти идеи, в каком виде они были представлены у самого Галуа. Немалый также интерес для историка представляет собой жизнь Галуа. Эта недолгая жизнь протекла исключительно бурно, тесно соприкасаясь с напряженной политической жизнью Франции той эпохи — последние годы реставрации (Карл X) и первые годы царствования Людовика-Филиппа. Будучи уволен из Нормальной школы за газетное выступление против ее директора, игравшего двуличную роль во время июльского переворота (1830), Галуа пытается основать свою школу, где предполагает обучать желающих новым идеям алгебры и теории эллиптических функций, но скоро политическая жизнь страны вовлекает его в свой водоворот. Принимая активное участие в нелегальной политической организации и публично выступая против короля Людовика-Филиппа, Галуа непрерывно подвергался преследованиям королевской полиции и неоднократно сидел в тюрьмах. Кончил жизнь на дуэли, причины которой остаются до сих пор неясными. Существует подозрение, что дуэль была спровоцирована королевскими агентами, желавшими избавиться от своего беспокойного и опасного врага. Издание сочинений и биографии Галуа, предпринятое Объединенным научно-техническим издательством, является вполне своевременным (лучше, правда, было бы издать их в 1932г., в столетнюю годовщину смерти Галуа). В этом издании я не мог по понятным техническим причинам выполнить требования, предъявляемые к так называемым академическим изданиям (критическое сличение текста с подлинником; розыски неопубликованных работ Галуа; самостоятельные биографические исследования или сличение различных биографий Галуа). Текст статей Галуа взят непосредственно из издания его сочинений, вышедшего в Париже в 1897г. под редакцией Пикара. Я присоединил к этому перевод отрывков из наследия Галуа, опубликованных Ж. Таннери в 1906—1907гг. в Bulletin des Sciences Mathematiques; к сожалению, не имея в своем распоряжении подлинников рукописей Галуа, я не мог критически подойти к выбору и расположению этих отрывков в публикации Ж. Таннeри. Весь этот текст снабжен мной примечаниями, имеющими цель, с одной стороны, облегчить чтение сочинений Галуа начинающим читателям и приблизить рассуждения Галуа к современным (все-таки знакомства читателя с теорией Галуа, хотя бы по одному из элементарных курсов, я вынужден потребовать, — иначе пришлось бы изложить в примечаниях полный курс теории Галуа); с другой стороны, я в своих примечаниях стремился указывать, каких результатов добились современные математики в направлениях, намеченных в беглых фразах Галуа, а также отмечать и частью исправлять встречающиеся у Галуа ошибки (можно ли эти ошибки поставить в вину гению, предначертавшему путь современной математики, но имевшему слишком мало времени для обработки своих идей?). Здесь я подчеркну особую важность предсмертного письма Галуа к его другу Огюсту Шевалье, письма, полного глубочайшего внутреннего трагизма, сквозящего между строк, — скорби об идеях, непонятых современниками и обреченных по внешним причинам оставаться неразработанными, и твердой уверенности в их правильности и важности. В этом изумительном письме приводятся результаты частью в четкой форме, частью лишь в туманных очертаниях, результаты, которые через 25 или даже 50 лет должны были вновь быть открыты величайшими математиками позднейшей эпохи. Это, главным образом, относится к абелевым интегралам. Что я мог, я старался разъяснить или указать на связь с позднейшими исследованиями. Многое в моих примечаниях является лишь попыткой приоткрыть завесу таинственности в утверждениях Галуа. Может быть, не все согласятся с моими толкованиями. Я сделал, что мог, и буду приветствовать всякую новую попытку комментировать это трудное для понимания письмо. В издание включен также (с некоторыми сокращениями и исправлениями) очерк жизни Галуа, написанный французским историком Дюпюи (Dupuy). Вряд ли можно считать удовлетворительным освещение автором политических взглядов и деятельности Эвариста Галуа. В ряде мест проскальзывает склонность объяснить участие Галуа в революционном движении его личными невзгодами и юношеской горячностью. Сами неудачи, преследовавшие Галуа, автор избегает ставить в связь с общественным строем, давившим и душившим таланты. Но среди имеющихся биографий Галуа статья Дюпюи является наиболее подробной и, можно смело сказать, лучшей. В этой статье собрано много интересного материала, связанного с жизнью Галуа; к ней приложено несколько относящихся к Галуа документов. Среди школьных характеристик, полицейских рапортов и т.п., ни словом не упоминающих о математической ценности Галуа, мы находим документ, впервые с большой теплотой и уважением отзывающийся о нем, как о выдающемся математике. Это — протокол медицинского вскрытия Галуа. Факт, не лишенный драматизма! Я позволю себе сделать маленькое сопоставление: редактор французского издания сочинений Галуа пишет в своем предисловии: Влияние Галуа, если бы он жил, в большой мере изменило бы ориентацию математических исследований в нашей стране -. Я боюсь, что если бы мы перешли на сослагательное наклонение в истории, то нам пришлось бы добавить еще несколько „если бы". Но можно сказать с уверенностью, что и при настоящем положении вещей влияние Галуа изменило лицо математики во всем мире. В издание включена также моя статья о современных проблемах теории Галуа, написанная несколько лет тому назад. В этой статье характеризуется в известной мере современное направление в алгебре, опирающееся на идеи Галуа. Статья не претендует на объективность и не касается влияния идей Галуа на другие отделы математики. В этом отношении должна быть интересной статья Софуса Ли в „Livre du centennaire de l'Ecole Normale", и мне очень жаль, что она осталась мне недоступной. Я надеюсь, что настоящее издание удовлетворит многие запросы читателей, интересующихся жизнью и творчеством великого математика, и послужит материалом для будущего издания, более исчерпывающего. Может быть, читателя поразит непропорционально малый объем самих статей Галуа по сравнению с объемом всего издания. На это можно ответить, что таково же соотношение между продолжительностью жизни Галуа и ценностью его творчества. Мое участие в этом издании выразилось в редактировании „Сочинений Галуа" и составлении примечаний. Редакция „Жизни Эвариста Галуа" проведена преподавателем французского языка в Казанском государственом университете Н.П. Каширской. Перевод был сделан Н.Н. Мейманом. Я позволю себе выразить глубокую благодарность сотрудникам Анатомического музея Казанского государственного медицинского института проф. В.О. Бику и д-ру В.Н. Мурату за ценные указания при редактировании перевода „Протокола вскрытия Галуа". Н. Чеботарев. Эварист Галуа. Сочинения. Перевод с французского М.Н. Меймана. Под редакцией и с примечаниями Н.Г. Чеботарева. С приложением статьи П. Дюпюи. Москва - Ленинград: Гостехиздат, 1936. Классики естествознания http://publ.lib.ru/ARCHIVES/G/GALUA_Evarist/_Galua_E..html [Djv- 3.9M] Эварист Галуа. Доказательство одной теоремы из теории непрерывных дробей http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_371.htm Записи Галуа: http://www.kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_405.htm http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_254.htm А. Дальма. Эварист Галуа, революционер и математик http://lingua.russianplanet.ru/library/adalmas.htm Архив Эвариста Галуа Ресурс биографических материалов на различных языках http://www.galois-group.net/Russian_theory.php Общий закон взаимности http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_770.htm Эварист Галуа. Сочинения http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_772.htm
Ять: Эварист Галуа. Сочинения. О природе трансцендентности Ты знаешь, мой дорогой Огюст, что это не были единственные вопросы, которые я исследовал. Мои главные размышления уже несколько времени были направлены к приложению к трансцендентному анализу теории неопределенности (l'ambiguite). Речь идет о том, чтобы видеть a priori, какие замены можно произвести, какие количества можно подставить вместо данных количеств в соотношение между трансцендентными количествами или функциями так, чтобы соотношение не перестало иметь место. Но я не имею времени, и мои идеи еще недостаточно хорошо развиты в этой необьятной области Э. Галуа. 29 мая 1832г. Эварист Галуа. Письмо Огюсту Шевалье http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_267.htm Красота и одновременно трудность этой теории состоят в том, что беспрерывно приходится указывать ход вычислений и предвидеть их результаты, никогда не имея возможности их фактически получить... Отрывки, опубликованные Ж. Таннери (BULLETIN DES SCIENCES MAТНЁМАТIQUES, 2-я СЕРИЯ, т.XXX, с.245-248,255-263, 1906; т.XXXI, с.280-308, 1907) А Предисловие (Нижеследующее является наброском предисловия, которое Галуа предполагал поместить в начале мемуара по теории уравнений, который он решил опубликовать. Этот проект, зародившийся в сентябре 1830г., не был выполнен благодаря различным затруднениям. (О.Ш.)) Нижеследующий мемуар был направлен около семи месяцев тому назад в Парижскую академию наук и потерян комиссарами, которые должны были его рассмотреть. Таким образом этот труд не снискал никакого авторитета даже для того, чтобы быть прочитанным, и это обстоятельство было не последней причиной, удерживавшей автора от его опубликования. Если он на это решается, то лишь из боязни, чтобы более способные геометры, овладевая той же областью, не потеряли на ней плодов долгой работы (т.е. речь, чтобы не изобретали снова велосипеда-колесницы – ИБ). Поставленная цель состоит в определении признаков разрешимости уравнений в радикалах. Мы можем утверждать, что в чистом анализе не существует области, более темной и, быть может, более изолированной от всего остального. Новизна этой области потребовала употребления новых названий и новых обозначений. Мы не сомневаемся, что это неудобство устрашает с первых же шагов читателя, с трудом прощающего авторам, пользующимся его полным доверием, речь на новом языке. Однако нам было необходимо сообразоваться с требованиями темы, важность которой заслуживает некоторого внимания. Задано алгебраическое уравнение с какими угодно коэфициентами, численными или буквенными; мы предлагаем полное решение вопроса: выяснить, могут ли его корни выражаться в радикалах. Если вы мне дадите уравнение, выбранное по вашему произволу, и захотите узнать, решается ли оно в радикалах или нет, то я не смогу сделать ничего другого, как указать вам путь к ответу на ваш вопрос, не имея намерения обременять ни себя, ни кого бы то ни было его проведением на деле. Одним словом, выкладки непрактичны. В силу этого казалось бы, что из предлагаемого нами решения нельзя извлечь никакой пользы. И, в самом деле, это было бы так, если бы этот вопрос обычно ставился под таким углом зрения. Но большая часть вопросов в приложениях алгебраического анализа приводит к уравнениям, у которых заранее известны все свойства: свойства, при помощи которых всегда будет легко ответить на вопрос посредством правил, которые мы изложим. Действительно, для этих типов уравнений существует некоторая цепь метафизических рассуждений, которые руководят всеми выкладками и которые часто делают их бесполезными. Я приведу, как пример, уравнения, которые дают деление эллиптических функций и которые были решены знаменитым Абелем. Этот геометр пришел к ним, наверное, не в силу их числового вида. Красота и одновременно трудность этой теории состоят в том, что беспрерывно приходится указывать ход вычислений и предвидеть их результаты, никогда не имея возможности их фактически получить. Я приведу еще модулярные уравнения. B Первая страница Два мемуара по чистому анализу, за которыми следует рассуждение о классификации проблем, Эвариста Галуа Вторая страница Оглавление Мемуар об условиях разрешимости уравнения в радикалах. Мемуар о функциях вида SumXdx, где Sum – знак интеграла, X — функция от х. Рассуждение о классификации математических проблем и о природе трансцендентных величин и функций. Третья страница Список лиц, журналов и учебных заведений. Четвертая страница Абель, кажется, является автором, наиболее занимавшимся этой теорией. Известно, что надеясь решить (общие) уравнения пятой степени, этот геометр пришел к доказательству невозможности этого решения. Но в немецком мемуаре, опубликованном по этому предмету, невозможность решения- доказана лишь рассуждениями, относящимися к степеням вспомогательных уравнений, так что в эпоху этой публикации Абель, наверное, не знал особенных обстоятельств, связанных с решением в радикалах. Я сказал об этом мемуаре, только чтобы заявить, что он не имеет никакого отношения к моей теории Эварист Галуа. Сочинения. Перевод с французского М.Н. Меймана. Отрывки, опубликованные Ж. Таннери (с.100-103). Под редакцией и с примечаниями Н.Г. Чеботарева. С приложением статьи П. Дюпюи. Москва - Ленинград: Гостехиздат, 1936. Классики естествознания http://publ.lib.ru/ARCHIVES/G/GALUA_Evarist/_Galua_E..html [Djv- 3.9M] Эварист Галуа. Сочинения http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_772.htm
Ять: О природе трансцендентности Как по быстрой речки плыли три дощечки Ближайшие концерты - 10 марта, 2017 Москва, ЦДХ 20:00, мест нет Архиповский - смесь гитарных богов Steve Vai и Jeff Beck, и это на традиционном треугольном и Зхструнном русском народном инструменте. Его техника захватывает дух, его звук всеохватен (всеобъемлющ). Яркая выразительность в его трактовке традиционных вещей вызывает "мурашки по коже". «На шестидесятилетии гитарной фирмы "Фендер" изъявил желание выступить балалаечник с инструментом, которому больше века. И Алексей Архиповский, встреченный несколько недоуменными аплодисментами, выступил так, что на этом программу вечера следовали бы закрывать. Виртуоз мирового класса, владеющий балалайкой даже не в совершенстве, а за пределами понимания, он своим десятиминутным этюдом наглухо "закрыл" все показанные до него технические трюки, да и в музыке был изобретательнее на порядок. Вступление, медитативно-скупое и неожиданно философское, открыло залу балалайку с абсолютно неожиданной стороны. Сам по себе звук инструмента, многократно опошленный народными оркестрами на жаловании, оказался в умелых руках сравним с арабской лютней, арфой, скрипкой, бог знает, с чем еще - с каким-то непривычно качественным и недоступным простому человеку инструментом. Не с гитарой, потому что все держали в руках гитару и знают, что так она не звучит. И не с балалайкой, потому что все слышали "издалека долго течет река Волга" и знают, что балалайка так тоже не звучит. Описать его исполнение практически нереально: можно лишь сказать, что в десять минут уложены и "Полет шмеля", и весь положенный русский лубок, и блюзовые запилы, и фламенко, и отвлеченные взвешенные размышления в духе современного европейского джаза». http://www.arkhipovskiy.com/ Алексей Архиповский родился 15 мая 1967 года в г. Туапсе Краснодарского края. Страсть к музыке передалась от отца, который в детстве играл на гармошке, а в 50х годах на аккордеоне. В возрасте 9 лет поступил в музыкальную школу по классу балалайка. За время учебы неоднократно участвовал и был призером городских и краевых конкурсов. По окончанию музыкальной школы дал первый сольный концерт из двух отделений. В 1982 году поступил в ГМУ им. Гнесиных на отделение народных инструментов по специальности балалайка в класс Зажигина Валерия Евгеньевича. В 1985 году получил звание Лауреата на 3 Всероссийском конкурсе исполнителей на народных инструментах. По окончанию училища, с 1989 года работал солистом в Смоленском русском народном оркестре под управлением В.П. Дубровского. Именно там начались первые эксперименты в области новых выразительных возможностей балалайки-соло. В 1998 году был приглашен солистом в Государственный Академический русский народный ансамбль «Россия» под руководством Л.Г. Зыкиной. Вместе с ансамблем много гастролировал в России и за рубежом. С 2002-2003гг. начинает свою сольную карьеру, которая продолжается и до сих пор. Алексей Архиповский считает свой треугольный инструмент кладезем тайн и загадок, подобным загадочной пирамиде Хеопса. Он не устает их разгадывать, а значит – удивлять свою благодарную публику новыми находками и открытиями. «Я не считаю себя балалаечником в общепринятом смысле… И к балалайке я отношусь не как к русскому народному инструменту, а как к инструменту, на котором можно делать все что угодно», – признается исполнитель. Его нередко сравнивают с Паганини или Хендриксом – музыкантами, которые перевернули сознание слушателей, заставив по-новому взглянуть на возможности скрипки и гитары. Архиповский также создал другой стиль игры на балалайке, совмещая аутентичные, гитарные и свои оригинальные приемы извлечения звука с революционным новшеством – «электрификацией» инструмента. Универсальный музыкант, свободный от стилевых и жанровых рамок, Архиповский – желанный гость на фестивалях классической, этнической, фольклорной и джазовой музыки, а также на концертных площадках, число которых стремительно растёт, как в России, так и за рубежом. В 2011 году виртуоз попал в российскую книгу рекордов в номинации «лучший в мире балалаечник». http://www.arkhipovskiy.com/index.php?option=com_content&view=article&id=107&Itemid=62&lang=ru
полная версия страницы